Дмитрий Бондарь - Другой путь Страница 34

— Это так. Даже спорить не стану. Но что позволило тебе сделать такие выводы?

— Год назад здесь, в Сан-Ремо, состоялось заседание так называемого “Бильдербергского клуба”.

— Да, — согласился я. — Вполне возможно. А в Штатах, в прошлом июле, недалеко от Сан-Франциско – в Богемской роще, педерасты, миллиардеры и политики принесли каменной сове очередную жертву. И в этом июле будет тоже самое. Но нас же это не пугает?

— Дурак, — беззлобно сказал Захар. — Ты не понимаешь, насколько это все серьезно. Насколько это будет нам мешать, когда мы от слов наконец-то перейдем к делу.

— Но ты же мне расскажешь? — Что-то часто меня в последнее время стали называть дураком. К чему бы это? И я пьяно икнул.

— Сардж, — вдруг заговорил Вязовски, — а зачем ты разоружил меня? Неужели ты думаешь, что я мог бы начать стрельбу без явной угрозы? И зачем напился?

— Нервы, Алекс, нервы ни к черту! Перестраховался с оружием. Глупо как. И напился потому что устал. Как тот Атлант, что небо на себе тащит. Трудно было взрывать Блэка. Да и Донована тоже. Толковые были дядьки, жаль, что враги. После истории с Расселом, — я тяжело вздохнул и поднявшись из кресла, побрел в спальню, — все, парни, я спать!

Глава 6

Первый “интереснейший человек”, знакомство с которым пообещал мне Захар, оказался жителем Швейцарии. Англичанином. В списке Воронова он значился под именем Вальтер Бильфингер, и поэтому был принят мною за немца, но на самом деле его имя было – Уолтер и происходил он из баварцев, переселившихся на туманный Альбион еще во времена Наполеона – из ярых противников французской континентальной экспансии.

Это был розовощекий пухлый блондин, таких называют “кровь с молоком”, возрастом предпенсионным по законам любой “цивилизованной” страны. Годы, разумеется, наложили на чело Уолтера свой отпечаток в виде полированной розовой лысины посреди кудрявящихся волос цвета лежалой соломы и двух глубоких морщин, перечеркнувших его высокий лоб подобно Гранд Каньону, разломившему пополам плато Колорадо – только на лбу таких каньонов было два. На круглом пухлом лице выделялся острый любознательный нос, выступающий второй доминантой в чертах лица (первой были, разумеется, круглые щеки), а в маленьких щелках под белесыми бровями прятались умные серые глаза того оттенка, что называют “льдистым”.

Он встретил нас на пороге принадлежавшего ему домика под типичной для этих мест оранжевой черепичной крышей. Жилище прилепилось к самой окраине Мерано – итальянского города, говорящего на немецком языке, расположенного близко к Швейцарской границе, в сердце Альпийской долины. Вернее даже, дом Уолтера находился в Тироло – близкой к Мерано деревне в двух сотнях шагов от деревенской церкви и кладбища при ней. Деревня была настолько близка к городку, что тридцатитысячный Мерано плавно становился двухтысячным Тироло и наоборот. На самом деле эта европейская традиция – давать любой дыре собственное имя – часто бесила меня, пока я не понял, зачем это сделано. Когда вся Европа разделена на феодальные участки и у каждого клочка земли есть свой хозяин, становится понятна необходимость поименования каждого валуна на дороге – обычная инвентаризация.

Захар поведал мне по дороге, что коммуна – так называлось мелкая административная территория в Италии – Тироло расположилась у подножия знаменитого на весь мир древнего замка Тироль, в котором иногда бывала та самая “безобразная” герцогиня – Маргарита Маульташ – самая уродливая женщина в истории, которой посвятил один из своих исторических романов Лион Фейхтвангер. В окрестностях Мерано, сказал мне Майцев, был еще один замок – Траутмансдорф, поновее и симпатичнее, окруженный ухоженным парком, но его я в тот раз не увидел – он стоял ровно в противоположной стороне от Тироло.

— Здравствуй, Зак, — голос герра Бильфингера напомнил мне треск разрываемой ткани. — Ты пунктуален как мои баварские предки!

— Гутен таг, герр Бильфингер, я привез вам моего друга. Его зовут Сардж, Сергей. — Захар протянул хозяину руку. — А это его телохранитель, Алекс.

Мы с Алексом остановились, чуть не дойдя до крыльца.

Я смотрел вокруг, и от навалившейся на меня красоты захватывало дух. Погода выдалась солнечная, около десяти градусов, что для начала марта здесь было нормой. Звенел чистый воздух, чирикали какие-то птицы, а вокруг были горы – величественные и древние, у подножия которых рассыпались многочисленные деревеньки, полные строений, многие из которых легко могли похвастаться тремя-пятью веками истории.

Что-то подобное я видел давно в детстве на Алтае, но там все было каким-то неухоженным, полузаброшенным и неразвитым, с поражавшими воображение размерами – одна Катунь чего стоила! Здесь же все было компактным: вот большая гора, вот долина, вот река, вот деревня и церковь в ней – словно сделанным специально для ублажения взгляда, блестело чистотой и выглядело как рекламный проспект, да, наверное, им и было – целая горная страна, занятая только обслуживанием туризма. Все остальное – ровные зеленые участки посевов, аккуратные домики, небольшие отары овечек, многочисленные мостики через ручей – все это только масштабный антураж, более предназначенный для дорогих гостей, чем реально привносящий что-то в экономику края.

— Вы где остановились, мальчики?

— Как и в прошлый раз – в отеле Стефанхоф, других приличных мест я здесь не знаю, — развел руками Майцев. — К тому же с тамошнего балкончика прекрасно видно всю долину до самого Сан-Джорджио!

— Хороший отель, — одобрил его решение Уолтер. — И у меня там небольшая доля. Правильный выбор. Проходите.

Он посторонился, пропуская нас в дом, увитый по одной из сторон голой виноградной лозой.

Мы чинно уселись за столом, на котором стояла бутылка местного белого вина “Lanticlarus” в окружении нескольких сортов хлеба – хрустящий шуттельброт, сладкий и с семенами укропа, на узорчатой тарелке лежал сыр разного вида и происхождения: из коровьего молока и из козьего, дырявый, белый, с плесенью, но непременно ароматный, с какими-то пробуждающими зверский аппетит добавками, травками и зернами. Неожиданная для этих мест квашеная капуста, драники – совершенно не итальянская еда. Порезаный шпик, больше похожий на ветчину, завершал сервировку. Все очень напоминало картинки, призванные способствовать лучшему пищеварению, что висели в Союзе в каждой столовой. Если бы у моей мамы были возможности, ее праздничный стол выглядел бы именно так.

Только высоких бокалов я насчитал всего три.

— Хорошо, что ты приехал, Зак. Я готовился к встрече, видишь? — Уолтер показал рукой на своё обильное угощение. — Скучно здесь. Я, конечно, сознательно выбрал себе жилищем эти места, да еще в Зефелене… Знаешь, где это?

— В Швейцарии, — ответил Майцев. — Я же туда сначала позвонил, и ваша экономка, Уолтер, перенаправила меня сюда.

— Верно, в Швейцарии, на берегу Рейна, ровно напротив самой богатой страны мира – Лихтенштейна и ее столицы – Вадуца. Скучно мне, что здесь, что там, даже поговорить не с кем.

— Так за чем дело стало-то? Выбирайтесь в мир. Мы с радостью возьмем вас в консультанты на постоянной основе и деньгами не обидим.

Уолтер наполнил бокалы, потом посмотрел на нас, пересчитал и пошел к старомодному шкафу из темного дерева за четвертым.

Когда в каждом из четырех сосудов оказалось понемногу вина, Бильфингер сказал:

— Нет, довольно с меня. Да и нет веры уже ни во что. Если уж мои работодатели сложили лапки перед могущественным врагом, то кто такой я? Блоха. И чем дальше я спрячусь, тем спокойнее мне станет. Но вот поговорить я иногда люблю! Наверное, это старческое. За здоровье! — блеснул он ломаным русским.

Все пригубили понемногу вина, и над столом повисло странное молчание, какое бывает при встрече старых друзей, когда обо всем уже наговорились и нужно время просто посмотреть друг на друга, оценить перемены и понять, что ничего не возвращается и каждый новый миг жизни – новый.

— Не знаю, будет ли тебе интересна моя история во второй раз, — вдруг произнес Уолтер. — Да и Алексу будет скучно. Погуляйте по окрестностям, здесь есть на что посмотреть. Сделайте фотографии, будет что вспомнить.

Захар согласно кивнул и показал Алексу подбородком на дверь. Сам он в один глоток осушил бокал и, прихватив пару кусочков сыра, направился вслед за Вязовски.

— Когда я был молод и полон надежд, — начал разговор герр Бильфингер, — я хотел изменить мир. Сделать его справедливым и открытым. Как вы сейчас. А поскольку образование у меня было хорошим – Даремский университет – не Оксфорд и Кэмбридж, но и не “университеты из красного кирпича” и тем более, не “из листового стекла”! Дарем – это… Дарем. В общем, когда мне было двадцать четыре года и я обзавелся шапочкой магистра филологии, мне поступило предложение от старинного друга семьи поступить в секретную разведывательную службу – SIS, о которой до сих пор знают только профессионалы, которой нет в списке британских ведомств, а уж в те времена – перед смертью Сталина – о ней не знали и некоторые министры.