Неприятнейшая неожиданность - Борис Владимирович Попов Страница 32

– Что за люди, почему не знаю?! – рявкнул тот, что помордастее, видать старшой.

Матвей улыбнулся нехорошей ушкуйной улыбкой и негромким голосом сообщил:

– Да и я вас не знаю…

Дело пахло керосином, как говорили в 20 веке. Знаем мы эти переговоры! За считанные секунды убьет обоих их же секирами, и не поморщится.

Видел, когда ушкуйник меня обучал, его каскад приемов. У караульщиков шансов выжить не было. Никаких.

Но Матвей был без сабли и его не идентифицировали, а то убегали бы скачками. Недобрая слава шла об этих бойцах в Великом Новгороде, просто страшная. Желающих связываться с ними практически не было. А тех, что все-таки рискнули, давно уж похоронили.

Но нашей торговле досками это на пользу явно не пойдет, только может помешать. Да и сбыту карет этакая известность явно лишняя… Пора было вмешиваться.

– Я, я всех знаю! – с этими выкриками мы с Ермолаем выскочили из амбара с тесом, и для верности прикрыли за собой дверь. Любитель убивать был нам для знакомства с обслуживающим персоналом явно лишним.

Ну избавимся мы от этих караульщиков, и что? Правда, рано или поздно, все равно выплывет наружу. Это тебе не чужие края, где покуролесил и ушел с прибылью восвояси неотомщенным. А тут глядишь, и запылала лавчонка вместе с досками темной ночкой. Постоянно сам караулить не осилишь… Поэтому жить надо в мире и согласии. А то отомстят, и концов не сыщешь.

Начали неспешную беседу.

– Я хозяин лавки, а это новый приказчик. Помните, тут раньше Лешка был? Проворовался, гаденыш, пришлось уволить.

– Слыхали про эту воровскую морду! А вот третий ваш, дерзкий такой, это кто?

– Компаньон мой.

– А чего он наглый этакий? Мы ведь рога то махом пообломаем!

– Скорей он вас на голову укоротит – вступил в беседу Ермолай. – Он еще этим летом атаманом у ушкуйников был. По семейным обстоятельствам пришлось уйти. За ним в случае чего еще тридцать воинов встанет. И у друзей еще три струга с лучшими бойцами плавают. Ну с вами то двоими, он и один справится легко.

Младший чином караульщик пискнул:

– Мы вооружены!

И я, и Ермолай рассмеялись.

– Он не успеет об этом догадаться, так быстро вас убьет.

Продолжил опять я.

– Недавно на безоружного Матвея с женой напали пятеро вооруженных до зубов разбойников далеко от города, на речке Вечерке. Она все горюет, что хоть одного надо было в живых оставить. А ушкуйник рассказывает, как нудно их было в воду таскать.

Сторожа пытались храбриться.

– Мало ли что баба наболтает! Вы сами-то видели, как он дерется?

Ответили по очереди.

– Я с ним четыре года вместе на ушкуе ходил. Ушел по ранениям.

– Меня он биться учил, навидался его навыков. Теперь никого не боюсь. Как-то на нас с ним разбойники на дороге напали кучей. Он живых, как обычно, не оставил, а я приобрел саблю из дамасской стали.

Мордастый, почему-то шепотом, сказал:

– Мы же не знали, обмишурились.

– Вы на последнем вече были? – спросил я.

– А как же! Редко кто пропускает, обычно все ходят.

Судя по понурому искалеченному парню рядом, он как раз эта редкость и есть.

– Значит, меня должны помнить.

Они неуверенно стали вглядываться.

– Что-то не припоминаем… А что ты там делал? Дрался что ль за кого? Или выступал?

– Выступил не на шутку! – рявкнул я самым низким и грубым басом. Тут же запел высочайшим голосом, похожим на мальчишеский: Дева Мария…

Караульщики ахнули, и бросились меня обнимать. Враз узнали, подумалось мне.

– Мы оба на твою церковь денег дали!

– Скоро она вашей будет. Отстроим стены, поставим купол, и доски отсюда на пол и скамьи пойдут.

– Караулить будем, как свое! И сменным накажем приглядывать особо внимательно!

Выскочивший на шум Матвей озирался, не силах ничего понять – от его пилорамы до Новгорода ох и далеко, вечевой шум не расслышишь, новости не доходят. Ермолай удивлялся необычным переменам моего голоса.

Чтобы не объясняться, запел «Аве Мария» на музыку Шуберта и стихи кирпичника Ярослава. Начиналось, правда, все на стихи шотландца Вальтера Скотта – это была третья песня Эллен. Через несколько лет австриец Франц Шуберт написал, для того, чтобы стать известным за границей, на это произведение музыку. И эта песня стала, благодаря исполнению юного итальянца Робертино Лоретти, самой известной мелодией этого композитора. Мне, конечно, до красоты великолепного голоса 20 века не дотянуть, но я тоже старался спеть эту теперь русскую молитву от всей верующей души.

Закончил. Слушатели какое-то время постояли в оцепенении, а потом взрыв эмоций! Буря чувств! Слава Богу, получилось.

А то была после вече гаденькая мыслишка, что новгородцы больше перед князем рисуются, чем радуются молению Богоматери. Ан нет. И Мстислав далеко, а реакция та же.

Однако очень хотелось попасть к любимой жене и чего-нибудь съесть. А по пути заскочить к Антону, договориться насчет шуб. Спросил Матвея:

– Елене заячья шубенка не нужна?

– Ей батя соболиную справил.

Ну и ладно. Предложил оставить Зорьку для доставки Ермолая домой. Молодые предпочли идти пешком, не торопясь.

Поскакал к Антошке. Возле его двери в окне мерцал огонек. Остальная родня, видимо, уже умостилась почивать – дом стоял темен. Ночь подкралась незаметно.

Постучал сразу в окошко. Никакого стука не получилось. Вместо стекла был натянут бычий пузырь – бедновато живут.

Пощупал дверь. Может кожемяки чью-нибудь здоровенную шкуру натянули? Слава богу – тут дерево.

Вежливенько потарабанил. Через короткое время начала кричать злобная Анна.

– Кого тут еще на ночь глядя черт принес?

– Черт принес хозяина! Не выйдет Антоха немедленно, может считать себя уволенным – громко обозначил я свою позицию.

Бабенку лучше сразу унять. А то ишь распоясалась! Тихонько ойкнули внутри. Антошка у меня на службе получает немало. Потеряешь такую работу, умаешься опять жить впроголодь.

Подкаблучник вылетел из избы сразу же, тускленькая свеча в правой руке.

– Хозяин, что случилось? На коляску жалоба? – подобострастно забасил он.

– Ты не воруешь ли там? – зарычал я, вспомнив успехи другого своего приказчика – Алексея, показанные им на ниве торговли досками. – С ушкуйниками приду, просто посажу на кол!

Этого Антон совсем не боялся. Кареты делали другие, и в их качестве он не был убежден. А это была его епархия, и тут бывший скорняк чувствовал себя совершенно уверенно. Бас зазвучал голосом несправедливо обвиненного в нечестности и краже человека.

– Не воровал, и не буду! За каждую доверенную медную копейку отчитаюсь!

Стало легко на душе. Давно уже вижу, когда мне лгут.