Деньги пахнут кровью - Алекс Шу Страница 27

— Что, сука, разбираться пришёл? — рычит он. Волосатая лапа сгребает со столешницы нож. Пашка начинает подниматься с угрожающим видом. Отчима шатает, он опирается ладонью на столешницу. Это мне и надо. Быстро хватаю его за запястье, рву на себя. Павел с грохотом падает на стол и сразу же с размаху получает табуреткой по голове. Бью специально так, чтобы не зацепить его углом, а треснуть ребром сиденья. Удар заставляет голову алкаша дернуться. Уже находясь в состоянии грогги, отчим пробует всё-таки ткнуть в меня ножом. Получается медленно и вяло. Я ухожу чуть в сторону, опять захватываю запястье и резким рывком на излом, отправляю «папу» в полет. Ноги Пашки дернулись в воздухе, разбрасывая тапочки. Один ракетой взлетел к потолку, второй пошел на сближение с Петровной, шустро ушедшей от снаряда уклоном корпуса.

Пьяница с глухим стуком обрушивается на пол. Добавляю ему ногой по морде, резко, но аккуратно, чтобы не убить и не покалечить. Последним штрихом стал тапок шлепнувшийся на волосатую Пашкину грудь. Любитель выпить на некоторое время успокаивается в глубоком нокауте, в позе морской звезды, раскинув конечности в стороны. Из рассеченной башки тонкой струйкой течет кровь, пятная волосы.

Из комнаты вылетает матушка. Когда я её увидел, возникло острое желание выписать алкашу добавку. Губы у матери разбиты в хлам, под глазом наливается красным здоровенный синяк.

«Сволочь!», — примериваюсь ногой для очередного пинка.

— Сынок, хватит, убьешь, — родительница хватает меня за руку, оттаскивая от урода.

— И правильно сделает, — категорично заявляет бабка, — таких иродов вообще расстреливать надо!

Пашка начинает шевелиться и постанывать.

Поворачиваюсь к маме.

— Так, мать, ключи у него есть?

— Есть, — кивает родительница, — наверно, в брюках лежат.

— Ключи забираешь, все вещи этого урода выкидываешь в коридор возле двери. Он нас покидает. Пусть где хочет живет, на улице, у себя в общаге устраивается, мне пофиг. Здесь его больше не будет.

— Может, не надо так сразу выгонять? — неуверенно возразила мама, — жалко, живой человек всё-таки. И вообще…

— Иди в зеркало на себя полюбуйся, — злобно обрываю жалостливый плач родительницы, — и сама ответь на этот вопрос. Лично я этого урода больше здесь видеть не желаю. Всё, разговор закончен. Забирай ключи, выбрасывай Пашкины вещи в коридор, у тебя есть пара минут, чтобы попрощаться с любимым.

Мать всхлипнула и быстрым шагом покинула кухню.

— Молодец, Мишка, — бабка одобрительно смотрит на меня. — Смотрю, после больницы ты изменился и поумнел, приятно видеть. Всё правильно делаешь. Зачем Ленке мучиться? Ничего хорошего с этим обормотом её не ждёт. Остынет, поймёт, сама тебе спасибо скажет.

— И я так думаю, Петровна, — поднимаю шатающегося отчима. Правой выкручиваю запястье, заламывая руку за спину, левой хватаю за волосы. Конвоирую шипящего от боли и нецензурно ругающегося алкаша к двери. В коридоре уже набросана куча его вещей.

Мать складывает Пашкину обувь и майки в большой кулек. Старушка, довольно улыбаясь во весь свой щербатый рот, услужливо поворачивает рычаг замка и открывает дверь.

— Бросай его шмотки в коридор, — командую матери.

Родительница с тяжелым вздохом подчиняется. Она выносит кулек с обувью, аккуратно складывает на него пару курток и свитера отчима, рядом ставит большую, набитую вещами сумку и тенью скользит обратно за мою спину.

Толкаю алкаша вперед, отпуская его. Не удерживаюсь и отпускаю уроду смачный подсрачник, наслаждаясь видом опечатка кроссовка на заднице.

Старый дебошир падает на противоположную стенку коридора, инстинктивно выставляя перед собой руки. Он мычит ругательства, пытается угрожать, но я не слушаю этот бред, а просто молча захлопываю перед ним дверь.

Мать опять всхлипывает.

— Ты чего? — поворачиваюсь я, — ушел Максим, да и хрен с ним. Теперь тебя никто трогать не будет. А жениха мы тебе ещё лучше найдем. Нормального дядьку, а не это алкогольное чмо. С ним ничего путного не получилось бы. Это животное только женщин избивать может в пьяном виде и за обычными людьми с ножом гоняться. Не стоит оно, того, чтобы по нему горевали.

— Да я не из-за него, — матушка приникает к моей груди, — Пашку, конечно, жалко. Он не плохой, когда трезвый. Но я…. Столько лет надеялась и верила, что ты образумишься, станешь нормальным человеком, хотя порой сил никаких не было. Думала, не доживу. И вот… Дожила.

Родительница рыдает, уткнувшись лицом в мою грудь.

— Мам, ну перестань, — глажу её по волосам и спине, — я же говорил, жизнь будет налаживаться.

После моих слов ручейки слез превратились в настоящий водопад. Пришлось уводить матушку в комнату и долго успокаивать. Когда я вышел из её комнаты, был глубокий вечер. Сварил себе пару сосисок в целлофановой обертке вместе с яйцом, поужинал в одиночестве на общей кухне и пошел спать. Вырубился сразу, упав на кровать. В этот раз мне ничего не снилось.

Чего в подсобке разлеглись? — в помещение залетает Сергей Владимирович, седой жилистый дядька с руками-лопатами наш «старший», — там к Макаронычу армяне приехали. Нужно пару десятков ящиков коньяка и вина им в машину перекинуть. Клиенты щедрые, денег нормально по-любому подкинут. Миха, Иван, быстро подорвались и за мной.

— Плохо не будет? — интересуюсь, лениво поднимаясь с табуретки. — Так можно до белой горячки допиться. Пару десятков ящиков спиртного, ничего себе. У них губа не треснет?

— Не треснет, — сурово обрезает меня бригадир. — Вообще-то это не твоё дело, но я скажу. Макароныч проговорился, что им на свадьбу. Будут там шашлыки на природе хавать, а коньячком и винишком полировать, мясо и закуски. Ладно, ребятки, пошли на склад, там клиенты на рафике уже заждались.

На складе нас ожидал нервно прохаживающийся Макароныч — Иван Макарович Абатурин, пухленький толстячек, трудившийся заведующим вино-водочного отдела.

— Наконец-то, — всплеснул холеными ручками он, увидев в двери наши фигуры. — Где вы бродите? Покупатели уже нервничают.

— Вот эти ящики берите, — толстячок глянул на лист, зажатый в ладони, — здесь «хванчкара», заказано два ящика.