Как приручить дракона (СИ) - Капба Евгений Адгурович Страница 3

Великолепный белый дракон восседал на поляне, и его чудовищные, невероятные глаза смотрели мне в самую душу.

— Иди и убей меня, Георгий, — сказал тот самый голос. — Освободи меня прежде, чем сюда доберутся другие.

Он взмахнул крыльями — и я увидел огромную рваную рану на боку дракона. В глазах его читалось страдание и мольба, и это было так сильно и так искренне, что я, повинуясь странному импульсу, шагнул вперед, сжимая в руках этот свой идиотский черенок.

— Делай что должно, — кивнул дракон. — И будь что будет.

И я ударил, так сильно, как только был способен, и раздался рев боли и торжества. А потом меня с ног до головы окатило чем-то горячим, и в голове как будто взорвалась сверхновая, и погасла, и тьма поглотила меня.

Глава 2

Гнев

Я открыл глаза, увидел белый потолок и длинные прямоугольные светильники, вдохнул пропахший медикаментами воздух и одними губами выругался. Похоже, по блату начали морфин мне давать, теперь вот драконы мерещатся. А я уже почти поверил, что получится помереть с высоко поднятой головой, при попытке к бегству, а не прикованным к постели овощем.

Бессилие — вот что всегда вызывало во мне лютую ярость. Бессилие и невозможность никак изменить ситуацию. Я почти поверил в то, что в моей жизни — пусть и перед самой смертью — произошло нечто из ряда вон выходящее! Что все было не зря, что… Что чудеса случаются? И вот — опять. Беленый потолок, дрожащий свет люминесцентных ламп. Все тщетно, да? Пусть чудо и было настоящим кошмаром… Интересно, а побег мой мне тоже привиделся, или только страшный голос, шаровая молния и дракон? Понятия не имею, как работает морфин, скорее всего — именно так.

Решил глянуть на окно: ночью от порыва ветра и удара треснуло одно из стекол, это я очень хорошо помнил. Если есть трещина — значит, бежать я точно пытался! По крайней мере, это значило бы, что я не раскис и не сдался, как и просили мои ребятки. Так что я рывком сел, повернулся к окну и… Я сел рывком!!!

— Однако, здравствуйте! — только и смог проговорить я и прислушался к своим ощущениям.

Босыми ногами я чувствовал холодный пол. Задницей — продавленные пружины кровати. Во рту присутствовало ощущение, как будто там кто-то сдох, в голове гудело, тело ломило. Но я сидел и пялился на оконную раму, на дубраву за окном и… И откуда там дубрава? Сосновый же был лес! И почему календарь на стене — на латинице? И что за бред такой: «24 iyunya — Rozhdestvo Ioanna Predtechi, den' tezoimenitstva Gosudarya Vserossijskogo». И не продолжается ли действие морфина?

Определенно — я находился вовсе не в той палате, из которой убежал. И точно — не в том же РНПЦ. Это была больничка, да. Но — никаких трубок, никаких катетеров и капельниц из меня не торчало… Только браслет наручника на левом запястье обнаружился, на довольно длинной цепочке, которая приковывала меня к кроватной спинке. Однако, здравствуйте. Это что, у нас теперь принудительная медицина? За побег меня определили в тюремный медпункт, или как он там называется? Или мне это всё мерещится?

— НЕ МЕРЕЩИТСЯ! НЕ НАДЕЙСЯ! — сказал тот самый голос, и я аж подпрыгнул на кровати.

В этом казенном помещении совершенно точно никого не было! Только я! Я?

Наконец мне пришло в голову осмотреть себя. А голос… Разберемся! Слуховые галлюцинации — не самое худшее, с чем мне приходилось жить. Руки и ноги были в доступности, так что я принялся разглядывать свои конечности, и осмотром остался доволен. Худощавые, жилистые, мускулистые руки и ноги — какие у меня были лет в двадцать пять или двадцать семь. Не Аполлон и не Геркулес, да, но до того, как слег и совсем потерял контакт с организмом — со спортом был на «ты». Бег, турнички, брусья, плавание, постоянная физическая активность… Не от хорошей жизни, а потому что не мог по-другому: казалось — остановлюсь, и болезнь меня доконает. Мне удавалось убегать от немощи целых десять лет после того, как поставили диагноз. Такой же, как у отца. Но — «корона» меня догнала и притормозила. И потому последние три года — десять тысяч ме-е-едленных шагов в день, двадцать отжиманий за подход, стариковская гимнастика и пара асан из йоги — это был мой максимум, после которого я чувствовал себя как выжатый лимон. Ну, и работа, да. Уроки. Уроки я проводил от и до, а потом вообще никак себя не чувствовал. Медленно умирал.

А тут — руки и ноги были в порядке. Здоровые, крепкие. И это мне не мерещилось: я лег на спину, покрутил велосипед в пижамных штанах — и остался доволен! Задрал пижамную рубаху и ткнул себя в пресс — ух, прямо как в универе и в первые годы после армии! И что, что я тощий? Зато кубики есть! И вообще — никакой не тощий, а хлесткий! Тощий я был… До всей этой чертовщины.

— Больной! Вы очнулись? — с незнакомым акцентом спросила молодая крепкотелая женщина в белом халате, заглядывая в палату. — Чего вы безобразничаете? Я сейчас опричников позову, лежите смирно!

Однако, снова здравствуйте! Во-первых, у нее на шее болтался бейджик, на котором было написано «Lidiya Gorshkova, medicinskaya sestra vysshej kategorii», а во-вторых… А во-вторых — почему она милицию-полицию опричниками зовет? Ну, и в третьих, я ухватил себя за бороду и снова едва не выругался: ну каким-таким чудным образом выросла у меня борода?

— Я не буяню, — сказал я и выдернул из этой бороды волос, и поморщился от комариного укуса боли. — Трах-тибидох-тибидох. И ничего мне не мерещится, и ничего я крышей не поехал.

Волос был медно-рыжий. Мой. Значит, я — это я. Почему-то выведение этой аксиомы показалось очень-очень важным. Зеркало бы еще найти…

— Лидочка, я смотрю — господин Пепеляев пришел в себя? — раздался хриплый голос, который при этом определенно принадлежал даме. — Мы побеседуем? Закройте дверь в палату, снаружи. И никого не пускайте! Не переживайте, ваш пациент — человек благоразумный и ответственный, мы с ним найдем общий язык.

Пепеляев — это я. Но почему — господин? Что это еще за новости? У нас в Беларуси так обращаться вообще-то не очень принято. Обходились идиотским «мужчина!», «женщина!» или «извините, пожалуйста…» В официальные моменты по имени-отчеству величали. А тут — господин? Ну, может, тетенька слегка с прибабахом? С этими «опричниками» всех мастей такое бывает… С другой стороны — а с кем не бывает?

Я сфокусировал взгляд на входе в палату.

Дверь — обычная, деревянная. Рамы — тоже. А вот дамочка, которая вошла… Очень необычная. Лет пятидесяти, коротко стриженная, волосы выкрашены в ярко-алый цвет, фигура — поджарая, походка — энергичная. Лицо… Бывалое! Взгляд — прищуренный, разлет тщательно подведенных бровей — ироничный и скептический, макияж — кричащий, но ввиду возраста — такое прощается. Сразу видно: прошла Крым, Рим и все, что угодно. Встречал таких и в школе: прожженные, матерые учителки, которые и матом покрыть могут, и научат как положено, лучше любой молоденькой дуры, лепечущей про гуманизм и инклюзивность, но ни бельмеса не смыслящей в своем предмете.

Но особое мое внимание привлек ее костюм: эдакий милитари-комбез черного цвета, с весьма специфическими шевронами. На левом плече — двуглавый орел белого цвета, геометричный, с мечом и молотом в лапах. На предплечье — метла и собачья голова. Одуреть! Реально — опричник, что ли? Откуда все это в нашей Синеокой Республике? Нет, мы русских не боимся, мы друзья и союзники, но наряд — претенциозный до невозможности! И не слыхал я никогда о таких шевронах, ни у ФСБ, ни у какой другой российской структуры… Да и интернет бы весь на дерьмо изошел, если бы символику опричников Ивана Грозного кто-то ввел в официальный оборот. А людей с такой символикой на форме — ввели в Беларусь. Я бы точно был в курсе!

— Итак, Георгий Пепеляев, двадцать пять лет, уроженец Великого Княжества,- заговорила она, разглядывая что-то в планшетном ПК незнакомой мне модели. — Контужены во время исполнения воинского долга, ага, служба в Поисковом батальоне… Направлены в тыл на излечение… Сбежали из больницы и были замечены в контакте с хтонической Сущностью высшего порядка. Я смотрю, в ваших глазах непонимание, да? Ладно, давайте по пунктам. Я присяду? Эх, закурить бы… Вы курите? Хотя мы же в больнице… Вот оформит доктор выписку, заберу вас к нам — и покурим.