Вираж бытия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич Страница 32

– Ты ведь знаешь, что по Москве ходят слухи, будто бы ты меня хотел убить. Там. На операционном столе. Точнее твой человек.

– Вздор!

– Вздор. Но вот беда – Владимир Николаевич Розанов, который хирург, является полным тезкой Владимира Николаевича Розанова, который… не ты знаешь. Но разве толпе это объяснишь?

– К чему ты клонишь?

– Само покушение на убийство совершал анестезиолог, Алексей Дмитриевич Очкин. Он, кстати, пропал. Что ты про него знаешь?

– Ничего.

– А зря. В годы Гражданской он служил главным врачом хирургического госпиталя в 1-ой Конной армии Буденного. Интересно?

– … - Троцкий грязно выругался.

– Ты слишком невнимателен к людям. – вяло улыбнулся Фрунзе. – Я был тоже невнимателен. Ты ведь помнишь – Иосиф настаивал на операции. Говорил, что это важно и нужно. Не так ли?

– Конечно.

– И поставил анестезиологом своего человека. И… внезапно, этот человек совершает грубую ошибку, которую врачи трактовали как покушение на убийство. Он ведь опытный специалист. Он не мог так ошибиться.

– Он человек не Сталина, а Буденного.

– А чей человек Буденный? – повел бровью Фрунзе. – Но да это ладно. Это спорно. Но посмотри дальше. Мою супругу на следующий день после операции застрелили. Инсценировав самоубийство. Довольно грубо. Кто это сделал – не ясно. Однако следствие отнеслось к вопросу крайне халатно. И это следствие курировал Генрих Ягода, который после смерти Свердлова «прислонился» к Сталину, чтобы сохранить свое положение. Как ты видишь – прямых доказательств у меня нет, но косвенные…

– А то нападение бандитов?

– Концы в воду. Телефонистки не смогли вспомнить кто куда звонил. Хотя факты звонков подтвердили. А обыск на конспиративной квартире ничего не дал. Выживший же при нападении уголовник через две недели после этого был застрелен при попытке бегства. Впрочем, в процессе мне удалось выяснить, что Ягода врал Феликсу про расследование убийства моей жены. Что я дескать приходил и орал, пытаясь давить на следствие. Но опять-таки – это косвенные доказательства.

– А Буденный не мог действовать самостоятельно?

– Зачем ему это? – усмехнулся Фрунзе. – Сталин поставил моим замом Ворошилова. И, судя по всему, хотел меня убить, обвинив в этом тебя. Прямых доказательств бы у него не имелось, но и слухов в таких делах достаточно, чтобы ты не смог бы вернуться на должность наркома.

– … - вновь процедил Троцкий очень грязное ругательство, теперь уже на идише.

– Робеспьер, – мягко улыбнувшись, поправил его Фрунзе. – Революция входит в стадию Директории. И у нас уже появился свой Робеспьер, который станет бороться любыми способами со своими политическими противниками. Поэтому я и ответил тебе – я пытаюсь выжить.

– Робеспьер, говоришь? – нахмурился Троцкий.

– Именно так. Он всех пугает бонапартистским переворотом. То тебя ставя во главе его, то меня. Но на самом деле сам рвется к власти. Стремясь утвердить Новую Директорию и задушить Республику. Пока он слишком слаб, то будет действовать скрытно. Через вот таких людей, как Очкин и Ягода. Позже же, если он уберет с политической арены Республики таких людей как ты, как я, как Зиновьев, как Дзержинский, то перейдет к открытому террору. Без гильотины. Гильотина нынче не в моде. Банальные расстрелы и рвы в качестве братских могил намного проще и функциональнее. Так что я бы на твоем месте очень сильно поднял бдительность. Свалить тебя – это его ближайшая задача.

– Не удивлен.

– И не только тебя. Я бы и Зиновьева предупредил, и других товарищей, но я под постоянным наблюдением. Под слежкой. Даже о нашем этом разговоре ему донесут. Вон как Ворошилов пристально на нас смотри. Поэтому, если тебе не сложно, когда мы закончим, изобрази раздраженное лицо и ругайся на меня сквозь зубы. Можно также, на идише. Но чтобы ни у кого лишних сомнений не возникло. Ибо если он узнает и испугается, то начнет действовать очень грубо и решительно. Ведь на кону его власть и жизнь.

– А что ставишь на кон ты? Что хочешь ты?

– Как и ты – победы мировой революции. Поэтому и стараюсь нашу армию как можно скорее перевооружить и поставить на профессиональные рельсы…

Фрунзе говорил Троцкому то, что тот хотел услышать. Точно также, как и Сталину.

Да, если бы он знал, что в 1926 году была уже предрешена победа Сталина, без всяких оговорок, то разумеется, стал его самым верным соратником. Но история полна случайностей. И то, как здесь все пойдет – большой вопрос. Ведь он, сиречь Фрунзе, выжил. Дзержинский пошел на поправку и начал чистку в ОГПУ. Понятно, еще никто не полетел со своих мест, но компроматы он точно уже ударно собирал, как и команду для этой прополки. А значит ни Ягоды, ни Ежова под рукой Иосифа Виссарионовича не окажется. Генрих – первый кандидат на пулю. Это было ясно по лицу Дзержинского, когда об этой «ягодке» заходила речь. А Николай Иванович покамест сидел на простенькой аппаратной должности в Казанском крайкоме ВКП(б), подрабатывая любовницей своего начальника – Филиппа Исаевича Голощекина. И до настоящих «органов» ему еще как до Луны вприсядку.

Так или иначе, но Михаил Васильевич, будучи опытным аппаратчиком старался действовать «между струек», не занимая ни чью сторону. Исход борьбы не ясен. В том же, что победитель будет зачищать людей своих противников, сомнений у Фрунзе не было. Причем, безотносительно личных качеств этих людей. Ставка делалась только на верных. Все остальное – вторично.

А ему хотелось выжить. Выжить и хорошо сделать свою работу. Постаравшись по возможности предотвратить тот ужас, который испытала его Родина в годы Великой Отечественной войны. И если для этого потребуется пожертвовать всем ЦК у него рука не дрогнет. Да и даже всей партией. Ибо что такое гибель партии по сравнению со смертью более чем тридцати миллионов соотечественников?

Вот и играл свою партию. Свою игру.

Поговорили.

Троцкий оживился. Он заинтересован. Да чего уж там оживился? Он был явно болезненно возбужден. Вот как глазки заблестели. И главное – взгляд стал совсем другим. Так как увидел во Фрунзе если не своего человека, то потенциально своего. Ибо враг моего врага… классика…

Дело сделано.

Начинался второй акт Мерлезонского балета.

Глава 5

1926 год, апреля 15, Москова

– Все так плохо? – устало пыхнув трубкой, спросил Сталин.

– Катастрофа просто. Миша прошелся как паровой каток. Камня на камне не оставил. Причем прошелся по делу. Не возразить.

– Будет предлагать тебя снять с должности?

– Нет. Хочет направить учится без отрыва от работы. Говорит, что лучше способа охладить горячие головы троцкистов нет.

– Учится? В военную академию?

– Если бы! – с раздражением воскликнул Клима. – Он требует, чтобы я для начала закончил школу. Потом закончил военное училище. И только после этого – военную академию. Заявляя, что идти туда сейчас тоже самое, что строить в доме сразу крышу, без прочного фундамента и стен. Ты представляешь? Я – замнаркома, командующий столичным военным округом, сяду за парту с малолетками! Кошмар! Стыдоба!

Иосиф Виссарионович улыбнулся.

Накануне поздно вечером, пока еще Ворошилов возился с войсками, разворачивая их в казармы, Фрунзе сам к нему заявился. Со всеми отчетами.

Михаил Николаевич знал о правиле «первого»[31], поэтому не только загрузил Климента делами, но и поспешил разыграть эту достаточно простую комбинацию. И прибыв, рассказал о катастрофе, о том, что Троцкий был в ярости и все такое.

– Они будут требовать снятия Клима, – говорил тогда Фрунзе. – Что совершенно недопустимо, ибо ослабляет наши позиции. Поэтому я настоял на направлении его на обучения без отрыва от работы.

– Требовать?

– Я имел разговор с Троцким. И он в безапелляционной форме требовал не только снятия Клима, но и суда над ним. Ведь он своевольно оторвал людей от работы. Как я понимаю – сейчас начнется лютая волна. Сам Ворошилов смотрит на меня волком и, наверное, ненавидит. Тут и внезапные маневры, и в чем-то унизительный вердикт. Но иного способа уберечь его, ударив по новым сторонникам Троцкого я не вижу. К тому же что тут такого? Я вот сейчас учусь, готовлюсь к экзаменам за курс военного училища. Сам. Так чего ему так не тоже не поступить?