СССР: вернуться в детство? - Ольга Войлошникова Страница 3

— Пошли, — решила мама.

Пока его, этот трамвай, дождёшься.

Рядом с рынком располагалась большая посадочная автобусная площадь — натурально, площадь, утыканная несколькими рядами посадочных тротуаров-островков. Здесь была конечная двойки, доезжавшей практически до самого нашего дома. А рядом, даже без промежутка, сразу на том же островке…

К остановке подкатил старый оранжевый лиаз и затарахтел как трактор.

— О! Тройка! — непроизвольно воскликнула я.

Да, сдержанность — вообще не мой конёк. Чувствую, огребусь я ещё со всякими ляпами.

— Снизу идти? — с сомнением посмотрела на третий номер мама.

— Ну и что, зато уже поедем, — подбодрила её я, — садись!

Ну, реально, двойка эта, может, через час придёт.

Она всё ещё сомневалась, но в автобус мы залезли. Да, тройка тоже шла до Юбилейного, но поворачивала не налево, как нам требовалось, а направо, в ту его часть, которая называлась «Шестой посёлок». Можно было выйти в точке развилки и пройти примерно с километр до верха Юбилейнской сопки, на которой стоял наш дом. С тройки идти было неудобно, да в горку. Проигрыватель не так приятно тащить, как хотелось бы. Да сумка у нас ещё. Такие вот разновекторные мысли.

Я прикинула на себя — дотащилась бы я в двадцать шесть лет с такой поклажей? Пфе! Говно вопрос, простите мой дурной французский. Тем более, что дитё за руку волочь не надо. Я, после моего дивного перемещения, вообще чувствовала себя сжатой пружинкой. Скакать бы и скакать!

Сидячее место в салоне нашлось. Одно, правда, да и пофиг. Мама поставила на коленки проигрыватель, сверху — сумку, мне выдала шесть копеек, и я, страшно довольная, пошла отрывать билет. Блин, сколько лет мечтала снова это сделать!

Глупо звучит, но процедура оплаты за проезд в СССРовских автобусах представляла собой отдельное удовольствие для ребёнка. Напротив передней двери между поставленными навстречу друг другу двойными сиденьями обычно находилась касса — железный пломбированный ящичек с прозрачным верхом-крышкой, оснащённой прорезью, как копилка, и с крутилкой сбоку.

Кидаешь свои монетки, вертишь ручку — из специального узенького окошка с надписью «БИЛЕТ» вылезает, собственно, билет. Отрываешь. Краешек всегда получался мелкозубчатый.

Если требовалась сдача — ждёшь рядом, пока кто-то ещё не подойдёт заплатить, и отсчитываешь себе, сколько надо. А если народу много и тесно — «Передайте за проезд». И передавали туда-сюда — и деньги, и сдачу. Утром этот аттракцион был особенно актуален, когда все на работу ехали. И вечером.

Рядом с этими кассами часто пристраивались «дежурить» дети.

И ещё на металлических пластинах, огораживающих лесенки-входы по бокам, были приделаны специальные круглые сплющенные мусорки «для использованных билетов». Они всегда были строго коричневые, и мне кажется, что отливались они из какой-то смолы, типа эпоксидки.

Доехав до точки назначения, прежде чем выкинуть билетик, надо было обязательно циферки в его номере подсчитать: сумму справа и слева — а вдруг совпадает? Значит, счастливый!

Некоторые специалисты сходились во мнении, что счастливым билет считается не по сумме, а по полному совпадению набора цифр справа и слева. А уж если цифры стоят в одинаковом порядке или зеркалят друг друга — точно счастливый билет! Такой полагалось съесть, непременно загадав желание, но никому об этом не говоря (только тогда сбудется).

Жевать билеты я всегда брезговала, но всегда из любопытства считала.

Всю дорогу до дома я с упоением крутила ручку (вот, старый что малый, блин!) и даже ни разу не пострадала от желающих оттеснить меня конкурентов — планида сегодня благоволила, и на весь автобус ни одного жаждущего быть кассиром ребёнка более не нашлось.

Вообще, в лиазах имелось ещё одно козырное место: сразу за шофёрской «будкой», отделённой от салона перегородкой с большим стеклом. У этого стекла были закреплены два длинных горизонтальных поручня: взрослый и детский, и если встать посередине, то глядя в это окно и держась за поручень, можно было воображать себя хоть капитаном, хоть машинистом… Ладно, в другой раз как-нибудь.

ГОРОД В СТАДИИ ПОДРОСТКА

Город выглядел… непривычно маленьким.

Узкие дороги — в основном двухполосные, а максимум четырёх, даже самые центральные. Да и машин мало-мало, как будто в городе вечно обед первого января. Хотя, чего удивляться. В нашем доме на семьдесят квартир только у одних Кукауровых была машина — новенький жигуль. Да ещё у одних — мотоцикл с коляской. В соседнем стоквартирном доме на служебной машине привозили дядьку-полковника. Всё. Двор был пожизненно пустой, и вся проезжая часть совершенно спокойно занималась для детских игр.

Зато на остановках народу полно, город-то за шестьсот тысяч перевалил, всем добираться надо. Автобус наш наполнился довольно прилично.

— На руки ко мне пойдёшь? — предложила сидящая рядом женщина.

Очень распространено это было — чужого ребёнка на руки взять. Даже, я бы сказала, в порядке вещей.

— Спасибо, я не устала, — помотала я головой и продолжила таращиться в окно.

Низкие дома. Девятиэтажек единицы, не говоря уже о более высокой этажности. Насколько я помнила, технологии ещё не позволяли выше строить в нашей сейсмоактивной зоне. А трясёт нас регулярно, мелкие толчки десятками в сутки исчисляются, так что город застроен преимущественно домами от пяти этажей и ниже. Огромный деревянный центр — я как-то прочитала, что он долгое время был самым большим из старых деревянных городов, поэтому сюда и туристы ехали.

Академического моста и в помине нет.

И многих микрорайонов, конечно же, всё ещё нет, вместо них пустыри или вообще лес.

Выгрузились мы на «Кафе». Остановка эта была оформлена самым наишикарнейшим образом — фактически, никак. Наверное, летом был какой-то кармашек, но зимой его совершенно погребло под снегом. А в метре от края начинался резко уходящий в болото уклон. Сейчас всё замёрзло, но всё равно неприятно вот так высаживаться. Надо сказать, что остановка эта по жизни какая-то невезучая. Так ведь и не будет над ней никакого навеса ещё лет сорок или даже пятьдесят…

Я ГЛАЗЕЮ ПО СТОРОНАМ И НЕМНОГО ПАНИКУЮ

Мы дождались, пока автобус отъедет, перешли дорогу, и тут я увидела его! Магазин-стекляшку. Стекляшками, я так понимаю, будут называть всё большое, по кругу сплошь оформленное панорамными витринами. У нас наверху, между Областной клинической больницей (которую все местные для краткости просто называют «областная», без всяких там больниц) и школой тоже стекляшку построят. Года через три, что ли.

Но эта стекляшка стояла тут уже несколько лет и помнилась мне тем, что когда бы мы ни заходили в неё, там всегда, вот всегда продавалась жарено-копчёная мойва. Вообще, у него, видать, рыбная специализация была, что ли, потому что помню и солёную рыбу типа той же мойвы или селёдки, и бесконечные ряды витрин и холодильников, в которых лежала мороженая камбала, минтай, хек и прочая недорогая пролетарская рыба. Но мойва горячего копчения — это же моя любовь. Это было настолько вкусно, что мой рот немедленно наполнился слюной. И стоила эта рыбка какие-то смешные деньги, сорок копеек за килограмм, что ли, а свежемороженная — вообще двадцать. Я и свежемороженой бы купила, дома пожарить. Тут её пока вообще считают едой для кошек, дешевле минтая. Если бы не наш патефон дурацкий, обязательно бы попросилась зайти, а так с грузом крюк делать… Но я сюда прогуляюсь обязательно!

Это я всё думала про себя, пока мы переходили дорогу и направлялись вверх, к дому.

Штаны мои звонко, с присвистом делали ш-шур-ш-шур. Я зимами всегда была самая блатная. У большинства детей штаны были просто шерстяные или с начёсом, толстые такие. После прогулок эти штаны облеплялись сплошной снежно-комочковой бронёй. Мне же мама поверх одевала болоневые штаны, лично самошитые, с которых всё соскальзывало. Не знаю, почему так не делали все. Может, болонь в дефиците была? Я вообще не уверена, что правильно пишу название ткани, но все тётки вокруг дружно называли её именно так.

Зимы пока стояли холодные, под болонями у меня было