По прозвищу Малюта (СИ) - Айзенберг Александр "Берг Александр" Страница 34

Утром, крайне злой командир 23-й пехотной дивизии генерал Мититаро Комацубуру, командовавший операцией, выслушивал от своих подчиненных данные от потерь, понесённых его войсками этой ночью от русских диверсантов. Если учесть, что его войска за одну только ночь потеряли почти всю бронетехнику и почти треть артиллерии, то его можно было понять. (В этой операции со стороны Японии было задействовано 87 танков и 124 орудия, и успешно проведённая диверсия значительно ослабила силы японцев.) Его войскам предстояло наступать, а тут в результате удачной русской диверсии, а в том, что это были именно русские, генерал Комацубару ни сколько не сомневался. У монголов просто по определению не могло быть таких частей, а проведённая диверсия ясно показывала, что уровень подготовки противника никак не хуже японских шиноби.

Я с огромным нетерпением ждал результата этого выхода, всё же просто разведка противника значительно отличается от проведения диверсии, причём массовой. Если в первом случае ты просто от всех прячешься, чем значительно снижаешь шансы твоего обнаружения противником, то во втором случае ты можно сказать сам лезешь на рожон. Отправив группы курсантов в ночь, я так и не смог заснуть, всю ночь промаявшись на нашем КП и только утром, когда первые группы стали возвращаться, я успокоился. Лишь после того, как вернулась последняя группа, я, выслушав вместе с Стариновым и Судоплатовым отчеты командиров групп, пошел спать. Главным для меня было не то, что ребята смогли уничтожить большое количество вражеской техники и вооружения, а то, что они все вернулись без потерь, у них даже раненых не было. Пока я спал, Старинов отбыл на КП армии, где лично доложил результаты ночного выхода командарму Штерну и оказавшемуся там же комдиву Жукову. Они сначала не поверили докладу Старинова, уж больно фантастически это выглядело, потери японцев соответствовали большому сражению, а не действиям диверсантов, но позже они получили данные авиаразведки, которые полностью их подтвердили. Получив от Старинова данные, где и что нужно смотреть, лётчики с лёгкостью находили указанные места и сами с высоты видели сгоревшую бронетехнику и подорванные орудия. Лишь вечером, получив от авиаразведки подтверждение, Штерн с Жуковым поверили в доклад Старинова. Честно говоря их можно было понять, потери противника соответствовали крупному сражению, а в мире пока не было подобных подразделений, вернее такого массового и успешного их применения. Хотя командарм Штерн видел действие моей группы в Испании, но он застал только мои самые первые операции, так как почти сразу после этого был отозван из Испании и назначен начальником штаба Отдельной Краснознамённой Дальневосточной армии и не видел результатов нашей деятельности. Зато теперь, после такой яркой и результативной демонстрации возможностей Войск Специального Назначения, всё командование Красной Армии наконец осознало, какой инструмент появился в их руках. Уже этим же вечером в Генштаб ушла шифрограмма с результатами нашего рейда по японским тылам. Этот выход поменял всю историю Баин-Цаганского сражения, огромные потери японцев в бронетехнике и артиллерии значительно снизили их огневую мощь, в результате чего их удар получился намного слабее.

Больше таких удачных рейдов за всё оставшееся время конфликта у нас не случилось, что поделать, мы можно сказать в первый раз сняли все сливки, но мы и не бездельничали. Почти каждую ночь группы наших курсантов отправлялись в японский тыл, и теперь доставалось личному составу японских частей. Снятые часовые, вырезанные патрули и пулемётные расчёты, перехваченные курьеры и уничтоженные линии связи, наши курсанты резвились во всю, и теперь японцы со страхом ждали каждую ночь. Все их попытки уничтожить диверсантов не приводили ни к чему, кроме как к новым потерям. Любимой фишкой наших бойцов стало оставлять после себя мины, на которых и подрывались преследователи. Наибольшей любовью у курсантов пользовались разумеется монки. При удачном стечении обстоятельств, они уничтожали целые отделения и даже взводы преследователей, если те имели глупость преследовать наших курсантов сплочёнными группами. Правда японцы тоже быстро учились и скоро перестали преследовать наших диверсантов плотным группами, они рассредоточивались, что бы в случае подрыва мины не попасть всем вместе под её разрыв. Сами японцы стали какие-то дёрганные, сказалось постоянное напряжение в ожидании очередных подлянок от наших диверсантов. Я, честно говоря, плохо знал историю этого конфликта, все же это не Великая Отечественная и в школе этому конфликту уделялось очень мало времени. Только общие сведения, а кроме того и в книгах и в фильмах о Халхин-Голе почти не упоминали, потому и народ о нём почти ничего не знал, почти также, как и о Гражданской войне в Испании. Просто знали, что это было и что наши бойцы и командиры там участвовали и что в Испании проиграли, а на Халхин-Голе выиграли, и всё. Ну ещё, что многие там сделали себе карьеру, как например Жуков и Рычагов, вот в принципе и всё. Вследствие этого хорошо эту тему знали лишь те, кому по каким либо причинам была нужна или интересна история этих конфликтов, а для всех остальных это были лишь краткие и сухие строчки прошедших событий без всякой конкретики.

Через несколько недель вследствие того, что для наших ребят стало очень мало целей, произошло их разделение, армейцы так и остались работать по японским тылам, а подопечные Судоплатова стали работать уже по нашим тылам, считай по своему основному профилю и перехватили таки две японские группы разведчиков. Так мы и работали уже без особых успехов до сентября 1939 года, когда 4 числа не было подписано перемирие. (В реальной Истории перемирие было подписано 15 сентября 1939 года после того, как перед этим японское правительство обратилось к СССР через своего посла в Москве с просьбой о прекращении военных действий на монгольско-маньчжурской границе.)

15 сентября 1939 года, Улан-Удэ.

Раздавшийся паровозный гудок известил нас, что наш эшелон отправляется. После того, как 5 сентября 1939 года вступило в силу перемирие между Японией с одной стороны и СССР и МНР с другой, нас отправили назад в Нахабино, так как больше нам тут делать было нечего. Я уезжал с лёгким сердцем, хотя совсем избежать потерь нам не удалось, но по крайней мере удалось избежать безвозвратных. В основном курсанты получали лёгкие ранения, но было и два десятка тяжёлых, в результате чего с десяток курсантов сейчас находились на излечении в госпиталях. Главное, что их жизням уже ни чего не угрожало и они уверенно шли на поправку, а кроме того ни кто из них не получил инвалидность. Несколько легкораненых курсантов также ехали с нами, мы не захотели оставлять их здесь, у ребят были лёгкие раны и наши штатные санинструктора вполне могли делать им в пути профессиональные перевязки. Если в начале лета наш эшелон стрелой летел на Дальний Восток, пользуясь преимуществом в движении, то сейчас ни кто не менял нам на станциях паровозы, и порой нам приходилось по нескольку часов стоять на станциях дожидаясь, когда наш паровоз заправят водой и углём. У все ребят, как и у преподавателей, было отличное настроение, мы победили, а кроме того ни кто из них не погиб, а ранения, так какая война или конфликт без ранений, главное, что все живы и даже не инвалиды. Мы ехали почти две недели до Москвы, за это время у многих легкораненых зажили раны, а курсанты хорошо отдохнули, и главное вдосталь отоспались за это время. Что ещё им было делать во время пути, как смотреть в окна вагона или спать. Да-да, именно вагона, никаких теплушек, подвижного состава хватало, к поезду прицепили одну теплушку в которой везли нашу пиротехнику и другое тяжёлое имущество. Вот так 25 сентября мы и прибыли в Нахабино.

25 сентября 1939 года, Нахабино.

На станции нас встречал духовой оркестр одной из расквартированных здесь частей, он играл бессмертный марш Прощание Славянки, а среди встречавших нас, стояли и жёны командного состава. Я сразу отыскал взглядом свою Лену, она стояла в первых рядах, а её живот заметно оттопыривался. Я каждую неделю писал её письма, что бы она не так сильно волновалась за меня. В принципе я волновался за неё гораздо больше, так получилось, что я сам так ни разу и не сходил в японский тыл, а всё это время провёл при штабе, а вот Лене в её положении волноваться было нельзя. Я только и успел наскоро её обнять, когда поезд остановился, и мы вышли из вагонов, а после пришлось парадным строем маршировать в наш учебный центр. Только после того, как курсанты разошлись по своим казармам, я поспешил домой, где наконец и смог нормально обнять жену. Вся её хорошенькая мордашка была в слезах, только спустя час она наконец успокоилась. Я был этому очень рад, а сам со страхом думал, как она будет рожать. На календаре стояла дата 25 сентября 1939 года, Вторая Мировая война началась 25 дней назад, и спустя неделю — другую поляки капитулируют. (6 октября сдались последние польские войска.) Я ни сколько не сомневался, что нам не дадут спокойно учится дальше, по крайней мере этот выпуск точно раньше времени закончит обучение, впрочем, как и следующий.