Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 3

— И почему? — спросил я сам себя и тут же ответил. — Да потому, что нет ни одного диска который бы я не послушал. Нет! Даже «цифровики» у меня были все, которые когда-то выходили. Джаз, блюз, рок, рок-н-рол, поп, диско. Только фолк и кантри я игнорировал там и буду точно игнорировать здесь. Винил, однозначно буду собирать весь, что у меня был, но без ажиотажа, переплаты и криминала. Никаких «заряжаний» моряков валютой. Как соскочил тогда? Не выдал Андрюха. На себя всё взял. А мог бы… Да-а-а…

Я накормил Семёныча картошкой и оладьями с чаем — сам он тяжелее рюмки поднять левой рукой ничего не мог — и уложил спать на такой же, как и у меня «Ладоге» на правом боку. Под его вытянутую загипсованную правую руку подставили табуретку и пуфик, а под спину положил подушку, чтобы он не переворачивался на левый бок.

После этого я немного поковырялся в «Акаях», но ничего нового в них не нашёл и тоже завалился спать пораньше. Что день грядущий нам готовит? Спрашивают. А ночь? Мне и Семёнычу надо было пережить эту ночь. Допинг у него к середине ночи закончится и ему будет больно. А завтра я ему пить не дам. Хотя… Завтра будет завтра. Если будет…

Ночь прошла сложно, но наконец-то закончилась и она. Столько лет прожил, а не могу понять, почему ночью всё болит, а только встаёт солнышко и боль проходит. И сам много раз «экспериментировал» и приходилось наблюдать за чужими мучениями. Самое тяжёлое почему-то время после четырёх утра. Это какая-то кульминация мучений, что ли⁉ И врачи говорят, что очень часто тяжёлые больные «отходят» после четырёх утра. После четырёх Семёныч вырубился.

Утром, как и было заранее договорено, я позвонил в райком партии. Наличие у Семёныча в квартире городского телефона, тоже было существенной причиной моего к нему переезда. Даже звонок в райком, ночуя я эту ночь у себя дома, дался бы мне нелегко, так как звонить пришлось пять раз. То есть мне пришлось бы пять раз бегать к телефону-автомату. А так я сидел в тёпой квартире, пил чай с оладьями и звонил с промежутком в полчаса. На пятый раз не очень симпатичная помощница Игоря Ивановича с усталостью в голосе спросила:

— Может лучше мне тебе перезвонить?

— Перезвоните, — тут же согласился я и продиктовал номер.

Она перезвонила через час, но времени я не терял. Кроме поедания оладьев я починил два усилителя, причём, выявилась закономерность, проверяя которую, я находил поломку. И эту закономерность я бы продал фирме. Ха-ха-ха! Надо было достать правильный осциллограф, собрать маленький генератор-импульсник и продать фирме «Акаи». Да-а-а… Деревня!

Позвонив в магазин, я сказал, что они могут забрать готовый товар и попросил, чтобы меня отвезли в райком. Теперь, чтобы мне до него добраться, надо было ехать на двух автобусах с одного конца города на другой. Это время, а время, как уже доказано — точно посчитанные деньги.

Машину мне, конечно же выделили и я сначала завёз в магазин отремонтированную технику, подарил Ирине Григорьевне — с теми же словами, которые она написала мне — бобину с записью нашего концерта и поехал в райком.

Глава 3

Третий секретарь по идеологии райкома КПСС находился у первого секретаря. Они только что прослушали запись выступления вокально-инструментального ансамбля средней школы шестьдесят пять.

— Что ты думаешь насчёт всего этого? — спросил первый.

— Я думаю, что этого не может быть. Мы с тобой слышали много записанных музыкальных композиций исполненных в разной манере и с разной степенью виртуозности. Но здесь другое всё.

— Вот-вот. Я бы сказал, не другое, а чужое. Пока не чуждое нам, нашему обществу, — нет. Но чужое. Словно нашу музыку и песни исполняет какой-нибудь американский рок-ансамбль. Или как? Рок-группа, да?

— Да. В манере исполнения чувствуется скрытый протест, какая-то недосказанность, издевка, что ли…

— В игре гитары Дряхлова, да?

— Ну, да! Он играет так, словно готов убежать вперёд и оставить их всех позади. Нервна какая-то игра.

— Это, Игорь, называется синкопы. Он играет джаз.

— Да, знаю я, что такое синкопы. У меня самого музыкальная школа по фортепиано. Про джаз нам рассказывали.

— Вот-вот… Рассказывали… А он играет так, словно вырос среди этой музыки. В негритянском гетто Лос-Анджелеса, например. Меня ещё просто сводит с ума, как играют остальные музыканты. Ведь Это, — первый показал на бобину, стоящую в его музыкальном центре «Текникс». — игра сыгранного коллектива, Игорь. А сколько мы их с тобой повидали в разной степени сыгранности? Эти играют вместе всего три недели.

— Тут ты не прав. Это с Дряхловым они три недели, так-то они и раньше собирались.

— Я тебя умоляю, Игорь. Что там они играли⁈ — Юрий Иванович махнул рукой. — Сам Попов младший… Ты помнишь его глаза и испуг? Когда он тыкал пальцем в бобину и чуть не плача утверждал, что это не он играет. Что он так играть не умеет.

— Не умеет, а сыграл, — задумчиво произнёс Игорь Иванович. — И что ты сам об этом думаешь?

— Думаю, Игорь, что если этот Дряхлов не инопланетянин, то нам с тобой охренительно — другого слово не подберу — повезло.

— Это в чём это? — удивился резкому переходу третий секретарь.

— А в том, Игорь, что у нас с тобой… Заметь… У нас с тобой, а не где-то высоко в горах, появился профессиональный музыкальный коллектив. Да-да! Не побоюсь этого слова. И профессиональность его в том, что он за короткий промежуток времени совершил невероятное. Не знаю, в какой степени на профессионализм влияют сами музыканты, но Дряхлов показал себя как сильнейший организатор.

— Но ему двенадцать лет! — воскликнул третий.

— И тем не менее. Факт остаётся фактом. Ты кстати обратил внимание на то, что в тетради со стихами есть несколько стихов, явно не его сочинения.

— Конечно заметил. Такие песни грех не заметить. Они звучат из каждого холодильника.

— И что он этим хочет сказать, что написал их он?

— Вряд ли! — покрутил головой третий. — Думаю, они ему просто понравились и он записал их к себе в тетрадь. Для вдохновения, так сказать.

— Допустим…

— И что нам с этим коллективом делать? Отправить его на конкурс художественной самодеятельности?

— Ну, ты даёшь! Какой конкурс? Они не самодеятельность, а взращённый нами коллектив. Это мы с тобой поручили Дряхлову, заметив его талант организатора, создать детский вокально-инструментальный ансамбль высокого, я бы сказал — международного, уровня. У нас что-то в Японии намечается? Какой-то музыкальный фестиваль?

— Не в Японии, а в Находке, — усмехнулся третий. — И не фестиваль, а приём делегации по обмену между городами-побратимами. Они свой коллектив привозят на «корабле-дружбы», а край свой выставляет.

— А-а-а… Точно! Чёрт! Ну, так ещё и легче! Это же первый приезд делегации после подписания договора… Э-э-э… Я вспомнил! С Нагано? Да?

— Так точно!

— Ну вот! Засветятся наши здесь, поедут и с-с-с… С этим… Да! С ответным визитом.

— Не-е-е… Наших не возьмут. Там балалаечники, ложкари… Та ещё камарилья!

— Думаю, когда в крайкоме послушают эту запись, они про своих лошкарей забудут. В конце концов, Дряхлов и ложкарей вставит в свои «Валенки» или «Ухаря-купца» и балалаечников заставит играть под свою дудку.

— Плясать, Юрий Иванович…

— Правильно! И плясать заставит.

Первый секретарь райкома развеселился, однако у «третего» настроение почему-то ухудшилось.

— Что тебя смущает в моей идее?

Третий вздохнул.

— Мы ещё не знаем, что скажут «товарищи», — он ткнул пальцем в левое плечо, где у «товарищей» имелись погоны.

— Ну, да, — сразу поскучнел «первый». — Однако, за рамки дозволенного коллектив не вышел и не думаю, чтобы у «них» имелись претензии. Но, вы совершенно правы, забегать вперёд паровоза не будем.

Третий же мысленно продолжил: «Раздавят и „ква“ сказать не успеешь», и глубокомысленно покивал головой.

— Да, подождём, что они решат по Дряхлову.