Вадим - Рус. Заговор Богов Страница 32

Рус метался: свалился с кровати на пол, замотался простыней, часть которой зачем-то, не просыпаясь, рвал зубами. Черты его лица исказились до такой степени, что Гелиния невольно отстранилась от человека, на мгновенье показавшегося ей глубоко чужим; но сразу же, стыдя себя, бросилась к любимому мужу… чтобы потерять сознание от отката.

А Русу виделся Золотой дракон — смертельно опасная для Перворожденных разумная тварь. Дракон, немыслимым для рептилии образом скалясь, пикировал на Руса, который в это время был невозмутимым эльфом, создающим узор невообразимой мощи и понимающим, что вряд ли он поможет против этого древнего практически неуязвимого врага. Эльф не пытался спрятаться — это позор для воина его ранга (тем более это стало физически невозможным), — он встречал свою неминуемую смерть спокойно, незаметно для самого себя вставляя в узор недавно услышанную мелодию неописуемой красоты. Он жалел лишь о двух вещах: его любимая Линдагориэль не скоро узнает о гибели жениха и эльфы его клана продолжат пребывать в неведении о тайном гнездовье Золотых тварей. Жаль, не станет он героем. Но не упущенная слава смущала бесстрашного разведчика, а позорное оцепенение, сковавшее ноги; и мнилось ему, что парализовал его один лишь оскал желтой блестящей в лучах заходящего светила твари…

Проснулся Рус не от пламени, которым окатил его Золотой дракон, не от мнимой смерти себя — альгана, душа которого, похоже, прошла перерождение и поглотилась им во время Ссоры Богов, — а от ворвавшейся в кошмар мысли: «Гелинии плохо!!!». В следующий миг он проснулся с почти готовой «зыбучей ямой», пока лежащей в астрале.

«Здесь она, Большой друг, — успокоил его Дух слияния с Жизнью. — У неё откат и я сделал все, что нужно. Странно, но твой амулет, который не должен был бы пропустить мое подобие — пропустил его», — закончил речь с явной тревогой.

Рус тряхнул головой, окончательно избавляясь от тяжкого видения, положил голову супруги себе на колени, погладил густые темные, но в то же время легкие как пух волосы, вдохнул родной, чуточку терпкий запах, мгновенно вызвавший у него пошлое желание; недовольно крякнул, отгоняя неуместное в данный момент возбуждение, тяжело вздохнул и со всевозможной осторожностью, будто Гелиния была сделана из тончайшего хрусталя, положил её на кровать. Не раздевая, укрыл спокойно спящую жену и только после этого ответил Духу жизни:

«В амулете Гелинии мое Слово скреплено её Волей, а тебя она прекрасно знает. Знает, что ты мой друг, а мне она, как я только что еще раз убедился, полностью доверяет. Спасибо, друг!», — Дух не ответил, но Рус почувствовал его довольство. Странное и неописуемое ощущение. Как, впрочем, все эмоции его бестелесных «друзей».

«Глупенькая, зачем так рисковала? Можно подумать, у меня раньше кошмаров не было! Проснешься — устрою тебе Кузькину мать!», — Рус лег рядом и мысленно ругал супружницу, невольно представляя, как он будет её наказывать.

Он гнал эти желания, возникающие так не вовремя, однако так и не уснул. А утром, к обоюдному удовлетворению, Рус забыл о каком-то там наказании. Или можно сказать наоборот: вспомнил и очень постарался. После они снова разругались и муж отправил жену обратно, в Кальварион:

— Только предупреждаю, дорогой, в спальню! Не хватало мне представать перед подданными в таком виде! — Рус, в ответ на это заявление, подарил жене язвительную улыбку, к арсеналу которых она давно привыкла, поэтому не обратила особого внимания на выражение лица мужа. Впрочем, высокомерный настрой её все же схлынул. — Ну, Русчик, сам же все понимаешь, — лишь после этой просьбы пасынок Френома создал «яму».

В этот же день Рус велел заложить два океанских судна. Расходы взял на себя, то есть на казну. Пирк давно докладывал, что в архивах Гильдии мореходов соответствующие досумрачные чертежи нашли и сейчас, выслушав распоряжение владетеля, он коротко ответил:

— Понял, князь. Гильдия ждала твоего повеления. — Райгойд сказал это с таким видом, будто и сам только об этом и думал.

— Не понял? — честно признался повелитель купеческого города. Его лицо в этот момент выражало искреннее недоумение: «А как же пройдохи — купцы? Неужели им неинтересно, что на той стороне шарика? Какие товары в ходу и все такое прочее?»

— Кхм, — Пирк кашлянул, чтобы скрыть довольную улыбку: «Пасынок бога, а такой наивный! Нет, вояка-этруск в нем иногда проглядывается». — Торговые дома ждали, когда разведка пройдет за счет казны. Один раз они уже, как ты ведаешь, рискнули — никто не вернулся. Дорогое это удовольствие.

— А если бы я не захотел?

— Все были уверены, что ты обязательно захочешь! Бились об заклад — когда.

— И? — перебил его Рус.

— Что и? — теперь недоумевал исконный кушинг, что принесло пасынку истинное удовлетворение.

— Ты выиграл или проиграл?

— Выиграл, князь! — Пирк не стал скрывать радость. — У самого Рида! Целую семигекту. Он ставил на прошлый месяц, я на этот.

— Что ж, Пирк, поздравляю. Да! Вели подсмотреть на судне пришельца новинки — может пригодятся.

— Опытные мастера уже осматривают, ни дактиля[9] не пропускают!

Внезапно Рус буквально печенкой почувствовал, что по собственному почину кузнецы ни за что не возьмутся за создание арбалета. Мастера попросту не обратят внимания на это прогрессивное средство для убийства особей, имеющих наглость прикрываться железной одеждой. Зря он убеждал Андрея в обратном.

— Хвалю, Пирк! Пусть не затягивают. И вот еще что. Там матросы были вооружены механизмами наподобие маленьких баллист. Закажи кузнецам копию.

— Будет исполнено! — кушинг ответил бодро, а на самом деле очень удивился: то оружие показалось ему страшно неудобным, сложным в изготовлении, ненужным и почему-то отталкивающим, уродливым. И, в конце концов, зачем загружать кузнецов? Можно просто велеть принести один экземпляр со склада — команда иноземцев была разоружена. Но райгойд хорошо выучил своего повелителя и с советом не полез — Рус был предельно серьезен.

Тот неказистый экземпляр, представленный ему через месяц, — с постоянно ломающимися плечами (кузнец почему-то сделал их из самого дрянного железа), со рвущимися в неожиданных местах тетивой, — многое поведали Русу, разглядевшему обрывки Слова собственного отчима, буквально цепляющиеся к каждому элементу механизма. Рус не поленился и поехал в док, где уже заканчивался ремонт иноземного берегового сторожевика тяжелого класса Первенец Гидлея[10] — название узнали от гостей, пораженных и напуганных возможностями мыслеречи, которой владел допрашивающий их Следящий за порядком маг-Водник.

В сухом доке пасынок Френома заглянул на склад и внимательно рассмотрел оригинальный арбалет. На этом оружии следов ржавчины не заметил. Пасынок разочаровано бросил арбалет обратно на полку, развернулся, готовый выйти, как вдруг сердце его ёкнуло: по самой грани восприятия скользнул обрывок Слова из знакомой Силы любимого отчима. Рус подбежал к лежащему на полу самострелу, брезгливо брошенного кузнецом-оружейником, который вынужден был изучить эту мерзость. Чувства мастера буквально вопили о неприятии и Русу чудилось будто он видит, как они яростно въедаются-вгрызаются в железо. Бывший землянин поднял арбалет, увидел подернутые ржавчиной плечи и тогда его озарило. Он чуть не закричал «Эврика!» и в дальнейшем создание «универсальной защиты» пошло гораздо быстрее.

А вскоре, полностью восстановленный корабль военно-морских сил империи Муль покинул Кушинар. Никто из экипажа не захотел остаться в гостеприимном городе, где под конец своего пленения, по личному распоряжению князя моряки содержались почти свободно; и никого из кушингов мульцы с собой не взяли, — а многие напрашивались. Тут снова не обошлось без князя: он категорически запретил давить на гостей, а капитан чужого сторожевика, поблагодарив хозяев, отказался брать пассажиров. Причем поговаривали, что произошло это после страшно тайной, насквозь секретной встречи того капитана с самим кушинарским владетелем. Любопытная общественность терялась в догадках.

Шагнув из Этрусии в Кушинар, Рус предался отдыху. Его любимым занятием стало наблюдение за испытаниями двух кораблей, которые почему-то упорно представлялись никогда невиданными бригантинами[11], а не безвесельными трехмачтовыми галерами углубленной осадки, как называли их местные корабельщики. На палубу, кстати, наглые мореходы своего князя не пускали, а тому очень хотелось. Рус послушно, как примерный ученик-первогодок, терпел и ждал приглашения. Наконец, спустя декаду слежения за серыми зимними волнами, навивающими мечтательные, с налетом легкой грусти размышления о смысле жизни, кушинарский властитель удостоился приглашения на борт судна имени самого себя, на «Руса Четвертого».

Свежий ветер колыхал одежды и спущенные паруса, а волны — здесь, на выходе из Кушинарской губы, за пределами фортов, — ярились, заставляя непривычных этрусков внимательно следить за равновесием: палубу шатало. Опытные мореходы — кушинги, глядя на них, тихо посмеивались. Запах свежего дерева перебивал вездесущие ароматы соли, водорослей, йода, рыбы и еще дарки знают чего, типично морского. Рус с наслаждением, закрыв глаза, вдохнул воздух, впитавший в себя, кроме вышеперечисленного, еще и нетерпеливое предвкушение первого похода. Перед ним выстроились экипажи обоих кораблей с прибывшими этрусками — разведчиками и жрецами Френома.