Отстойник - Дикий Носок Страница 26

Когда заряд энергии в телефоне иссяк Мей Лю приуныла. До девушки стало доходить, что все, с ней происходящее, – всерьез и надолго. Дождавшись того момента, когда райская птичка совсем растерялась и поникла, бывший коммунист пристроил её к делу. Сначала сделал своей горничной, а потом любовницей. Козочка немного побрыкалась, лепеча что-то невразумительное о сексизме (что за зверь такой?), равноправии (смех, да и только) и свободе личности (это она не была членом коммунистической партии), но, поскольку растением девочка была тепличным, любовно выращиваемым единственным ребенком своих родителей и двух комплектов бабушек и дедушек, то заботиться сама о себе не умела совершенно. А потому, в конце концов, недовольно надув губки, все же покорно подставила свой круглый, белый, упругий задок, впрочем, быстро свыкнувшись с новым положением. Девочку товарищ Сунлинь держал в строгости, на положенном ей месте, чтобы не зазнавалась. Ведь обладала она и еще одним ценным качеством, можно даже сказать, что и бесценным, – чай, который подавала девушка каждое утро, был самым настоящим.

Мей Лю и сообщила ему о прибытии новеньких, погромыхивая разномастной посудой на подносе. Новость бывшего директора комбината не заинтересовала. Вновь прибывшие не были китайцами, а, значит, в сферу его интересов не входили. Но гостей, пожаловавших через несколько дней, принял вежливо.

Китайцы, под предводительством своего самоназванного императора, оказались знатными путешественниками. И, что самое ценное, очень систематическими. Их экспедиции шустро разбегались в разные стороны, обследуя намеченные квадраты территории и составляя карту. Впрочем, отмечать на ней было особо нечего. Плоскую равнину с несколькими озерами в центре (одно большое и три маленьких) окружали холмы. Из маленьких и пологих они постепенно превращались в высокие и крутые, а на расстоянии 12-15 дней пути в любую сторону теснились сопками, наезжая друг на друга и толкаясь боками, словно медведи в берлоге. Голые вершины сопок терялись в сияющем тумане. Впрочем, дальше они мельчали, горбились, вновь становились лишь холмами и, в конце концов, выравнивались в другую, покрытую той же сизой травой, равнину. На этом ойкумена – изученный мир, заканчивалась.

Несколько отчаянных смельчаков, обвязавшись самодельными веревками, полезли в туман. Двое вернулись назад, проплутав некоторое время наощупь в туманном киселе и не найдя ровным счетом ничего. Третий исчез бесследно. Его обмякшая веревка, вытащенная назад, оказалась отрезанной или, скорее, обрубленной ровно, будто гильотиной.

Было на карте и маленькое, безымянное кладбище, и сливовая рощица с проржавевшими останками «Запорожца», и скелет гигантского крокодила. Но, как и предупреждал Никодим Савватеевич, просто так китайцы на свою драгоценную карту взглянуть не дали. Пришлось меняться. Информация о куске железа размером с пятиэтажный дом произвела фурор. Немедленно ставшие исключительно любезными, а не просто отстраненно-вежливыми, китайцы позволили не только внимательно изучить карту, но и перерисовать её в одну из школьных тетрадок Руслана. Заполучив на карте заветный крестик – местоположение упавшего носа корабля, поселение засуетилось, как пчелиный рой, немедленно собирая экспедицию.

«Вот увидите, они его сюда по кусочкам перетащат и вторую Великую Китайскую стену из него построят,» – мрачно пошутил по этому поводу Андрей.

С посещением Чайна-тауна светские визиты можно было считать выполненными. Никакой ясности в ситуацию они не внесли, но оставили тягостное впечатление. Разномастные халупы, собранные из всего, что подвернулось, толпа людей с обреченными глазами, безнадежность и уныние трущоб. Неужели им придется остаться здесь? Неужели и они станут такими? Окончат свои дни в этой дыре?

Путешественники были подавлены. Последние иллюзии и остатки надежды вернуться домой таяли на глазах. Если все эти люди не смогли ничего придумать, пребывая здесь по многу лет, то едва ли и они смогут. Неужто придется смириться? Даже мысль об этом ужасала.

***

«А что же «Шинник» то, вышел в высшую лигу?» – пытал настырный алкаш Эдуарда Петровича.

«Да не знаю я,» – ярился последний.

«Видать, не вышел,» – сделал вывод маргинал. – «Иначе ты бы слышал.»

Заросший, с давно нечесаной копной сена на голове алкаш неопределенного возраста в некогда белой майке-алкоголичке и растянутых на коленях трениках осчастливил их своим вниманием пару дней назад и, впившись будто клещ, оставлять не собирался. Звали ханурика Вовчик. И последним его внятным воспоминанием о своей далекой Родине – Советском Союзе было сенсационное поздравление советского народа с Новым годом американским президентом Рональдом Рейганом. В каком это было году Вовчик сказать затруднялся: 1985 или 1986, а может даже 1987. Отметив как следует это нерядовое событие, он отправился домой, по дороге заплутав и упав мордой в придорожный сугроб.

Совсем рядом лаяла собака, теребя его за штанину, вдалеке слышался шум проезжающего поезда и визгливый смех пьяной бабы. Потом перед глазами будто зажгли охапку бенгальских огней. Да так ярко, что и через закрытые веки было больно. Затем Вовчика сильно ударило в грудь и, наконец, все стихло. Случилось это сравнительно недавно – всего то пару лет назад, поэтому мужик еще не потерял интереса к той, прошлой жизни. А ведь чем больше человек проводил времени здесь, тем меньше его интересовало, что происходит там, откуда он пришел. Кому-то сознательно не хотелось бередить старые раны, а кому-то было уже все равно. Алкаш вился вокруг вновь прибывших, будто зеленая муха над деревенским сортиром, и сыпал животрепещущими вопросами: «А водка у Вас сейчас почем? А пиво? А как там в мире политическая обстановка? И вообще? Кто у нас сейчас в генсеках?»

За два дня он вымотал всех до зубовного скрежета. Обижать забулдыгу не хотелось, но и терпеть сил уже не было. Чувствовалась в Вовчике какая-то обреченность, неустроенность, временность, будто в наспех сколоченном, щелястом сарае, что держится на честном слове до первого сильного порыва ветра и неизбежно завалится бесформенной грудой прогнивших досок. И дело было вовсе не в пьянстве, запущенности и бомжеватости. Вовчик по жизни был перекати-поле. Все то хорошее, что случалось в его жизни: престижное образование, семья – вовремя, не тратя по обычаю русских женщин лучшие годы попусту, покинувшая его жена с малолетним сыном, неизменно утекало сквозь пальцы. Да и сам он нигде не задерживался. Никчемный был человек. Пустяшный. Вертелся, будто флюгер на ветру, пролетая и мимо хорошего, и мимо плохого. Вовчик был самым навязчивым и бесцеремонным из сонма жаждущих общения, гуськом потянувшихся к лагерю отщепенцев, словно паломники к святым местам. Большинство поворачивали назад, узнав из каких краев и времен новенькие.