Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич Страница 27

— Что, Фомич, закладывали, небось, во время смены-то? — ординарец попытался выудить из товарища какую-нибудь байку про Зеленого Змия, но байки у Фомича, видимо, все вышли, а пересказывать старые не было настроения, так что он лишь отмахнулся:

— Пустое.

И они поехали молча.

«Мы понимаем, всем сейчас нужны и люди, и стволы, и провиант, — готовился Семенов к неприятному разговору — он не любил ничего выпрашивать. — А всё же нужнее тем, кто ценней для фронта… Да, так и скажу».

Взгляд сам собой прощупывал местность, привычно цепляясь за детали и участки, которые могли представлять опасность: там овраг, здесь перелесок…

За заброшенной кузней, стоявшей на отшибе, поближе к реке, дорога повернула на восток, невысокое солнце светило теперь прямо в глаза, толком не разглядишь, что там впереди набегает из-за очередного куста или пригорка. Семенов заметил, как Ангел Смерти с латышом почти одновременно распустили ремни на карабинах и перевесили их стволами вниз — так сподручней ухватиться и стрельнуть навскидку при срочной необходимости. Порадовался мельком: знают дело его красноармейцы.

«У моих бойцов победа за победой. Вдвое превосходящих — били, как цыплят, — продолжил про себя Семенов. — Против пушек — запросто, при минимальных потерях… Ударная сила полка, вы же сами нас так окрестили. Сохранить бы её… А эскадрон сейчас в таком состоянии, что…».

Тщательно подбирая слова, отбрасывая те, что звучали чересчур выспренно или наоборот — слишком жалобно, комэск обдумывал под перестук копыт, как бы ему выклянчить привилегии для «Беспощадного», сводившиеся, по сути, к желанию оставаться в самом пекле, взваливать на себя больше остальных и справляться с тем, что другим не под силу.

Хотя Буцанов был против всего этого: «Мы же за равенство воюем! А ты хочешь, чтобы твой эскадрон на особом положении был. Где же тогда наши принципы? Выходит, пусть другие равны между собой будут, а мы станем над ними возвышаться? Так, что ли?» Семенов не нашелся, что возразить комиссару, и сейчас подбирал нужные слова. Но они не подбирались: надо было хорошенько подумать, но времени уже не было!

— Тра-та-та-та! Тра-та-та-та!

Пулеметная очередь сшибла Коломийца на землю, он не успел даже карабин вскинуть. Пулемёт притаился в ближайшем кустарнике и бил наверняка, метров с двадцати. Латыш успел прильнуть к луке седла и дать шпоры своему гнедому, но пулеметная очередь изрешетила и коня, и всадника, оба тяжело рухнули на утоптанный проселок.

— Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!

Изрешеченные прицельным винтовочным огнём, роняя оружие, повалились с коней Лукин и Фомич.

Стреляли из плотных зарослей, близко подходивших к изгибу дороги — из нескольких точек, зажав красноармейцев в смертельные тесные клещи. Любые возможные пути отступления и прорыва простреливались. Противник, устроивший в этом месте засаду, был в заведомо выигрышном положении.

Удивляясь, что ещё жив, каждую секунду ожидая своей пули, комэск выхватил из кобуры маузер и, разворачивая Чалого, завертелся на месте, сделав наугад несколько выстрелов. Как всегда в минуты смертельной опасности, время то ли замерло, то ли распахнулось до невозможных пределов, позволяя разглядеть каждую деталь в окружающем враждебном пространстве.

Лукин и Фомич валялись под копытами своих коней. Растерявшись от непривычной легкости, кони шарахались из стороны в сторону и косились на замерших неподвижно хозяев — ждали, когда те подымутся и запрыгнут обратно в сёдла, чтобы можно было, наконец, умчаться из-под обстрела.

— Тра-та-та-та-та! — длинная пулеметная очередь почему-то не достала комэска — пули прошли высоко над головой. На близком расстоянии так промахнуться невозможно!

Стреляя по кустам, он пришпорил коня.

— Давай, дружище, давай!

Чалый понял. Двумя мощными толчками растолкав осиротевших коней, он рванул вперед. На миг показалось: уйдёт, удача всегда на его стороне — и уйдёт! Но тут раздался свист, комэск почувствовал, как грудь обхватила петля аркана, затянулась, прижимая локти к туловищу, распрямила, сильный рывок выбросил его из седла, словно тряпичную куклу.

«Живым берут», — успел подумать Семенов перед тем, как грохнуться оземь…

Сознание возвращалось медленно — левая сторона тела болела, руки крепко связаны за спиной. Семенов лежал на жесткой высохшей траве обочины. Несколько пар запылённых сапог окружали его. Голова гудела, в глазах плыло. Совсем рядом хлопнул выстрел, потом второй, третий. Недовольно заржал Чалый, видно, вырываясь из схватившей узду чужой руки.

— Но-но, не баловать! — прикрикнул грубый голос.

— Всех приберите, пока не разбежались, — приказал кто-то, стоявший чуть в стороне.

Собравшись с силами, Cеменов поднял голову, огляделся сквозь расступающийся туман.

Над ним стояли белоказаки с винтовками наизготовку, один держал на плече ручной пулемет Шоша. Невысокий, узкоглазый крепыш с погонами вахмистра и в папахе, неторопливо и аккуратно, без единой эмоции на широкоскулом лице, сматывал аркан.

— Калмык? — спросил комэск. — Или башкир?

— Я-то человек, — процедил крепыш, не скрывая враждебности, будто не он только что заарканил и свалил Семенова на землю, а тот его. — А вот ты кто будешь? Не человек, это точно. Живодер или палач!

— Это товарищ Семенов, командир «Беспощадного», — раздался резкий, напористый голос над головой.

Кольцо белых разомкнулось, в него, заправляя дымящийся наган в кобуру, вошел гибкий широкоплечий сотник с обветренным лицом и щегольскими усиками-стрелочками. Он явно был здесь старшим.

— Молодец, Муртазали, хорошо сработал, — бросил сотник крепышу с арканом. И наклонился к комэску:

— Живой, товарищ Иван? Вот и славно. Добро пожаловать!

Вдыхая взбаламученную дорожную пыль, комэск всматривался в огрубевшее лицо, пытаясь разглядеть в этом кирпичном полевом загаре, в этих ухоженных усиках, главное: кто перед ним, чего он хочет, как с ним себя держать, и можно ли получить шанс для побега.

— А кто ты такой? — хмуро поинтересовался Семенов. — И с каких пор мы товарищи?

Сотник усмехнулся.

— Не товарищ я тебе, это верно. Я командир взвода пластунов армии генерала Шкуро. Совой кличут. Слыхал небось?

Семенов слышал про этого отчаянного головореза. И его дерзкий дневной рейд по красным тылам подтверждал громкую репутацию.

— И что, Сова, ты меня в гости, что ли, приглашаешь?

— Да вроде того, — согласился белый офицер. — Твой эскадрон у нас как чирей в заднице. Погутарить надо. Позвал бы по-хорошему, так ты не пришёл бы. Вот…

Сотник сделал неопределённый жест рукой, указывая то ли на окрестности, то ли на раскинутые трупы ближайших товарищей комэска.

— Пришлось немного пострелять… — и уже обращаясь к своим, добавил. — Затащите этих в кусты, чтобы с дороги не видно!

По знаку сотника кто-то подхватил Семенова под локти, поставил на ноги.

Туман стремительно рассеивался. Невесёлая догадка, чем явственней, тем тяжелей, созревала в голове Семенова: это не случайная засада, цель ее — не захват «языка», это целенаправленная охота именно на него. И, значит, стоит за этим предательство… Кто-то знал о его поездке в штаб и проболтался или умышленно выдал…

А Сова, с довольным видом рассматривающий свою ценную добычу, скорей всего, этим и воспользовался. Больше и некому — другим командирам белых вряд ли хватило бы запала на такую операцию.

— Пришлось, стало быть, иуду среди моих подыскать, — комэск решил проверить своё предположение и заодно поддеть противника, слишком уж довольный у него вид. — Оно и ясно, в общем. Иначе-то никак. В открытую вам комэск Семенов не по зубам…

— Ну-ну, — сотник деланно рассмеялся. — Давай-ка, товарищ Семенов, без красивых речей обойдёмся, не на партийном собрании небось!

Сова огляделся, будто хотел запомнить получше место пленения красного комэска, кивнул.

— Поедем, пожалуй.

Муртазали завязал Семенову глаза куском ткани, пропахшей ружейной смазкой, да так, что голову словно обручем стянуло.