Шикша (СИ) - Фонд А. Страница 28

Аннушкина родня обитала на первом этаже, мне открыла пожилая женщина, судя по габаритам — аннушкина мать. Получив от меня узелок с гостинцами, она поахала-поохала, хотела затащить домой угостить блинами, но я, не к месту вспомнив о кофе дяди Вити-Пузыря, категорически отказалась, сославшись на необходимость бежать в больницу снимать швы.

Во время нашего разговора из дверей кухни выскочил мелкий пацаненок, примерно лет пяти, он с любопытством уставился на меня, а я на него — мальчик был как две капли воды похож на Бармалея.

С женщиной мы договорились, что я забегу завтра к вечеру, забрать узелок с вещами для Аннушки и я, наконец, с чувством выполненного долга отбыла.

Квартира, где жила я (согласно прописке, в паспорте) была отдельной, в небольшом двухэтажном доме из рыжего кирпича. В доме два подъезда, на каждом этаже по три квартиры. Двор обнесен невысоким забором, во дворе клумбы, дощатые сараи, и даже два гаража). Было тихо, лишь два старичка-пенсионера азартно резались в шашки.

— На! — верещал дедок в белой кепке, — вот тебе!

— Спасовал! Я говорю спасовал! — не унимался второй.

Проходя мимо них, я вежливо поздоровалась, матч был прерван и оба дедка уставились на меня.

Маленькая девочка, вся конопатая-конопатая, с тонкими косичками и огромными жёлтыми бантами, прыгала через скакалку, напевая какую-то считалочку. Идиллия, в общем.

И вот я дома. Толкнула дверь (не заперто) и вошла.

Из кухни вышел дядька, глянул на меня и с возгласом: «О! Зойка!» развернулся и ушел обратно. Никаких эмоций дядька не проявил, и лишь по донесшемуся ко мне перегарному запаху, я сообразила, что он пьян.

Больше в квартире никого не было. Громко тикали ходики на стене. Дядька сидел сам на кухне и пил водку.

Добиться от него что-то вразумительного было решительно невозможно, на все мои вопросы он только с крайне загадочным видом хихикал и всё.

Я потопталась, не зная, что делать. Кто этот мужик? Живет ли здесь ещё кто-нибудь? Пришлось пройтись по комнатам, чтобы понять хоть что-то. Первая комната, поближе к кухне, была хозяйской спальней, очевидно там и жил этот дядька с женой, а судя по раскладному дивану с незастеленной несвежей постелью — хозяйка была либо в отъезде, либо ей было всё равно.

Во второй, узкой, комнате стояло три кровати, тесно прижатые друг к другу. На одной из них спала старушка. Я поостереглась ее будить, проснется — спрошу. Узелок с гостинцами и рюкзак с вещами я оставила в комнате, где спала старушка, подсунув его под ближайшую кровать. Во избежание, так сказать.

Я вышла на улицу, села на ступеньки крылечка и крепко задумалась: блин, почему всё время я чувствую себя, словно неприкаянная? В лагере мне было не по себе, в Кедровом — плохо и неуютно, а здесь так вообще всё чужое-чужое (я-то в душе надеялась, что дома придёт узнавание и я вспомню всё). Но ничего не случилось, и меня сейчас накрыло разочарование и недовольство. Так я и сидела на крыльце, понуро опустив голову. И тут меня вдруг пронзила мысль — отправка мешков будет завтра, значит в город они прибывают или сегодня ночью, или завтра утром!

Что же делать?

И тут я придумала: подхватившись, забежала обратно в квартиру, вытащила из-под кровати свой рюкзак, вынула оттуда деньги и сунула в карман. Затем опрометью я бросилась обратно.

Я неслась на улицу Чкалова.

Дом номер восемнадцать был все также глух и негостеприимен. Я вошла внутрь и опять постучала в окно.

— Зойка? — выглянувший мужик изрядно удивился. — Стряслось что?

— Мне нужна помощь! — выдохнула я, пытаясь отдышаться и унять бухающее в горле сердце. — Я заплачу! Деньги есть.

В двух словах я рассказала мужику о мешках. Он посмотрел на меня с жалостью:

— Эк тебя приложило, мать, — наконец изрек он, — а вроде и не скажешь, что пьющая…

Я пожала плечами, мол, сама не понимаю, как так-то, но очень надо.

— Эвона как, — удивленно подытожил мужик и предложил мне кофе.

Я вздрогнула и торопливо отказалась, сославшись на сердце. Затем продолжила:

— Нужно найти железнодорожный состав, который сегодня-завтра прибывает из Москвы, там будут мешки с семенами. Два мешка. Нужно эти семена заменить на другие. А эти мешки сжечь, да так, чтобы ни одно семечко оттуда не упало на землю и не разлетелось от ветра.

— Это что же так? — вытаращился мужик, — нет, всяко на моем жизни бывало — и наказать кого по справедливости, и повоспитывать, чтобы неповадно было. Даже бабу как-то раз поучили, которая у другой молодухи мужика увела. Но чтобы семена воровать…

— Не просто воровать, а нужно подменить на похожие, — строго уточнила я, — это могут быть семена укропа, моркови, тмина, петрушки или фенхеля.

— Какого хеля? — вытаращился мужик. — где я тебе, блядь, этого хеля возьму?

— Значит, морковь и петрушка с укропом, — настойчиво припечатала я.

— Но два мешка? — почесал заросшую голову мужик, — это же ого!

Я вздохнула и принялась уговаривать мужика…

Глава 14

Ночь была слишком лунной. Настолько, что в её призрачном, бледном свете вполне можно было читать вывески. Если бы они здесь были. В общем, всё не задалось как-то сразу: и темнота не ахти, и второй человек, Яша, опоздал почти на полчаса, и угрюмый мужик — дядя Витя Пузырь, долго шипел и ругался, давал указания, отменял и окончательно всех в результате запутал.

Но, наконец, мы выдвинулись. Я говорю «мы», потому что я выдвинулась тоже.

Но лучше по порядку: дядю Витю Пузыря уговорить мне таки удалось. Причем сработали не мои логически выстроенные аргументы. Как ни странно, но он взглянул на меня (а я ходила все эти дни в аннушкином платочке) и говорит такой вдруг:

— Снимай.

— Что? — не поняла сперва я.

— Платок сними!

Я удивилась, но спорить не стала. Дядя Витя посмотрел на мою кое-как зашитую лысоватую башку. Я говорю лысоватую, а не лысую, потому что волосы уже начали чуть отрастать и теперь представляли собой небольшой ёжик, примерно около сантиметра. Но швы просматривались хорошо (Аннушка говорила, что Колька стянул края головы отнюдь не художественной гладью. В общем, как попало зашил. Неэстетично.).

И вот посмотрел на мою раскуроченную и как попало смётанную головешню дядя Витя Пузырь и вынес вердикт:

— Так это правда? Ты там всех укокохала и себе заодно бошку проломила?

— Это не я! — я попыталась донести до его сознания эту простую мысль, но дядя Витя остался при своём мнении:

— Да ладно, из нас тоже никто и мухи никогда не обидел, — он хохотнул и подмигнул мне, — молодец, девка, огонь! Так что там тебе помочь надо?

Пришлось рассказывать всё заново.

И теперь мы, то есть я, Яша и Хвощ крадемся промеж вагонами и огромными цистернами на колёсах, от которых прёт соляркой. Составов было много, в каком из них мои два мешка — непонятно. Но Хвощ успокоил — сказал, что «всё схвачено» и что его кума работает тут обходчицей, она всё выяснила.

Я перепрыгнула через разлитую лужу мазута и чуть не влетела в просыпанную кучку какой-то белой хрени — то ли известь, то ли вообще какая-то едкая щёлочь. Мне вляпываться в такое было никак нельзя — на ногах простые тряпичные тапочки, которые протерлись на носках. Поэтому я чуть ли не зависла в воздухе, но на краю каким-то чудом удержалась.

При этом я задела ржавую шкарабанку и та с грохотом, сука, подпрыгнула на щебёнке: Яша и Хвощ зыркнули на меня такими укоризненными мягко говоря глазами, что лучше бы я в эту кучу щёлочи сама добровольно легла и ещё вдобавок покачалась.

Но, слава богу, никто не услышал — как раз рядом, через две колеи прогрохотал товарный состав, обдав всё вокруг чёрными хлопьями вонючего дыма, и всё обошлось. Яша первый нырнул под закопчённый вагон, за ним — Хвощ. Я согнулась и попыталась пролезть в прореху, но зацепилась тряпкой на голове. Яша зашипел на меня и вовремя сдернул, чтобы я могла нормально пройти (вместо моего белого «весёленького» платочка, который мне дала Аннушка для прикрытия безобразной раны, дядя Витя выдал мне какую-то рванину темного цвета (чтобы не отсвечивать в темноте). Я намотала её на голове в виде тюрбана и теперь вот зацепилась.