Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 3

Мокша тоже, словно получив дополнительный заряд бодрости, метался от добычи к добыче. У него был лук. Он то и дело пускал стрелы и мазал редко.

Их деревенька стояла на ближайшем к дубраве берегу узкой речушки. На другом берегу зеленели озимые. От берега до берега был перекинут низенький мосток. Землянка Мокши и Лёксы стояла почти возле реки, потому что для кузни нужна была вода. Однако для кузни нужно было и железо, а вот его-то и не было. Мокша разжигал печь только когда накапливалась работа по починке инвентаря.

Разделав и ошкурив добычу: пару куропаток, крупного дятла, трёх зайцев и двух куниц, Мокша развесил их тушки в землянке под дымоходом коптиться и занялся шкурками.

Лёкса, помыв коренья в реке, какие-то развесила под потолком, какие-то мелко порубила и бросила в небольшой глиняный горшок. Потом растёрла в каменной ступе две горсти зерна и тоже высыпала в горшок, который поставила не на огонь очага, а в некоторое углубление в его каменной кладке.

Повечеряли они остатками дневной пищи.

На следующий день Санька ждал родителей едва ли не с рассвета и издали услышал их приближение. Он сидел там же, под корягой и думал, перемалывая одну и ту же мысль. И даже не мысль, а тревогу, выражавшуюся в двух словах: «что дальше»?

Но всё произошло банально просто…

Когда мать встала на колени на том же месте, Санька выполз из-под коряги и, быстро перебирая руками и коленями, приблизился к ней и уткнулся лицом в кожушок. Мать осторожно взяла его на руки.

— Он тёплый, — сказала она сквозь слёзы и прижала его к себе.

Санька, стараясь не показать своё не младенческое развитие и пряча взгляд, зашарил по её телу руками. Женщина встрепенулась, развязала верёвку и выпрастала из-под кожуха грудь.

— Я знала… Я знала… — Говорила она, слегка раскачиваясь.

Санька был голоден и чмокал старательно. Женщина иногда чуть слышно радостно вскрикивала. Молока медведицы на двоих сосунков не хватало. Видимо она не сумела набрать нужный вес перед зимовкой. Женщина прижимала сына к груди и тихо плакала. Плакал и Мокша, молча стоявший за спиной жены.

Санька, напившись молока, блаженно уснул, но проспал недолго.

— «Как Штирлиц», — подумал он проснувшись.

Младенец посмотрел на закрытые глаза матери снизу вверх и, ловко крутнувшись телом, выскользнул из её рук. Она дёрнулась, пытаясь поймать ребёнка, но тот уже отполз к берлоге и сел, развернувшись в сторону родителей.

В это время из берлоги выполз Умка. С его нижней губы свисала капля молока. Увидев брата, Умка треснул его лапой по спине, но Санька увернулся и медвежонок перекатился через спину ребёнка. Санька последовал вслед за Умкой и оказался сидящим у него на животе.

Мокша засмеялся. Засмеялась и Лёкса.

— Вот видишь, он здесь не пропадёт. Велес принял его. Не зря мы отдавали ему добычу.

— Не зря, — прошептала Лёкса.

Мать медведица вылезла из берлоги, когда уже вовсю зеленела трава, а Санька с Умкой освоили ближайшие окрестности. Ну как, окрестности… Ближайшие два метра от берлоги. Причём Саньке пришлось сдерживать брата, чтобы тот не убежал дальше и не нарвался на какого-нибудь хищника.

Они с братом как раз сидели возле норы, когда оттуда появилась морда матери. Это произошло так неожиданно, что Санька едва не «даванул пасту».

— Мама дорогая! — Произнёс он, оглянувшись.

Голова медведицы была такой огромной, что едва пролезла наружу. Мать сощурилась, из её глаз потекли слёзы, и она чихнула. Ураган перевернул Саньку через голову. Медведица чихнула ещё раз и его перевернуло снова. Санька возмущённо рыкнул и подбежал к «матери». Медведица обнюхала его и лизнула. Умка заскулил и тоже получил порцию «обнимашек». Наконец медведица выбралась из берлоги полностью. Она была громадной и худой. Шкура висела на ней, как платье «три экс эль» на манекене.

Санька подсунул ей под нос пучок дикого лука, но мать лишь обнюхала его и поспешила в кусты. Санька усмехнулся. Он специально раздразнил медведицу, чтобы она быстрее выдавила из себя пробку и принялась пополнять затраченные на детей ресурсы. В последнее время молока у медведицы на обоих детёнышей не хватало и Санька дозировал своё потребление, чтобы оставалось для Умки. Молока Лёксы ему бы хватило, но от молока медведицы он отказываться не хотел. Она бы почувствовала. Мать-медведица и так с подозрением обнюхивала Саньку, когда тот приползал в берлогу после общения с родителями. Да и молоко медведицы было намного жирнее и питательнее. На нём Саньку пёрло, как на дрожжах.

К следующей зиме Санька уже хорошо бегал на двух ногах и со стороны напоминал маленького мохнатого человечка с детским личиком, но с вполне себе атлетическим телом. Но он не злоупотреблял хождением на ногах и хорошо освоил передвижения на корточках.

Сначала он ползал на коленях, но вскоре приспособился так выворачивать ноги, что смог сначала прыгать, как заяц, а потом и довольно быстро бегать на четырёх конечностях.

Как-то глянув на оставляемые им на земле следы, Санька удивился. От задних ног отпечатывались только пальцы и подушка ступни, а от рук — пятка ладони и след от третьих фаланг пальцев. Он не раскрывал ладонь полностью, держа её кошачьей лапой. Его следы и напоминали следы какого-то животного из семейства кошачьих или собачьих, но отнюдь не человека.

Кисть его гнулась почти до предплечья, локти выносились в сторону, как у бульдога, но Санька развивал своё тело гармонично.

Медведица привыкла к Лёксе и не возражала, когда та подкармливала сына. Молоко у медведицы закончилось уже к лету. Умка перешёл на корешки и ягоды, а Санька полностью переходить на медвежью еду опасался. Александр Викторович знал, что пищеварение у медведя значительно отличается от человеческого и позволял себе лишь жевать корешки, которые выкапывала медведица. А вот ягоды он любил.

Понравились Саньке и личинки некоторых насекомых, особенно личинки пчёл и мух. Добывались они по-разному, но Санька привык и его это не останавливало. Однако тухлятину он не ел и Умка был благодарен ему за это.

Умка к зиме весил уже килограмм пятьдесят и Санька перестал абсолютно доминировать в борьбе, побеждая лишь ловкостью. Завалить Умку он не мог, а вот оседлать — за нефигделать. Он заскакивал медвежонку на спину, вцеплялся в шерсть и катался на Умке до тех пор, пока тот не заваливался на спину. Но Санька ловко соскакивал и уворачивался от захвата.

Надо сказать, что ногти у Саньки окрепли от постоянного соприкосновения с землёй, выросли и тоже стали грозным оружием. Он изредка подтачивал их на камнях, и пользовался ими умело. Со зверями быть, по-звериному жить понимал Санька, и не давал Умке спуску, когда тот пытался огрызаться и «быковать». Но в общем-то жили человек и медведь дружно. Да и мать-медведица, видимо догадывалась, что приёмыш не совсем медведь, и в обиду не давала.

Вторая зима прошла спокойнее. Мать медведица с нашей помощью расширила и углубила берлогу. Санька проявил человеческую смекалку и опыт и превратил общее жилище в хоромы. Как и прежде медведица была дверной створкой, но Санька, на всякий случай, сделал для себя запасной выход, заткнув его мягким мхом.

К этому выходу и приходила Лёкса, продолжая кормить сына грудью.

Люди не могут не двигаться долго. В отличие от медведей, у человека запросто могут образоваться пролежни, если он будет долго лежать в одной позе. Вот Санька и не лежал, устроив в берлоге что-то типа спортзала. Для годовалого младенца места вполне хватало.

Мать-медведица почти не просыпалась, ворочаясь с боку на бок. Умка тоже дрых без просыпу. Саньке было скучно, и он повадился охотиться за белками и зайцами.

Собрав по берлоге мягкий медвежий подшёрсток, Санька скатал из него довольно прочную верёвку. Используя найденный летом шершавый камень, на котором он подтачивал свои когти, Санька сделал веретено и методом проб и ошибок научился свивать нити, а из них и сплёл верёвку.