Диана Удовиченко - Клинок инквизиции Страница 27

– Не в себе был. – Коренастый перекрестился. – Она мне что-то в лицо плеснула, меня и повело. Ведьма она, господь свидетель!

Мужчина вопросительно взглянул на Настю:

– Как тебя зовут, женщина?

– Назвалась Одиллией фон Гейкинг, – угодливо доложил парень. – Врет, колдунья!

– Брат Яков разберется, – подумав, сказал мужчина. – Взять ее.

Настю вытащили на дорогу и повели в сторону города. К полудню она уже стояла посреди пыточной, под грозными взглядами инквизиторов.

– Сестра Агна. – Шпренгер смотрел с суровой брезгливостью. – Беглая монахиня. Ты знаешь, какое наказание полагается тем, кто нарушает обет, данный Господу?

– В тиски ее! – пискнул второй инквизитор, жирный и неопрятный.

Шпренгер сдвинул густые брови:

– У нас нет на это права, брат Генрих. Сначала мы должны передать беглянку в монастырь, затем провести расследование, а уж после, если будут на то основания, подвергнуть сестру Агну допросу.

– Розги?.. – жалобно спросил брат Генрих, ощупывая хрупкую фигурку девушки плотоядным взглядом.

– Возможно, и розги… – задумчиво кивнул Шпренгер. – Но потом. Впрочем, полагаю, такой необходимости не возникнет: в монастыре святой Бригитты для непокорных найдутся и розги, и тюрьма. Мать Анна иной раз проявляет излишнюю мягкость, но она беспощадна к отступникам.

Инквизитор вызвал стражников, приказал:

– Отвезти в монастырь святой Бригитты. И чтобы… – он грозно сверкнул глазами. – Доставить в целости и сохранности!

Вскоре Настя, в сопровождении двух стражников, вышла из ратуши, не подозревая, что разминулась с Даном на каких-то несколько часов.

– Матушка, а вервольф не придет? – Девочка приподнялась на постели, со страхом вглядываясь в темный угол, куда не доставал свет свечи.

Худая женщина с усталым, покрытым тонкими нитями морщин, лицом, покачала головой:

– Нет, Марта, не придет. Не бойся.

– А вдруг он… там, за дверью? Я слышу, на улице кто-то воет.

– Нет, дочка, нет там никого. Это ветер. Спи, Марта, спи, дитя.

Анна дунула на свечу, легла рядом с дочерью, обняла, прижала, согревая, защищая от всех бед мира. Девочка устроила голову на плече матери, посопела, вздрогнула, засыпая, вскоре задышала ровно. Детские страхи быстро уходят, стоит утешить ребенка. Кто прогонит ужас от нее, Анны? Будь жив муж, была бы хоть какая защита. А теперь она которую уже ночь долго лежит без сна, вслушиваясь в плач ветра, скрип деревьев за окном. С рассветом вставать, бежать на поденную работу – кормить их с Мартой некому.

Ветер стих, Анна наконец задремала. Ей приснилось лето, теплое солнышко, шелест листьев…

Ее затрясли за плечо, насильно выталкивая из сладкого сна:

– Матушка! Матушка! На улице кто-то есть! Кто-то скребется в дверь! – голосок Марты дрожал.

Анна снова зажгла свечу, сонно пробормотала, обнимая дочку:

– Тс-с-с… Посмотри: нет никого. Успо…

Не успела договорить – дверь содрогнулась и слетела с петель от страшного удара. Огонек свечи затрепетал под порывом ветра. На пороге вырос огромный черный силуэт.

Марта тихонько заплакала. Анна закричала, вскочила, но мощная рука отшвырнула ее прочь. Ударившись о стену, женщина потеряла сознание. Последнее, что она видела – оскаленную волчью морду и горящие желтым глаза существа, которое схватило ее дочь.

Свеча погасла.

Сенкевич

– Герр Гроссмейстер. – Почтительный голос за дверью. – Прости, что бужу, но там…

Теперь Сенкевич с двумя приближенными переселился в большой дом, в самом центре города. Хозяин, барон Трогот фон Барнхельм, был одним из сектантов, подчиненных с помощью демона Фурфура. Сенкевич до сих пор не мог смотреть без смеха на этого тощего старичка – сразу вспоминалось, как барон похотливо подвывал, держась за пышный зад главной ведьмы. Самого фон Барнхельма это обстоятельство не смущало, как и последующая гибель женщины. Он с удовольствием снова в воспоминаниях переживал события той ночи и даже благодарил Сенкевича за, как он выражался, «вновь обретенное чудо любви».

Барон был вдов, но в доме его обитало множество родственников, приживалов и воспитанников. Казалось, он сам не знал им счета. Среди этой оравы легко было затеряться.

Место нашлось всем. По приказу барона, родственники были «уплотнены», а для гостей освободили две комнаты на втором этаже. Клаусу выпало жить с Аароном, Сенкевичу достались персональные покои.

– Входи, – лениво проговорил Сенкевич.

В комнату, робея, заглянул молодой слуга.

– Там к тебе пришла… дама, герр Гроссмейстер. Впустить?

Дама? Сенкевич никаких дам в Равенсбурге не знал, а дамы не знали его. И уж тем более никому не было известно место его укрытия.

– Я сам посмотрю, – сказал он.

Быстро оделся, спустился на первый этаж, прошел через просторный зал. Слуга распахнул тяжелую входную дверь:

– Вот… дама…

На пороге стояла Роза – растрепанная, перепачканная сажей, на шее запеклась кровь. Девушка тяжело дышала, едва держалась на ногах. В черных глазах – ужас и ярость.

– Табор… сожгли. Всех перебили, – выдохнула она и упала прямо на руки Сенкевича.

Он подхватил девушку, бросил тяжелый взгляд на слугу:

– Скажешь кому…

– Ничего не видел, герр Гроссмейстер, – зачастил сообразительный малый. – Лекаря привести, что ли?

– Не нужно, сами справимся.

Сенкевич пронес цыганку в свою комнату, уложил на широкую кровать, позвал Аарона. Судя по ужасу и скорби в выпуклых глазах мальчишки, он был неравнодушен к красивой цыганке. Но быстро справился с собой, прислушался к дыханию Розы, приподнял веки, дотронулся до шеи.

– Смятение и потеря чувств, – диагностировал он после всех манипуляций. – От огня жидкости тела перегрелись и взбурлили.

Медицина на грани фантастики, мысленно усмехнулся Сенкевич. Вслух спросил:

– Что предлагаешь?

– Нужно положить на лоб холодный компресс, – с профессорским видом порекомендовал Аарон. – А когда больная проснется, давать как можно больше воды. Возможно, ее стошнит, и даже желчью, но это хорошо, так она извергнет негодные жидкости.

Устранить обезвоживание и вывести токсины, если надышалась дымом, перевел Сенкевич. Что ж, для средневекового аптекаря-недоучки парень неплохо справился.

Аарон между тем притащил ночной горшок, поставил возле кровати:

– На всякий случай.

Затем принес миску холодной воды и кусок чистого полотна, смочил ткань, положил на лоб цыганки.

– Не знаю, сколько она будет в беспамятстве. Но пусть, ей нужен отдых. Я присмотрю за ней, герр Гроссмейстер. Сейчас только…

Он снова выскочил из комнаты, вернулся с ретортой, в которой поблескивало и двигалось что-то яркое. Сенкевич насторожился, решив, что алхимик собирается попотчевать Розу каким-нибудь самодельным лекарством. Но мальчишка уселся на краю кровати, заворковал:

– Брунхильда, моя малышка. Ей без меня было бы скучно.

Сенкевич присмотрелся: за стеклом сидела ящерка. Пятнистая, черно-желтая, сантиметров пять в длину, с массивной головой и глазками-бусинками.

– Это моя саламандра, – пояснил алхимик. – Однажды, когда я настаивал тинктуру для философского камня, она выпрыгнула на меня прямо из огня.

– Камень-то получился?

– Нет, – вздохнул мальчишка, – ведь саламандра ушла. Если бы осталась, тогда бы вышло. Но ей что-то не понравилось. Потом тинктура загорелась, и чуть не случился пожар…

Скорее всего, выпрыгнула из бревна, когда оно нагрелось, подумал Сенкевич. Как странно в Средневековье суеверья перемешаны с верой, а настоящее колдовство – с шарлатанством. Вслух спросил:

– Что ж ты ее назад не кинул?

– Жалко стало, она маленькая и очень красивая.

Роза пролежала без сознания до середины дня. Аарон старательно менял компрессы, щупал пульс, сокрушенно качал головой. Наконец девушка застонала и открыла глаза. Сенкевич склонился над ней:

– Очень плохо? Что болит?

По испачканным сажей щекам покатились слезы:

– Душа болит, красивый. Сердце болит. Всех убили… И стариков, и детей тоже. Люди из города пришли, с кольями, с топорами. Кричали, сжечь колдунов. И жгли, и резали…

Сенкевич присел рядом, обнял девушку, осторожно прижал к себе, тихо проговорил:

– Что ж на будущее не погадала? Можешь ведь…

– На себя гадать нельзя, на семью гадать нельзя – карты правды не скажут. А табор одна большая семья, красивый… Нет больше табора. И меня нет. Куда идти?

– А меня как нашла?

– А тебя по картам. Как убежала, раскинула и пошла искать.

– Оставайся, – предложил Сенкевич. – Я ведь звал тогда.

Роза подняла блестящие от слез глаза:

– Останусь. Будете моим табором.

Барон фон Барнхельм ничуть не возражал против еще одной постоялицы и тут же приказал слугам приготовить для нее комнату.

– Зачем я должен лезть в этот кипяток? – ворчал Клаус, недоверчиво рассматривая бочку, которую служанки наполнили теплой водой.