Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы. Книга первая Страница 30

— Беня, таки вы так мне удачно напомнили, шо ваша мотя со всего этого слама будет при вас завтра. О, Беня, глядите, — это же сам Сергей Уточкин, и я не знаю такого спорта, в котором он не чемпион! Мсье! Мсье Уточкин! Позвольте у вас узнать на два слова!

— В-в-вы к-ко м-мне о-обращаетесь, су-сударь? — повернулся к Винницкому спортсмен. Уточкин сильно заикался после того, как в возрасте восьми лет живым вышел из жуткой резни в пансионе Краузе.

— Мсье, все вам скажут, шо Миша Винницкий снимает шляпу только перед вами и перед Дюком! — Винницкий кивнул в сторону памятника Ришелье. — Рад приветствовать! Позвольте поинтересоваться, какой такой японской борьбой вы ломаете людям руки? Ю-ютцу?

— Миша, ну почему тебе есть дело до всего японского? При твоем восточном лице это подозрительно! Шо ты думаешь за куклим «Япончик»?

— Не помешаю, Всеслав Романович? — Из-за приоткрытой двери капитанской каюты раздался голос старпома, а следом появился и его обладатель. — О пополнении нашем поговорить бы хотелось.

— Отчего ж не поговорить, коль нужда в том имеется. — Арсенин, радуясь возможности устроить небольшую передышку, отложил в сторону карандаш со штурманской линейкой и устало отодвинулся от карты, над которой он колдовал уже больше трех часов без перерыва. — Что и где у нас не так?

— За день до отхода Артемий наш Кузьмич, да прольется дождь ему под ноги, шоб он поскользнулся, привел на борт трех новеньких матросов, — угрюмо фыркнул Политковский. — Одного из них, Николая Корено, определили в палубную команду, и претензий к нему считай что и нет. Видно, что матрос опытный. Давненько, правда, в море не ходил, заметно, что сноровка уже не та, но то дело поправимое. А вот двое других — то дело не здраво, шистко не здраво.

— Если мой старпом стал розмовлять по-польску, видать, и в самом деле не здраво, — усмехнулся Арсенин. — В чем дело-то, Викентий Павлович?

— Парочку эту, Туташхиа с Троцким, боцман направил в машинное, вроде как опыт имеют. И хоть матросики молчат, не жалуются, а Никита Степанович примечать стал, что грузин уголек кидает исправно, хотя и не всегда точно, но вахту стоит хорошо, а к прочим машинам и вовсе не суется. Но вот с Троцким все гораздо хуже. Ни вахту полностью отстоять сил не хватает, ни уголь толком кинуть, а к чему из машинерии руку приложит, так прибор или показания меняет, иль вообще — ломается. Решать, конечно, вам, Всеслав Романович, но мое мнение такое — в ближайшем порту списывать этих проходимцев к чертовой матери!

— Ваше мнение, Викентий Павлович, я бесконечно ценю и уважаю, но и боцман, видать, свои резоны имел таких людей на борт взять. Так что, с вашего позволения, я наперво с боцманом побеседую. — Видя, как недовольно вытягивается лицо Политковского, Арсенин широко улыбнулся обескураженному помощнику: — Не почтите за труд, друг мой, пригласите сюда Ховрина.

— По вашему приказанию прибыл, вашбродь! — Спустя десяток минут боцман вытянулся на пороге капитанской каюты.

— Да ты проходи, Артемий Кузьмич, — ободряюще улыбнулся Арсенин. — Давай без чинов поговорим, чай, не на верхней палубе при стечении народа. Мы с тобой, почитай, без года десять лет по одной палубе ходим, почти что родственники.

— Благодарствую на добром слове, Всеслав Романович. — Боцман, перешагнув комингс, размашисто перекрестился на иконку в красном углу каюты. — И впрямь как родной вы мне. По какой надобности звали?

— А расскажи-ка мне, Кузьмич, что за людей ты к нам в Одессе в пополнение привел? Никита Степанович на них жалуется, Викентий Павлович волком смотрит, не моряки они, говорит, не моряки. Ты, братец, поболе меня в море ходишь, так как же вышло, что ты мне двух никудышных матросов сосватал, чего за тобой отродясь не водилось?

— Ваша правда, Всеслав Романович, крупа они сухопутная, а не матросы, — покаянно качнул бородой Ховрин. — Только за них Сашка-музыкант попросил, а у меня перед им должок имеется, да такой, шо отказать я не мог. Только они, сидельцы эти, не на полный рейс с нами. Как до Истамбулу дойдем, так их на берег и спишем…

— Сидельцы? — нахмурил брови Арсенин. — Они что, каторжники, что ли?

— Бог с вами, Всеслав Романович, — замахал руками старый боцман. — Колька Корено за мальцов портовых вступился, да кости живоглоту одному в порту переломал. Троцкий — тот вообще по недоразумению какому-то в острог угодил, а грузин ентот, Туташхиа который, их из кутузки вызволил. Но без душегубства все, я узнавал…

— Мда… История, однако, что и не в каждом романе прочтешь. Еще и Корено из той же оперы. — Арсенин, задумавшись над создавшимся положением, машинально выбил сигнал «Алярм» кончиками пальцев по краю стола. — Что же ты мне теперь делать прикажешь, дружище? Коль ты так поступил, значит, не мог иначе. Да только и на пароходе мне острожники без надобности.

— Дык, оно и так ясно, — пожал плечами Ховрин. — Как дойдем до Стамбулу, так спишем их от греха подальше. Им ведь только из Рассеи смыться надо было, а Туретчина уж никак не Рассея.

— Ладно. Так и поступим, — вздохнул капитан, прикуривая папиросу. — Не за борт же теперь их бросать. Только вот что, Кузьмич, пришли-ка ты их ко мне, пообщаюсь я с этими узниками замка Иф. С детства загадки да тайны всякие люблю.

— Будет исполнено, Всеслав Романович! — поднялся с табурета боцман. — Вам которого первым прислать?

— Да оно в общем-то без разницы, — выдохнул дым капитан. — Кто первый на глаза попадется, того и зови.

Докурив папиросу, Арсенин, разминаясь, сделал пару шагов по каюте и, столкнувшись в дверях нос к носу с Туташхиа, слегка растерялся, но сразу взял себя в руки, приняв грозный и задумчивый вид.

— Гамарджоба[22], батоно капитан. Рогор харт?[23] — Абрек склонил голову в коротком вежливом поклоне. — Мне боцман сказал, вы поговорить со мной хотели.

— Проходи, голубчик, проходи, — приглашающе махнул рукой Арсенин. — Знакомиться будем. А то я всех матросов на пароходе знаю, а тебя и твоих друзей — нет. Как величать прикажешь?

— Мое имя — Дато Туташхиа. — Гость, утвердившись на размеренно покачивающейся палубе, гордо блеснул глазами. — Мой род…

— Княжеский небось? — озорно улыбнулся Арсенин. — И сам ты князь, наверное?

— Странный народ вы, русские, — слегка обиженно прищурился Туташхиа. — Михо из Одессы, тот, что друг моего друга Льва, меня князем называл, вы, батоно капитан, тоже князем зовете. Как будто среди грузин только князья водятся. Вот если вы капитан, тоже, наверное, князь, или другой титул имеете?

— Куда ж мне сирому, — рассмеялся Арсенин, — из разночинцев я. Батюшка мой, дед да прадед мои — те вот дворяне, правда, только личное дворянство выслуживали, до потомственного как-то не дотягивали. Хотя и княжеская кровь во мне есть: бабушка моя — Надежда Вахтанговна, в девичестве Надией звалась, Надия из рода князей Нижарадия. А потом в дедушку моего влюбилась и из дома сбежала, но княжьего достоинства ее никто не лишал. И что ж теперь, меня после этого грузинским князем считать?

— Ес мартлац асеа[24]. Для каждого мингрела вы — князь, батоно капитан, пусть я — хевсур, но род мой всегда жил на земле князей Нижарадия и воевал плечом к плечу с ними. Даже фамилию Туташхиа моему деду князь подарил. Другой такой фамилии во всей Грузии нет! Так что теперь и для меня вы — мой князь. — Заметив, как от удивления поползли верх брови изумленного Арсенина, Туташхиа продолжил: — Бабушка ваша, Надия Нижарадия, родная сестра деда моего родового князя — Давида Нижарадия, и по нашим законам вы — мой князь, и я буду вам верен, как верен своим родовым князьям. Если у вас есть враги — я убью их, если у вас есть друзья — я буду верным им другом.

— Вот не думал, не гадал, а в князья попал! — все еще с некоторым изумлением, но уже с несколько хулиганским азартом улыбнулся Арсенин. — А и пускай буду я князем! Вот будет меня Политковский своим шляхетством шпынять, я ему нос-то утру! Ладно! О хорошем поговорили, теперь, Дато, давай поговорим о грустном. Как получилось, что вы в острог попали и из тюремного замка бежали?

— Я не сидел в тюрьме, батоно капитан. Я воин, а воины в тюрьме не сидят, — покачал головой абрек. — Друг мой, Лев Троцкий, за решетку по глупости попал. А он мне жизнь спас, я его младшим братом называл. Как я брата в беде оставлю? А Нико Корено с Львом в одной карете стражники везли, вот и освободил я двух вместо одного. Не бросать же его в беде? Да и Нико в тюрьму неправильно попал. Он детишек от чатлах[25] защищал, да перестарался немного.

— И тот по глупости, и второй не за дело, — насупив брови, резюмировал Арсенин. — И не верить тебе я не могу, говорят, у грузинских воинов врать не в чести. Боцман сказал, что вы с нами только до Константинополя, а там, в Турции, останетесь. Что ж, будь по-вашему. На берег я вашу компанию по чести спишу, жалованье, какое заработали, выплачу и властям выдавать не буду.