Конторщица 5 (СИ) - Фонд А. Страница 30

Он оказался интересным собеседником, цельным таким человеком. Обещал за Светкой присматривать и помогать, благо связи есть.

— А где вы далеко так были, что туда новости не доходят? — не выдержав, снедаемая любопытством, поинтересовалась я.

— Да где я только не был, — вздохнул Леонид, и потянулся за добавкой рыбного пирога (Римма Марковна расстаралась, как чувствовала, что гость будет, вот есть у нее чуйка такая, уже не раз убеждаюсь).

— На Луне что ли? — беззлобно поддела его я, — или за туманом и за запахом тайги кочуете, раз без связи?

— Кочую, но не совсем за туманами, — обозначил улыбку Леонид, — Всё гораздо прозаичнее и южнее… Мозамбик, Куба, Уганда, Бенин.

— Ого, — уважительно сказала я (убедилась, что в это время прорваться за пределы страны не так-то и просто). — Вы капитаном дальнего плаванья что ли работаете?

— Не совсем, — ухмыльнулся Леонид, — больше на социалистический путь развития союзников наставляем, если вы понимаете, о чем я.

Я не очень понимала вот это вот всё, но согласно кивнула. Если захочет — сам расскажет. Кстати, я на Кубе бывала, в той, моей прошлой жизни, с Жоркой, но, конечно же, рассказывать об этом было бы глупо.

Леонид немного поругал меня за халатное (это он так выразился) отношение к валеевской квартире. Ну а я что? Не разорвусь же. И так дел невпроворот, не успеваю крутиться.

Он пообещал проконтролировать, чтобы с наследством Светки все было хорошо. Честно говоря, у меня аж гора с плеч.

Перед тем, как уйти домой, я влезла в сейф и прихватила документы на работу, раз обещала Ивану Аркадьевичу все доделать. Уже дома, поздно вечером, обнаружила, что среди стопки бумаг я случайно захватила и тетрадь, в которую Валеев в последние дни записал план на жизнь для нас со Светкой. Совсем о ней впопыхах подзабыла.

И вот сейчас я сидела в вагоне и под мерный перестук колёс и дребезжание ложечки в стакане из-под чая, перелистывала его записи, вчитываясь в строгие строчки, написанные властным почерком.

Я вздохнула и тыльной стороной ладони торопливо вытерла мокрые от слёз щеки. Когда строчки перестали прыгать перед глазами, вчиталась дальше. Согласно плану Валеева, Светке предстояло изучить английский и немецкий языки, чтобы разговаривать свободно (английским она занимается и так, а вот второй язык Римма Марковна хотела, чтобы французский, уж очень он ей нравился. Но раз Василий Павлович посчитал, что обязательно нужен немецкий — придётся ещё и на немецкий ходить). Поступать же ей нужно будет на юридический, плюс экономика и политические науки.

Мда, это всё хорошо, но через десять лет, когда Светка будет студенткой, начнутся «лихие девяностые» и вся эта партийная идеология накроется медным тазом. Здесь, конечно, придётся корректировать, причем кардинально так. Затем аспирантура и защита как минимум кандидатской. Бедная Светка.

Мне Валеев тоже расписал профессиональный путь наверх, и Высшая партийная школа там фигурировала в обязательном порядке. Я невесело усмехнулась — тут хоть бы этот несчастный ВУЗ поскорее закончить, а то Валеев, судя по всему, из меня решил бигбосса вылепить всесоюзного масштаба. И основной его посыл был — на Москву.

Что же, как ни крути, а от Москвы отвертеться уже не получится.

И чем скорее я туда перееду — тем легче мне будет реализовать все валеевские планы. Я ему обещала. Значит, буду выполнять.

Тем более, что я таки успела пообщаться перед отъездом с Бэллой Владимировной, суровой дамой пенсионного возраста, которая хоть и ворчала, но, по приказу Быкова, подняла все нужные архивные документы. Оказалось, что да, в Красном Маяке действительно был такой парторг — Эдуард Борисович Беляев. Проработал он там меньше года, затем был переведен сперва в Рязанскую область, а оттуда, через четыре года — в Серпухов, Подмосковье. Значит, нужно будет заглянуть и туда, хоть издалека на реального папашку взглянуть. А лучше — пообщаться. Ведь лидочкина мать мне всё равно ничего не расскажет. Сейчас она укатила обратно в Красный Маяк, но я понимала, что новый виток противостояния ещё предстоит. И явно он не один будет. Жадные родственники не успокоятся, пока не отожмут у Лиды всё, что нажито непосильным трудом. Отсюда следует, что чем скорее мы свалим на Москву, подальше от тупой алчной лидочкиной родни — тем лучше.

Так что — Москва, жди! Я уже скоро.

Кисловодск мне сильно понравился. От вокзала простирались синие дали, тронутые осенней позолотой. И воздух. Он здесь был густой, насыщенный травами, свободой и первыми осенними туманами, стелющимися с гор. Его хотелось пить, такой он здесь был вкусный и светлый.

Я дышала этим целебным воздухом и не могла надышаться. Вздохнула так глубоко, что аж заболело в груди, и я потом долго не могла нормально выдохнуть.

Последние дни (да в принципе и всё время) у меня выдались трудными, морально трудными. А здесь, среди такого великолепия, я прямо отдыхала душой.

На старых улочках мягко звучала стеклянная симфоническая музыка. Она заполонила всё пространство города. Толпы отдыхающих ходили нарядные, тихие. Никто никуда не спешил. Люди чинно прогуливались по вековой брусчатке промеж огромных клумб с чайными розами и анютиными глазками, вокруг Нарзанной галереи, старинных зданий с витиеватой лепниной, слушали классические мелодии, которые очень уместны были именно в этом месте и в это время.

Когда не было скучных заседаний Комитета, я с удовольствием прогуливалась вместе с этими людьми, дышала пьянящим воздухом, маленькими глотками пила тёплый солоноватый нарзан, пробовала местные пироги с сыром, укропом и свекольной ботвой.

В эти минуты я была счастлива. Мне хотелось смеяться. Просто так, от избытка ощущений и чувств.

Прогуливаясь, я зашла в небольшой магазинчик, где продавали фарфоровую посуду, изготовленную где-то здесь, на местном заводике. Поддавшись порыву, я вдруг купила миленькую фарфоровую сахарницу с лиловыми фиалками и махровыми маргаритками. Почему-то подумалось, что такая вещица будет очень уместна в нашей будущей московской квартире.

Почти сразу я отыскала нужное место по заданию «опиюса». Это был санаторий имени Семашко, весь утопающий в вековых хвойных деревьях старого парка, старомодный, немного даже чопорный. Здесь я должна была встретиться с человеком по имени Михаил Евгеньевич Шац и забрать у него карточку. Это оказался такой же чинный консервативный старик в белом халате, прямой, словно проглотил аршин, но вполне бодрый и энергичный.

— Добрый день, Михаил Евгеньевич, — поприветствовала его я, — Я — Лидия Горшкова и меня прислал Лев Юрьевич Быков, забрать документы.

— Что-то не торопится ваш Быков, барышня, — чуть насмешливо проворчал Шац, склонил голову набок и сразу стал похож на большого шкодливого попугая в очках, — уже скоро все сроки выйдут.

— К сожалению, раньше он не мог, — попыталась выгородить «опиюса» я, сама не знаю, зачем.

— Возьмите, пожалуйста, Лидия Горшкова, — протянул он мне свёрток с карточкой.

Я забрала документы и, не удержавшись, спросила:

— А вы здесь доктор, да?

— И даже дважды, — хмыкнул Шац.

— В каком смысле? — не поняла сперва я.

— Доктор как врач и доктор медицинских наук, к вашим услугам.

— А по каким вы наукам? — спросила я из вежливости, для поддержания разговора. Так-то я уже намылилась уйти.

Ответ Шаца заставил меня передумать уходить так быстро:

— Моя специальность — неврология. У нас в санатории одно из главных направлений — заболевания нервной системы.

— А психическими болезнями вы не занимаетесь?

— Я таки профессор, член-корреспондент Академии наук, у меня широкий профиль, и под моим руководством защищают кандидатские и докторские в том числе и по психиатрии, если они сопутствующие с неврологией, — со скромным достоинством ответил Шац. — А что конкретно вас интересует?

— Да вот, даже не знаю… — замялась я.

— Смелее, барышня, — подбодрил меня профессор.