Мама, папа, я и Перестройка (СИ) - Конфитюр Марципана Страница 30

Да, Ирка, кстати, снова появилась. Мне хотелось знать, как она себя чувствует. И вообще, я, к удивлению своему, по ней соскучился. На прогулке немного побегал с парнями, в снежки поиграл, а потом пошёл к ней.

Ирка играла Изаурой, кубиком из набора и красной пластмассовой лошадью. Медведь размещался за кубиком как за трибуной, а лошадь, поставленная на задницу и до половины вкопанная в снег, составляла вроде как президиум.

– Выступает депутат Топтыгин, подготовиться Конягину, – сказала Ирка. – О, Андрюша! Хочешь тоже поиграть?

– Ну, в общем, можно...

– Тогда выступает депутат Топтыгин, а подготовиться Голосову! – Поправилась девочка.

После этого она начала жамкать с боков дырку в морде у медведя, чтобы выглядело так, словно его губы шевелятся, и он что-то говорит. Потом Ирка смачно зевнула.

– Не выспалась, что ли?

– Ага. Все не выспались. Вчера же депутаты заседали сто часов, так что «Спокойной ночи» отложили аж до полуночи!

– А без Хрюши и Степаши ты не спишь?

– Конечно, нет!

– Понятно... А не знаешь, куда делась Илиада Михайловна? – Спросил я.

– Говорят, она уволилась, – ответила Ирина. – Жалко, правда?

– Жалко?! Шутишь?! Она же тебя обижала! В прошлый раз, когда я был, она вообще жутко обидела тебя!

– Не помню этого.

– Как не помнишь? Ну это... когда ты описалась!

– Я не писаюсь никогда! – Обиженно ответила Ирка. – И вообще! Слушай речь депутата! Прекрати перебивать!

Я замолчал. Депутат Топтыгин предложил сделать так, чтобы в магазинах всегда была колбаса, красная лошадь поставила этот вопрос на голосование, Ирка пригласила поднять мандаты, а я воздержался. Потом предложил:

– А мож, в другое поиграем?

– Можно в очередь, – с готовностью ответила подруга.

– Нет, в очередь я не хочу. Может, слепим снеговика?

Она оказалась не против. Мы стали катать снежные шары и делали это так неистово, что добрались аж до слоя земли, отчего снеговик вышел несколько черноватым, а наши варежки быстро намокли, а следом заледенели.

– В магазинах шаром покати, – выдала Ирка фразу, видимо, услышанную от кого-то из взрослых и всплывшую в её голове по ассоциации.

– Ну их, эти магазины, – сказал я, боясь, что мне опять предложат играть в очередь. – Давай лучше этого снеговика как-нибудь назовём.

– Давай назовём его Депутат Алкснис, – с готовностью отозвалась девочка.

– Это, что ли, твой любимый депутат?

– Нет, не мой. У тёти Маши он любимый. А наш с бабушкой любимый – это Ельцин!

– Почему? – Мне правда было интересно.

– Потому что он когда в Свердловске жил, то в магазины заходил, строго смотрел на продавцов – и они всё сразу из-под прилавков доставали и народу продавали. И там не было дефицита! – Ответила Ирка нравоучительно. – Кстати, хочешь, поиграем в дефицит?

12.2

– Ну Ельцин там действительно самый лучший. Единственный, кто за народ! – Заявила мама, когда я пересказал ей историю с Ирой и снеговиком. А потом продолжила, уже обращаясь к отцу: – Лишь бы тоже его не убили! Такой обаятельный!

– Это редкий случай, когда я с тобой согласен, – сказал папа. – Ельцин это настоящий коммунист! Вот если бы... ну... чисто гипотетически... если бы он пришёл к власти, у нас получилось бы именно такое государство, как задумал Ленин!

– Ой, и не мечтай! – Сказала мама. – Бюрократы не допустят!

– А что мне мечтать? У меня же свой домашний предсказатель есть! – И папа подмигнул мне. – Что, Андрейка, как там инопланетяне говорят: придёт Ельцин к власти-то?

– Это очень может быть, – ответил я туманно, как полагается экстрасенсу.

Папа усмехнулся и перевёл взгляд со стеклянной шишки на телевизор.

На экране телевизора был мёртвый Чаушеску, а мы наряжали ёлку.

Я и мама подносили папе игрушки, а он вешал по своему усмотрению, поскольку был самым высоким и мог распределить их равномерно. Правда, мне разрешалось подносить только игрушки из пенопласта, не стеклянные: лыжник, красноармеец, сова, белка и чукча уже заняли свои места на ёлке; оставались ещё снегурочка, гриб, утёнок, пара енотов, слон и заяц с морковью во рту. Я не спешил: кайфовал от семейной идиллии. Радовали не только знакомые ватная балерина, младенчики в разноцветных конвертах, стоящий на прищепке очкастый парень или крокодил с гармонью цвета сине-зелёный металлик: родители последние два месяца почти что не ругались. Папа после первой и весьма внушительной зарплаты в МММ стал более уверенным и спокойным. Мама после моих возвращений от бабушки выглядела довольной и загадочной. В общем, кажется, мой план давал плоды. Кстати, их отношения с дедом и бабкой тоже стали налаживаться: увидев зарплату отца и присоединившись к нему на ниве частного бизнеса, старшее поколение уже не настолько рьяно осуждало кооператоров – и даже, как говорят, почти извинилось перед отцом.

Кадры с мёртвым Чаушеску сменились на видео из Бухареста: там, на фоне выбитых окон и сгоревших машин, люди под большой нарядной ёлкой зажигали свечи в память о погибших. Как Румыния сменилась на Панаму, я поначалу и не заметил даже: в телевизоре вместо одних кадров развалин и пепелища возникли другие такие же – это американский Санта-Клаус, летя на упряжке оленей, разбомбил владения диктатора Норьеги, торговавшего наркотиками, а теперь носился над посольствами различных государств, высматривая его самого. Зато в Чили светило солнце и также сияли и лица людей, освободившихся от Пиночета: на днях здесь впервые за шестнадцать лет прошли демократические выборы президента, и наконец-то повеяло свежим воздухом. Моя семья, похоже, тоже возрождалась и оживала, как страна после свержения диктатора. Повесив на нижнюю веточку ёлки игрушечного космонавта, привязанного за шею на ниточку, я представил, как тоже вздёргиваю на фонаре какого-нибудь диктатора. Правда, предкам не стал говорить – не пугать чтоб.

– Андрюша, тебя бабушка опять к себе зовёт, – сказала мама. – Она там ещё несколько человек нашла желающих предсказание получить. Съездишь на несколько дней?

Я насупился.

– Поработаем ударно, чтобы в новый год войти с чувством выполненного долга, – сказал отец. – Давай, Андрюш! Немножко ещё надо.

– Скоро про тебя все забудут, но пока это не произошло, мы должны воспользоваться шансом, – продолжала мама.

– А давайте так, – ответил я. – Вот как бабушка сходит к врачу, так я к ней и поеду! А то у неё бок болит-болит, а она ничего с ним не делает!

– Да сходит она, сходит, – сказала мама. – Мы с ней об этом уже говорили. Она взрослый человек, всё понимает. Просто некогда.

– Что-то ты взял дурную манеру командовать взрослыми, – заметил папа.

Мы немного попрепирались. Потом он пошёл к соседке говорить по телефону и вернулся с сообщением, что в поликлинике бабушка уже побывала – как раз сегодня. Я обрадовался.

Впрочем, на следующий день, когда я был привезён на квартиру к старшему поколению и спросил у бабушки, что сказал доктор, она ответила:

– Да всё нормально. Сказал, что желудок устал. Попоститься, чтоб вышли токсины, – и всё. У моей мамы тоже так было...

К этому она добавила ещё несколько слов белиберды вроде той, что я слышал от неё и раньше. Так что в том, действительно ли визит в поликлинику состоялся, у меня возникли сильные сомнения. Однако бабушка настаивала, что он был, а потом принялась обвинять меня в лени, во вредности и в нежелании потрудиться для семьи. Ничего не оставалось, как опять заняться выдачей предсказаний.

12.3

Красный флаг над заснеженным куполом Сенатского дворца делал вид, что вьётся по-прежнему горделиво, но, кажется, уже подозревал, что висеть ему остаётся считанные месяцы.

– Дорогие товарищи! – Заговорил Горбачёв, и мы затаили дыхание. – Истекают последние минуты тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. А с ним и в историю уходит целое десятилетие. Мы вступаем в девяностые годы – последние десятилетие двадцатого века. В такие минуты мы как бы заново переживаем всё, что с нами произошло; с надеждой смотрим в будущее.