Боярин. Князь Рязанский. Книга 1 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 3

— Пять десятков лет там прожил, отче.

— Ох! — Вскрикнул опять старец и, вернувшись к скамье, присел. — Ничего не говори мне, про то место! Не сказывай! Свят, свят, свят, — сказал он, и опять несколько раз перекрестился.

Я со смехом сказал:

— Не блажи, дед. Сам отправляешь в края дальние, а сам крестишься.

— Никто ещё не возвращался оттель. Хоть наш там мир?

— Наш, отче. Православный! Не испоганил я душу.

— Слава тебе, Боже Правый. Говори, что пришёл? С вопросом, бедой или…?

— Поблагодарить пришёл, — сказал я и достал из мошны рубль. — Возьми, не побрезгуй. Когда давал мне зелье, не стал брать. Сейчас возьми. Набрался я там уму-разуму, остыл. Стал жизнь ценить. Я там один в лесу, все эти годы жил. Молился.

— То-то у тебя глаз глубокий стал, как бездонный колодезь. Спаси Бог, — сказал он беря у меня из рук серебряный стержень.

— Так годов-то мне уже шестьдесят пять, чаю.

— А на вид тот же.

— Тот, да не тот… Да… Я попросить тебя хотел. Оставлю я у тебя свои сумы. Не дотащу всё до хором своих. Пришлю людишек с подводой, або сам приеду.

— Чо за сумы?

— Да вон, у ворот стоят, со скарбом моим тамошним — показал я сквозь раскрытую дверь.

Старик выглянул в дверной проём, и еле внятно забормотал:

— Уволь, боярич, я дам тебе подводу. Не хочу брать грех на душу. Не искушай. Не оставляй мешки. Страшные они.

— Хорошо, отче. Давай подводу, и поеду я.

— Выпей квасу, пока я укажу сынам. Вон жбан, — показал он на стоящую в углу на колоде деревянную кадку, — а вон ковш — показал он на стол.

Старик выбежал во двор, и оттуда донеслись его покрикивания на сыновей. Я сидел и осматривал комнату. Прямо напротив входа была открытая дверь в сени, далее виднелась тяжёлая низкая дверь, ведущая в избу.

— Зажиточно живет лекарь, — подумал я, и набрал напиток в ковш. Квас был кислый и ещё пузырился. Едва отпив его, я почувствовал, как вспучило живот.

— Всё, езжай с Богом, — сказал, зашедши, ведун.

— Бывай, — сказал я, выходя на двор.

Во дворе стояла запряженная телега, груженная моими сумками.

— Куда везти, боярин? — Спросил возница, дождавшись, пока я залезу в телегу, и тронув её с места.

— На подворье боярина Патрикеева. Знаешь?

— Как не знать воеводу нашего? Но, пошла! — Резко крикнул он. Подвода сильно дёрнувшись, выехала из ворот и ухнула одним колесом в лужу, вспугнув гусей. Я едва успел поднять ноги.

Возница щёлкнул кнутом, и повозка вырвалась из густой грязи, брызнув с колёс коричневым фейерверком, потом бодро развернулась направо, и покатила по улице.

Москва пятнадцатого века умещалась вся, вместе с княжескими постройками, в треугольнике двух рек, в месте слияния Неглинной в Москву-реку. Мы ехали между домов, тянущихся вдоль берега Неглинной и крепостным валом с порушенным частоколом. То там, то тут виднелись следы пожарищ. Многие дома были собраны из обугленных и чистых брёвен вперемежку. Домишки маленькие. Дворы и хозяйства тоже.

Мы доехали до моста и повернули налево, выезжая на дорогу, ведущую через ворота за городской вал, и вливаясь в общий поток людей и повозок. Впереди, у ворот, я увидел парня моих лет, также не по-простому одетого, и шарящего взглядом по толпе идущих и едущих в кремль. По описанию Отца Михаила я узнал «своего» друга и соперника Петьку, сына Тверского боярина Бороздина. Петька, увидев меня, едущего на подводе, заорал:

— Михась, ты чо на подводе? Я тебя жду-жду. Нам же ещё к Ивану Василичу. Опоздаем, быть битыми.

— Не посмеют, — буркнул я, спрыгивая в грязь между двух луж. — Мы с тобой дети боярские, вои. Да и не служим князю московскому. Война закончена. Домой скоро.

— Ага, нашему воеводе отдадут, а он по «отечески» шкуру спустит. Нам батьки слушаться его велели.

— Не боися. Успеем. Щас сумы в свою клетушку отнесу и пойдём к Ивану.

— А что в сумах? Где взял?

— Батька прислал из дома денег немного и одежонку. Вон пищаль какую литвинскую мне подарил.

— Накой она тебе? Конному не сподручно с такой дурой управляться. — Но глаза его завистливо заблестели. — Даш стрельнуть? — С ударением на последнем слоге спросил Петька.

— Дам, если поможешь сумы затянуть, — буркнул я, зная от Деда Михаила, что Петька с самого утра этого дня мучил его, дразня «женихом-без-невесты», зная моё отношение к предстоящему завтра венчанию.

Михаил ещё раньше, когда они только встретились тут в Московии, рассказал Петьке, про свои чувства к княжне Марии. С тех пор жалел о том неоднократно. Лупил Петьку нещадно, но тот своё издевательство не прекращал.

По словам Деда Михаила, он задумывал втихаря убить Князя Ивана Васильевича в пылу сражений у устюжской крепости, но Ивана так плотно охраняли тверские бояре, что без ущерба самому себе, убить его было нельзя. Потом он сблизился с Иваном. Тому нравился высокий, широкий в кости и крепкий Михаил, который в свои пятнадцать лет уже выглядел настоящим воином, и успешно участвовал в наскоках на крепость со своей сотней.

Иван, в свои двенадцать и выглядел на двенадцать. Низкорослый, тонкокостный, стройный, как девчонка, он даже не пытался проявить себя в сражении, а сидел в шатре, окружённый охраной.

После небольшого ранения в правую руку, Михаил отвёл свою сотню в лагерь княжича и вошел в охрану Ивана. Крепость Кокшенгу взяли без него. Все бояре, окружавшие Ивана, бросились в крепость, и был момент, когда Михаил мог бы исполнить свой злой умысел, но к тому времени, он уже близко сошёлся с Иваном и на злодейство не решился.

Иван не был вредным. Он искренне восхищался Михаилом, заглядывая ему в глаза расспрашивал о сражениях, и у того не поднялась рука заколоть своего «друга». Эти двойственные чувства и направили его ноги к волхву за отравным зельем.

Сейчас от своей любви к будущей жене Ивана — Марии, Михаил, благодаря мне, «избавился». Я дышал абсолютно ровно в сторону всех девиц этого мира. Пока. Женоненавистником я не был, но жизнь меня научила, что любая женщина, это для мужика только проблема. Для себя я решил давно, что женщины — это цветы. Хочешь себе в дом цветок, — бери, холь, лелей и радуйся, но не ожидай ничего взамен.

Мы шли рядом с телегой по обе её стороны, и Петька опять заныл про «жениха» и «невесту».

— Слушай, Петух, я тебе говорил, что убью тебя?

— Говорил. Много раз.

— И ты мне не веришь?

— Не а, — захихикал он.

— А ты думаешь, зачем мне батька пищаль прислал? Стрельну тебя, а потом скажу, что ты сам, по дури своей… При заряжании порох иногда сам взрывается, если его шомполом сильно пыжевать. Вот шомполом я тебя и стрельну. Прямо в глаз. Если не отстанешь. И запомни… Мария — жёнка князя Московского. Это решено, и никому не изменить. Мне чужая жёнка не нать. Других вон сколько ходит, — махнул я рукой. Батька мне присватал дочку боярина Тишина. Знаешь такую.

— Слышал… Красивая, бают.

— А слышал, что после венчания, Великий князь Василий берет Ивана своим соправителем? И вотчину ему уже выделил — Переяславль-Залесский. Иван зовет меня к себе боярином. Вот, думаю, пока.

— Ну, ты!

— Вот тебе и «ну ты». Мне Иван предложил его дружкой быть на венчании. Потому и ждут меня там. А ты где будешь? На площади перед церквой стоять? Либо в хороводе ходить? Тебе дружить со мной надо, тогда, может и за тебя я слово молвлю Ивану.

— Мы, бояре Тверские…

— Безземельные, — добавил я, усмехнувшись.

Тем временем мы подъехали к подворью боярина Патрикеева, московского воеводы и давнего друга моего теперь «отца».

— Помоги мне сумы донести, — приказал я Петьке и взял «лёгкую» сумку. Тот сначала взъерепенился, но глянув в мои глаза, потянул лямки.

— Там камни, чоли? — Он попытался открыть сумку, но наткнувшись на княжеские сургучные печати, отдёрнул, как от горячего, руку.

— Свинец к пищали и порох.

Мы кое как сняли сумки с телеги, и застучали в свежеструганные ворота.

— Отворяй!

— Кто стучит?