Прямой наследник (СИ) - "Д. Н. Замполит" Страница 28

На торгу и разговорились с местными гостями первого ряду, коих и не сразу отличишь от бояр — разве что без сабель, а так и шубы с бобром тканью крытые, и сапоги сафьянные и вообще одежка такая, что пары деревенек легко может стоить. Чиниться я не стал, приглашение самого бойкого, Данилы Бибикова, принял и явился к нему в терем.

Хозяин ради такого дела расстарался и стол накрыл лучшим, все загашники, небось открыл. Рыба красная и белая, икра, соленья-варенья, меды ставленные, вина фряжские, не каждый день великого князя потчевать приходится! Набилось и купцов, поговорить да послушать.

— Скажешь тоже, княже! Вся наша дальняя торговлишка — до Новгорода или Казани, дальше ходу нет.

— Что, ни в какую сторону?

— Верно, ни в какую, — принялся загибать пальцы Данила, — смотри сам. Волгу татары держат и в Хвалынское море ходу не дают, а кто пробует пройти, могут и ограбить, и убить. Днепр Литва обсела, а в низовьях те же татары...

— А Двина?

— Так ливонцы же, мимо Риги не поторгуешь!

— Нет, северная, что от Сухоны?

— Хм... дикие там места, разве что острожек малый новгородский на Колмогорах, да и с кем торговать, с мурманами? Те еще разбойники...

Да уж, все ходы-выходы закупорены, но больше всего обид на Новгород, что держит выход в Соленое море, то есть Балтику. Потому как литовцы, татары и ливонцы — чужие, а новгородчи мужи — свои. И зуб у тверичей на вятшую господу северного соседа вырос немаленький, но тут уж такое дело, каждый норовит транзитную торговлю пресечь и на том навариться.

И только мы собрались к отъезду на Москву, как примчался гонец из Смоленска от хартофилакса Никулы — никак не хочет митрополит Герасим к нам ехать, побаивается. И пофиг, что у нас мир, все на недавнего покойника Ваську Звенигородского кивает. Значит, нужны новые аргументы... С этим я напоследок и пришел ко князю Борису, скорчив максимально унылую рожу.

— Что невесел, Василий Васильевич?

— Пишут из Смоленска, не восхотел митрополит к нам ехать.

— Вот досада! — огорчился тверской князь. — А я боюсь Илию на рукоположение к нему слать, пока в Литве розмирье.

По нынешним временам это большая проблема, прежний тверской епископ Антоний отдал богу душу еще осенью, нового без санкции митрополита взять неоткуда, а каково княжеству без верховного иерея?

— Кто таков Илия?

— Успенского монастыря игумен, муж зело рассудительный и в вере крепкий.

— Может, — я сделал вид что задумался, — митрополита сюда пригласить?

Такое нарушение субординации несколько выбило Бориса из колеи — ездить на поставление положено к старшим, а никак не наоборот.

— К нам, на всю митрополию, во Владимир, Москву, Тверь, Новгород...

Лицо князя прояснилось — если так, то митрополита приглашают совершить пастырский объезд, а вовсе не приехать и хиротонисать одного игумена, это не против обычаев.

— Отпиши ему, княже, что тяжко без пастыря не только Тверской земле, но и всему Залесью, — добавил я.

Борис уже махал рукой служке, велев позвать писца.

А я со своей стороны допишу, что и Василия Звенигородского больше нет с нами и бояться совсем нечего. И если это письмо и совместные усилия Никулы и Шемяки не стронут Герасима с места, то ну его нафиг, такого митрополита.

[i] Корзно — плащ

Глава 11 — Скажи-ка, дядя

В Москву, в Москву, в Москву!

По древней тверской дороге, с угора на угор, вверх и вниз, и снова вверх и вниз мчит княжеский возок с малым конвоем, бросив остальной обоз далеко позади — кругом мир, кого бояться?

Звенят-заливаются бубенцы да колокольчики, копыта неутомимых коней бьют в укатанную дорогу, поднимая по бокам облако снежного крошева, обдавая пригнувшихся в седлах детей боярских, с каждой верстой все прочнее и прочнее сковывая их шапки и тулупы белой коркой.

Мчит возок, мчат рынды, мчит челядь и мчит домой великий князь московский.

Домой. К Маше, к Липке, к осточертевшим боярам, к делам и многотрудным занятиям.

До Москвы добежали в четыре дня — по большаку, вдоль часто стоящих сел и деревень.

Последнюю остановку сделали в волости Петровского монастыря, не доезжая Сущева села (ибо негоже великому князю и людям его въезжать в столицу в снегу и дорожной грязи), привели себя в порядок и уже степенно одолели последние версты.

В городе меня сразу огорошили известием, что в столицу едет сам Юрий Дмитриевич, сына хоронить. Никто, включая меня, не рискнул выбрать место погребения без дядьки и потому тело Василия еще в Устюге заморозили льдом, да так и довезли до Москвы. Но представить, как бы мы намучались, случись все летом... Б-р-р-р.

До приезда оставалась минимум неделя и я с головой влез в самое срочное, оставив подготовку к прибытию Юрия Дмитриевича на более сведущих в этикете бояр во главе с Патрикеевым.

Делегация и почетный караул для торжественной встречи князя Галицкого, Звенигородского и прочая, выстроились у Сретенского монастыря, что прямо на краю города, у Кучкова поля, на Владимирской дорожке. Она, кстати, пролегает тут вовсе не на восток, как я привык, а очень даже на север и только потом, у Щелковы, сворачивает на восток через Кержач на Юрьев и Суздаль. Классической «Владимирки» нет и в помине, потому как дороги проходят между крупными населенными пунктами, а с этим на будущей трассе М7 пока не очень. Надо бы озаботиться, а то каждый раз лишнюю соточку километров накручивать не дело.

Первыми на дороге показались две цепочки конников с пиками, на которых трепыхались цветные прапорцы, следом группа всадников в дорогой одеже, не иначе, дядя и ближние бояре, а уж потом весь остальной караван — возки, сани, розвальни, охрана, челядь... В точности, как у меня.

Не доезжая до нас шагов пятидесяти передовые колонны раздались, давая проезд князю с ближниками и нам явился Юрий Дмитрич во всем великолепии — шапка из серебряных бобров, кунья шуба, крытая узорчатым шелком, вышитые сафьянные сапоги, даже перчатые рукавицы с раструбами. Вот зуб даю, ехали в обычных бараньих тулупах, а перед въездом приоделись. Кони сытые, лоснящиеся, сбруя с наборным серебром, сабельки в золоте и местами с камушками — дорохо-бохато, как ныне принято. Иной боярин на себя половину состояния напялить может, лишь бы понтануться.

Сделав своим знак оставаться на месте, я двинулся навстречу один. Дядька тут же повторил мой знак и мы съехались, оставив свиту позади.

— По здорову ли, дядя.

— По здорову ли, — его удивило такое обращение и потому пауза перед следующим словом тянулась чуть дольше, — ...братанич.

— Добро пожаловать в Москву, — я повернул Скалу так, чтобы оказаться бок о бок с жеребцом Юрия.

Дядька почти неслышно хмыкнул и тронул коня вперед. Обе свиты тут же выстроились позади попарно, так мы проехали сквозь весь город, рядком да ладком, к вящей радости посадских — князя галицкого народ любил, да еще такое зрелище не каждый день выпадает.

Спешились мы только на Соборной площади, где синхронно перекрестились на Успенский собор пращура нашего, Ивана Калиты, кинули поводья стремянным, и тут я дядьку обнял.

— Прости меня, Юрий Дмитриевич, что сына твоего не уберег.

Дядька промолчал.

Ну что же, с ходу не получилось, будем пробовать другие методы.

После молебна галицкие отправились на двор князя Юрия, что у Чудова монастыря — да, удельные князья и даже некоторые удельные бояре имели в Кремле свои дворы. С дороги выпариться, выспаться, а предъявы кидать утром.

Сели по-семейному, в малой столовой палате, вдвоем, четверо слуг (двое наших, двое ваших) не в счет, бояр оставили разбираться с деньгами, что положены Юрию с московской трети — вражда враждой, а прописанное в завещании Дмитрия Донского вынь да положь.

Палата невелика, в гладко тесаных стенах резные лавки, да стульцы, да резной же стол, крытый вышитой скатертью, на которой играли отблески от цветных вставок в мелких переплетах окошек. Уже вступив в палату, Юрий Дмитриевич понял, что ошибся, явившись в праздничной сряде — я специально оделся без выпендрежа, в рубаху да домашний кафтанец. И потому дядя простецки снял дорогой зипун с жемчугами, шитый поверх лазоревого шелка золотыми цветами в кругах и клеймах, и сел за стол в одной рубахе, благо от печки в углу шел ровный жар.