Диана Удовиченко - Клинок инквизиции Страница 30

– Как живая, – ахнул тощий, глядя на тело с почтительного расстояния. – Совсем ничего с ней не стало, похорошела только. Точно оборотень…

Холод стоит, вот тело и сохранилось, подумал Дан, но вслух говорить не стал – бесполезно бороться с суевериями, все слишком напуганы. К тому же Шпренгер был прав: неизвестно, как укус вервольфа действует на людей. Платье покойницы, с глухим воротом и длинными рукавами, скрывало увечья на теле Кильхен.

– Нужно осмотреть труп, – тихо сказал Шпренгеру Дан.

– Зачем?

– Если она оборотень, раны должны были затянуться.

– Мы не можем раздевать ее при людях, – шепнул инквизитор. – Это будет выглядеть глумлением. А везти тело в Равенсбург слишком опасно.

Кильхен уложили на кострище, гроб разломали на дрова. Сухо щелкнуло огниво – костер занялся, жарко полыхнул в безветренном морозном воздухе. Возле часовни постепенно собиралась толпа: жители Ребедорфа пришли полюбоваться зрелищем.

– Нет! Нет! Не надо! – к костру подбежал староста. – Зачем, зачем, добрые господа?..

Шпренгер кивнул Волдо, солдаты оттащил несчастного. Одо забился у них в руках, вырвался с неожиданной силой, бросился обратно, прямо в огонь:

– Погоди, Кильхен, я сейчас…

Его вовремя вытащили, сбили пламя, толкнули прочь. Староста уставился безумными глазами на костер и затрясся в тихом смехе.

– Ума лишился, – подходя, сказал Энгель.

– Кильхен, доченька моя, встает, – хихикал Одо.

В толпе раздались крики ужаса, заплакали испуганные дети. Покойница медленно поднимала объятые огнем руки.

– Вставай, Кильхен, – кричал староста.

– Ведьма! Оборотница! – шептали крестьяне.

– Подкиньте дров, – невозмутимо командовал Шпренгер.

Костер пылал долго. Поднималась в воздух жирная сажа, оседала на белом снегу. Наконец от Кильхен остались одни обгорелые кости.

– Закопать, – приказал Шпренгер. – Надеюсь, теперь убийства в Равенсбурге и окрестностях прекратятся.

Наутро к ратуше принесли искалеченный труп десятилетней девочки. Неизвестное чудовище изуродовало ребенка, вырвало из тела большие куски плоти. Вервольф продолжал охотиться.

Настя

– Твоему преступлению нет оправдания. – Взгляд матери Анны был суров и холоден, осунувшееся лицо выдавало усталость. – Обет, данный Господу, непреложен, сестра Агна, и ты это знаешь.

Настя молчала.

– Куда ты шла, дитя? – в который раз уже спросила аббатиса. – Скажи мне лишь одно: ты бежала от Бога или к человеку?

– К человеку, к любимому. – Настя не нашла более достойного ответа, брякнула, чтобы отвязаться, надеясь, что долгий допрос наконец закончится.

Суровое лицо матери Анны смягчилось, взгляд стал задумчивым и… мечтательным?

– Любовь… – медленно проговорила она. – Что ты знаешь о ней, дитя? Человеческая любовь быстротечна и неверна. Бог – вот настоящая любовь, когда-нибудь ты это поймешь. – Аббатиса подошла к Насте, положила руки на плечи, вгляделась в глаза. – Ты отдала жизнь Господу, сестра. Теперь ты невеста Христа, возлюби его, смирись, раскайся в греховных желаниях, откажись от них.

Настя, опять не зная, что ответить, молча кивнула. «Опять невеста, теперь уже самого Христа… Поразительным спросом пользуюсь. Скорее бы в карцер, что ли. Отсижу и снова свалю, но теперь буду умнее, сразу уберусь из города». Жаль только, денег не было: мешочек с золотом, украденным из дома тетушки Гретель, она потеряла в лесу.

– Я должна назначить тебе наказание, дитя, – мягко произнесла аббатиса. – Розги, многие недели тюрьмы и строгого поста. Но ты молода, хрупка здоровьем, и я не хочу, чтобы сердце твое ожесточалось, вместо того чтобы открыться для любви к господу. Верю: ты сумеешь преодолеть сомнения и примешь свое предназначение… Трое суток карцера и семь дней строгого поста, сестра. После отправишься в скрипторий[14], там ты сможешь принести наибольшую пользу. Сестра Ортензия! Уведите… – Мать Анна отвернулась.

Скользкие ступени, сочащиеся влагой стены, тяжелый воздух, запах гнили и сырости, вальяжные жирные крысы, железные решетки вместо дверей… Насколько она могла рассмотреть, все помещения в подвале пустовали. Бесноватых куда-то увезли, наверное, к инквизиторам.

На трое суток это место должно стать ее домом, и соседей не будет. Так даже спокойнее, решила Настя, никто по ночам орать не станет. Вошла в уже знакомую камеру, дождалась, пока лязгнет засов верхней двери, отделяя ее от внешнего мира, погружая в полную темноту, уселась на прелую солому и задумалась.

Одно дело знать о Средневековье по книгам, другое – оказаться в нем. Женщина здесь совершенно бесправна: в лучшем случае ценный товар, в худшем – просто вещь. На каждом шагу норовят то замуж выдать, то поиметь, а если недовольна – ступай на костер или вот в монастырь. Настя никогда не причисляла себя к феминисткам, но сейчас ощутила настоятельную потребность бороться за свои права. Правда, толку от этой борьбы? Дадут по башке топориком, как она тетушке Гретель, – и поминай как звали.

Без защиты здесь не выжить, одинокая молодая девушка везде привлекает внимание, она слишком желанная добыча. Нужно срочно найти Данилку. Только вот как? И вдруг он вообще не здесь? Хотя что-то подсказывало: здесь, и совсем недалеко.

Настя прилегла на солому, задремала. Проснулась от странных звуков. Сначала где-то вдалеке, в другом конце коридора, загрохотало, лязгнуло железо – кто-то изо всех сил тряс решетчатую дверь. Потом все прекратилось, наступила тишина. Через мгновение ее нарушило уже знакомое неприятное хлюпанье.

«Хлюп… хлюп… Шлеп… шлеп…» – вкрадчиво, тихо, осторожно…

Настя уселась на подстилке, настороженно смотрела в темноту. Звук вроде бы сделался чуть громче:

«Хлюп… хлюп… Шлеп… шлеп…»

Опять задрожала решетка, уже ближе, затем лязганье вновь сменилось странным:

«Хлюп… хлюп… Шлеп… шлеп…» – как будто по коридору тащилось кто-то мокрое, склизкое. Сразу вспомнились страшные сказки про утопленников, рассказ Кинга про водяного, фильмы о монстрах и даже почему-то Ктулху. «Успокойся, – одернула себя Настя, – никто не доберется до тебя через решетку».

«Хлюп… хлюп… Шлеп… шлеп…»

Теперь к этому добавился еще звук дыхания – тяжелого, натужного, с постаныванием и всхлипами. Кто-то шел к Настиной камере.

Наконец существо, кем бы оно ни было, остановилось прямо напротив Насти. Она едва не задохнулась от омерзительной вони – пахло мертвечиной, отбросами, гнилью и тухлой рыбой. Затряслась решетка. Настя замерла, затаила дыхание, надеясь, что нечто не умеет видеть в темноте.

Существо прекратило дергать решетку, громко втянуло воздух и заорало – оглушительно, тоскливо, на одной ноте, потом разразилось отрывистыми воплями. Это напоминало одновременно и плач больного ребенка, и хохот гиены, и волчий вой. Настю передернуло.

Неведомая тварь явно унюхала человека, и уходить не собиралась – то трясла дверь, то злобно кричала, не умея добраться до Насти, то жалобно хныкала.

Больше не было сил это терпеть. Невозможность увидеть того, кто бесновался возле камеры, только усиливала чувство страха. Решив, что врага надо знать в лицо, Настя достала свечу и огниво, которые добросердечная сестра Мария незаметно от остальных сунула ей в рукав. Дрожащими руками наложила трут на кремень, ударила кресалом, с третьей попытки высекла искру, зажгла тонкий фитилек.

За решеткой стояло нечто бесформенное, бледно-одутловатое, похожее то ли на распухший труп, то ли на огромного, страдающего гидроцефалией, младенца. Лысая голова беззащитно покачивалась на тонкой шее. Лицо?.. Морду?… покрывали темные пятна. Маленькие, подплывшие гноем глазки смотрели на Настю с выражением бесконечной злобы. Нижняя губа отвисла, открывая беззубую челюсть. Грязные, потерявшие цвет лохмотья не могли прикрыть разлагающуюся заживо плоть.

Увидев огонь, существо испуганно съежилось, потом яростно взвизгнуло, потрясло решетку. Потерпев очередное фиаско, просунуло между прутьев бледные, с загнутыми черными когтями, лапы, потянулось к девушке.

– Пошел вон! – громко, агрессивно сказала Настя, словно отгоняя злую собаку, и погрозила свечой. – Ну?..

Тварь заверещала и отступила на шаг, немного помялась в нерешительности, захромала прочь.

«Хлюп… хлюп… Шлеп… шлеп…» – Звуки удалялись и наконец затихли.

Настя потушила свечу, следовало беречь ее на случай возвращения существа. Больше она уснуть не сумела – сидела на соломе, прислушиваясь к писку крыс и ударам капель о камень, гадала, откуда взялся уродливый монстр. Потом на нее обрушился шепот. Множество голосов наперебой твердили что-то, и Насте стало казаться, что она уже разбирает отдельные слова:

– идет… идет… – хриплым мужским голосом.

– смирись… отдайся… служи… – нежным женским.

– повелитель… – старческим дребезжанием.

– невеста… – тонким детским голоском.