Почтальон (СИ) - Никонов Андрей Страница 26

В отделе милиции у задержанного взяли отпечатки пальцев, сфотографировали, отобрали верхнюю одежду и кошелёк, нашли кастет в кармане пиджака, но ничего на это не сказали, те, кто его оформлял, вообще мало говорили и причину задержания не озвучивали, а Сергей не спрашивал. По своему опыту он знал, что когда придёт время, ему всё расскажут и даже покажут, а до того арестант должен страдать от недостатка информации, чтобы к приходу следователя окончательно созреть и упасть тому в руки.

Что произошло, Сергей понял, едва его завели в камеру. Человека, который там сидел, он видел вживую один раз в жизни, когда тот наставил на него пистолет.

— Значит, нашли Глашу, — Травин уселся на нижнюю койку, подложив подушку под спину. — Давно сидишь?

Лакоба некоторое время сопел, глядя на Сергея с нескрываемым раздражением.

— С чего ты взял, что нашли? — наконец сказал он.

— Сам подумай, — Сергей встал, достал с верхней шконки ещё одну подушку, — ты — главный подозреваемый, вполне мог убить Екимову из ревности. Про меня следствие думает, что я тоже вроде как какие-то знаки внимания ей оказывал, а потом вдруг выяснил, что она от тебя уходить не хочет, да и прикончил её.

— Так это ты? — таможенник вскочил, сжал кулаки. — Да я тебя…

— А ну сядь, — резко сказала Травин, — что ты как мальчишка себя ведёшь. Не было ничего, но ты считал, что было, и они так же думают. Уяснил?

— Нет. Почему они её не спросят?

— Потому что мертва она, — Сергей поёрзал на двух подушках, покосился на ту, что лежала над Лакобой, — или без сознания, но это вряд ли, тогда бы нас рассадили по камерам. А так сейчас слушают, что мы друг другу наговорим. Тебя как звать-то?

— Леонтий, — нахмурился Лакоба, — эй, зачем такое говоришь? Женщина умерла, а ты спокойный такой. Значит, не ушла она?

— Не знаю. Следствие, Леонтий, должно фактами оперировать. А факты таковы, что её больше двух недель не было нигде. Думаю, что в ту же пятницу, тринадцатого, всё произошло.

— Плохой ты человек. Жестокий, разве можно сразу нехорошее думать.

— Ты из себя иститутку-то не строй, небось, в гражданскую не цветочки поливал, всякое в жизни случается. Нам с тобой, гражданин Лакоба, надо всё вспомнить, самые мелкие детали, чтобы следствие, когда спросит, могло настоящих убийц найти, потому что не должны эти гниды на свободе оставаться. Ты хочешь этого?

— Конечно хочу, — набычившись, сказал Лакоба. — Только меня уже два раза допрашивали.

— Тогда трупа у них не было. Погоди, не кипятись, вот как сделаем. Давай я тебя допрошу, а потом ты меня. Глядишь, кое-что выясним.

Лессер сидел в соседней камере и делал пометки, разложив листы дела на большом столе. Травин вёл допрос, словно раньше этим уже занимался, следователь поставил отметку на протоколе — «запросить личное дело», поморщился. Матюшин ещё неопытный, разве можно так опрашивать, столько всего упустил.

Во-первых, ни в одном протоколе не было сказано, что Екимова сначала зашла к себе, а точнее к Лакобе в комнату, и уже после этого пошла разносить письма, только восемь адресатов, которые появились в допросном листе позже — чернила почти незаметно, но отличались, значит, Матюшин потом их приписал.

Во-вторых, Лакоба помнил, что записку нашёл только утром в субботу, казалось бы, чего тут странного, ну упала и упала, но Травин вцепился в это и выяснил, что окно на ночь Лакоба всегда старается закрывать, потому что каждый день с рассветом мимо проходит кавалерийский эскадрон погранотряда, и от грохота подков по булыжной мостовой таможенник просыпается. Вот и в этот раз он точно окно закрыл, потому что холодно было, но как как утром открыл, не помнит. Ещё почтальон выяснил, что лист бумаги валялся за столом, а ветер сдул бы его, скорее всего, на середину комнаты.

— Вот субчик, подозрения от себя отводит, — Лессер скривился, поправил наушники. Плохо, что не научились пока изображение передавать, он бы на этих двоих полюбовался, ну ничего, ещё успеет.

Про то, что Лакоба видел Дмитрия Сомова, ни в одном протоколе не было, Матюшин не спросил, а таможенник на допросе говорить не стал. Матюшину не стал, а Травину рассказал, что пришёл как-то раз домой в обед и застал человека, который в их дверь стучался. И что этот человек принёс вещи для Глаши, Лакоба его в комнату затащил, расспросил хорошенько, пригрозил даже, и выяснил, что это родственник её, брат двоюродный. Лессер знал, что этот якобы брат — Дмитрий Сомов, и Екимовой он бывшим женихом приходится, он придвинул к себе папку с допросами вольнонаёмного работника погранотряда, нашёл нужный лист, где Сомов говорил, что два раза заходил домой к Екимовой.

Лакоба описал Сомова очень точно, и по тону Травина Лессер понял, что почтальон его тоже узнал. Он нарисовал на листочке кружочек, написал в нём «ломбард», в другом кружочке «Екимова» и соединил их, одновременно дополняя допросные листы новыми подробностями — Лакоба пел так, словно его на расстрел вели. Во что была утром одета, как себя вела, к кому ходила семнадцать раз, что цепочку с подковой он ей в торговых рядах купил и многое другое, то, что к делу относилось косвенно. Например, то, что до него у Екимовой были отношения с радиолюбителем Савушкиным, который на него, Лакобу, крысится и не здоровается.

Потом Травин отчего-то перешёл к родне Лакобы, стал расспрашивать, есть ли у него семья, как им живётся на Кавказе, про братьев и сестёр. Лакоба отвечал скупо, а потом и вовсе сказал, что на такие темы разговаривать не любит, потому что с семьёй поссорился из-за невесты. Травин не настаивал, и предложил ролями поменяться.

Таможенник допрашивал однокамерника вяло, его больше интересовало, не было ли чего между Травиным и Екимовой, и почтальону пришлось, как показалось следователю, самому строить ответы таким образом, чтобы появлялись нужные вопрос. Лессер поставил галочки против всех восьми граждан, которые получили письма и газеты, проследил хронологию — действительно, Екимова почему-то сначала зашла домой, и только потом пошла по адресам, хотя могла бы сделать по-другому. И про Савушкина отметил, что тот по крышам лазит как обезьяна, а значит, мог и в форточку попасть. Но не пролезть, телосложение у инженера было недостаточно хилое. И про Черницкую, про которую Травин не спросил, а мог бы.

Труп нашли на Алексеевской улице, в самом конце, там, где она заходила в слободу, чего почтальонша туда попёрлась, сама она теперь уже не расскажет. Время смерти установили — между пятницей и следующей пятницей, Сомов в своих показаниях утверждал, что видел её в субботу, Лессер поставил возле этой записи восклицательный знак, логично было предположить, что Сомов врал, а раз врал — виновен.

Екимова лежала на холодной земле, доктор считал, что это смазало результаты вскрытия. Ещё Травин вспомнил, как почтальонша была одета, Лессер сравнил его слова с отчётом милиционеров, забиравших тело, получалось, Екимова сменила заячий полушубок на драповое пальто, а Лакоба про такое пальто ничего не сказал, пропажи не обнаружил, и полушубка в шкафу тоже не видел. Оставалась серебряная цепочка с подвеской в виде подковы, в протоколе допроса Лакобы про неё ни слова не было, Травин её не упомянул, и тот, кто труп нашёл, тоже цацки не упомнил, Лакоба сам сказал, без напоминаний. Следователь, не прекращая слушать разговор, вызвал Семичева и попросил ещё раз комнату таможенника обыскать.

Наконец сокамерники угомонились, Лессер снял наушники, отдал их сотруднику милиции, который занял его место и приготовил карандаш, чтобы вести запись разговоров. Следователь подхватил папки с делами, и отправился вести допрос — Дмитрий Сомов поначалу проходил по 162-й статье, и грозил ему за вскрытие сейфа всего год, но после того, как он в ночь на воскресенье убил Прохорова и ранил Юткевича, статья сменилась на 136-ю и десять лет особого режима. Теперь у Лессера был отчёт криминалиста, ножик, который у Сомова нашли в камере, точь-в-точь совпадал с тем, которым зарезали милиционера в ломбарде. А это означало 167-ю статью, по которой и расстрелять могли.