Русская война 1854. Книга третья (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич Страница 3

С шестисот вышло 26 — в щит, 18 и 16 — в мишени. Точность с ростом расстояния упала вдвое, но при этом была в разы лучше, чем с обычной круглой пулей. Считай, один и тот же отряд мог начать стрелять с большей дистанции с той же эффективностью — стоило только поменять пулелейки и подготовить новые пули.

— Меняем на французскую пулю с большим углублением! — я отдал приказ проверить еще один образец, что нам попался. Не пуля Минье, так как тут не было распорки сзади, но и не обычная, которой пользовались большинство союзников.

— 72 в щит, 36 — в большую, 22 — в малую, — доложил Лесовский.

Интересные результаты — количество близких попаданий выросло, но вот цель поразило меньше. Возможно, если добавить тренировки, результат можно улучшить. Я сделал пометку: выделить отдельную роту на работу именно с этим видом пули. И пришло время последнего этапа эксперимента.

— Стреляем пулей с малым углублением из нарезного оружия, — я дал команду и принялся ждать попаданий.

— 76 в щит, 48 — в большую, 32 — в малую, — Лесовский озвучил результаты, которые на трестах шагах существенно превзошли все остальные наши результаты.

Но вот при увеличении дистанции, как ни странно, точность начала страдать. 18 в щит, 10 и 8 в цели на 600 шагах — это было хуже любой другой попытки за исключением разве что обычной круглой пули. Казалось, можно менять только пули, и пока хватит, но я решил не спешить. Вслед за отдельной ротой, которая на тренировках будет стрелять пулями с длинным углублением, я выделил еще одну, которая будет в течение двух недель пристреливать свои винтовки. И посмотрим, как результаты изменятся уже на дистанции.

— Ваше благородие… — по дороге к мастерским меня перехватил незнакомый поручик в форме Волынского полка. — Полковник Хрущев… Александр Петрович просил вас найти и спросить, сможете ли вы уделить ему время для важного разговора.

Я задумался, вспоминая это имя. Лично мы не пересекались, однако этого генерала хвалили и потомки, и сейчас многие отмечали не только его храбрость, но и разумность принятых решений. Что же такого он мог заметить во время перемирия, что решил послать за мной своего адъютанта?

— Прошу прощения, — я искренне извинился. — У меня сейчас только час свободный, а потом назначена встреча с английским посланником, лордом Кардиганом. А вот вечером, если дело Александра Петровича терпит, я мог бы подойти.

— Мы будем ждать вас в офицерском собрании полка, — поручик протянул мне визитку. Вернее, это был просто кусок твердой бумаги, на которой орел сжимал зеленую ветку. Похоже на крыжовник…

Я улыбнулся, вспомнив рисунки, которые вслед за Ильиным уже все мои пилоты намалевали на своих «Ласточках». Правда, здесь за знаком явно стояло что-то большее, чем просто место сбора для тех, кто оказался недостаточно знатен, чтобы получить приглашение к Волохову.

— Надеюсь, это не какое-то тайное общество? — спросил я, и поручик еле заметно вздрогнул.

— Приказ царя — никаких тайных обществ, — он вскинул голову и поспешил отойти.

Словно дети, которые даже на войне не могут не играть в свои игры. Я вздохнул, еще раз изучил бумагу и засунул ее в карман. Сначала дело, и только потом все новые знакомства. Я почти дошел до мастерских, когда там что-то громыхнуло, а потом мне в нос пахнуло горелым маслом. Или что там в очередной раз сожгли мои инженеры?

Я ускорился, но радостные крики, которые было слышно даже с улицы, говорили о том, что, несмотря на взрывы, все у нас идет хорошо.

Глава 2

Сижу, слушаю долгие пространные рассуждения Достоевского, злюсь. Все-таки не зря я выделил час на мастерские. Мелочь, а хватило, чтобы парочка моих инженеров в духе времени не забила на все мои указания. И ведь уважают, признают мои идеи, а все равно готовы в любой момент сорваться и начать все делать по-старому.

— … таким образом, создание отдельных деталей и сбор из них котлов — задача опасная и вредная, ведущая к взрывам и потере времени, — заканчивал свою речь Достоевский. — Лучше, как раньше, каждый котел отдельно. Собрали, все приточили, проверили, и только тогда можно гарантировать, что машина будет работать.

Инженер замолчал, уверенный, что теперь-то мне будет нечего возразить. А я и не собирался возражать сам.

— Иван Григорьевич, — я заметил сначала капитана Руднева, а потом и главного кузнеца. — Дмитрий Александрович, подойдите, пожалуйста.

Когда все собрались, инженеры были смущены, капитан и кузнец недовольны, что их оторвали от дел. Но этот разговор достаточно важен, чтобы потратить на него время.

— Прошу прощения, что сейчас без лишних объяснений буду задавать вопросы, — начал я. — Но это важно для дела, и в конце вы все поймете. Хорошо?

Все по очереди кивнули.

— Тогда, Иван Григорьевич, что именно вы проверяете, прежде чем принять новую партию ядер для своих пушек?

— Количество, состав партии, сортировку по размерам. Надо пояснять почему?

— Только по последнему пункту.

— Обычно ядра разные, — Руднев начал догадываться, к чему я веду. — Чтобы знать с большей вероятностью, куда и как они полетят, мы сортируем их и потом вносим корректировки по таблице.

— Видите, ваше благородие, — не удержался Достоевский. — Нельзя сделать совсем уж одинаковые детали, даже ядра, которые тысячами отливают.

Я поднял руку, останавливая инженера:

— Иван Григорьевич, — вернулся я к артиллеристу. — А если бы был выбор, получить партию снарядов как обычно или же в два раза меньше, но одинакового размера и веса, что бы вы выбрали?

— Конечно, одинаковые.

— Но почему? — на этот раз не выдержал Генрих Антонович.

— Все дело в точности. Сейчас даже пять процентов попаданий на предельной дистанции орудий считается хорошим показателем. С сортировкой мы смогли поднять его до пятнадцати процентов. Если же ядра будут одинаковыми, думаю, можно довести цифру до тридцати, а то и более процентов.

Я невольно вспомнил таблицу точности на английском флоте на границе 19 и 20 веков, которую однажды видел… Сто кораблей, восемьсот пушек, шесть тысяч выстрелов — и в 1890 году удалось попасть только тридцать один раз из ста. Чуть больше десяти лет, и к 1906-му получилось довести эту цифру до семидесяти процентов за счет качества выделки нарезных пушек и введения конических снарядов. Увы, сейчас без полноценных производственных цепочек — от добычи угля и стали, до их обработки — о подобном приросте не могло идти и речи.

— Дмитрий Александрович, теперь просьба к вам, — я повернулся к кузнецу. — Расскажите, как вы дорабатываете ракеты. Как делали раньше и как делаете теперь.

— Раньше собирали все сразу, ракету за ракетой. Сейчас по вашему приказу разбили производство на этапы. Я готовлю только крылья, мои помощники-ветераны — им тяжело много ходить — зачищают и выравнивают их все до единой формы. Они же разбирают ракеты и готовят их к ковке. Потом один день в неделю я трачу на то, чтобы прибить к ракетам все, что мы сделали. Получается в два раза больше, чем выходило раньше. А ракетчики Алферова только хвалят, говорят, что теперь прямо чувствуют, куда ракета полетит.

— Чувствуют они… — вздохнул я. — Мажут они еще, конечно, но точность при этом возросла. Раньше при накрытии целой роты треть ракет летела мимо. А теперь семь из десяти положат во вражескую батарею на трехстах саженях. Понимаете теперь?

Я резко посмотрел на обоих инженеров. Генрих с Михаилом переглянулись, а потом более молодой Леер заговорил:

— Вы хотели показать нам, что одинаковое оружие проще освоить. Люди знают, чего от него ожидать… Но ядра и ракеты — это же одноразовые вещи. Выпустили — забыл. А котел, что мы делаем, это надолго. Один человек может с ним работать годы, десятки лет. Так зачем все это?

— Годы? — кажется, я понял, в чем сложность, почему мы так по-разному смотрим на проблему. — Как вы думаете, сколько котлов потребуется в ближайшие месяцы только моему сводному отряду?