Андрей Посняков - Час новгородской славы Страница 35

Выбежавшего на крыльцо Фрола сбили с ног ворвавшиеся в палаты дьяки. Предстали всей толпой перед посадником, поклонились в пояс.

— Что такое?! Опять кто-нибудь умер?

— Хуже, батюшка! — хором рявкнули дьяки. — Три каравеллы сгорели вчера ночью на ладожской верфи!

Тьфу ты! Час от часу не легче!

Беда не приходит одна. Не пришла она одна и в Новгород. Недовольный открытием университета — хорошо понимал, чем это грозит Москве — Великий князь московский Иван перехватил идущие в Новгород караваны с «низовым» хлебом, закупленным в южнорусских, «понизовых», землях: в Чернигове, Путивле, Воронеже. Проходили эти караваны через московские земли, вот Иван и перекрыл краник, мотивируя очередной новгородской «изменой». Сулился даже снова собрать войско, наказать непокорных и, по отчетам верных людей, начал уже собирать.

Таким образом замаячили пред Новгородской Республикой две большие проблемы: хлеб и война. Правда, нельзя сказать, чтобы новгородцы к ним не готовились. Последние три года, после Шелони, только этим и занимались. Ввели новый налог на постоянное наемное войско, которое и составило военную основу вооруженных сил. Войско оснастили по европейскому образцу: пикинеры, аркебузиры, латники. Каждый месяц проводили маневры, да и пообстрелялись, в приграничных стычках с теми же шведами под Кексгольмом, что на западном берегу Ладоги. Так что теперь далеко не ополчение встретило бы Ивана, а хорошо обученные профессиональные воины.

А не поэтому ли и убили Кирилла Макарьева? Ведь именно он, тысяцкий, и занимался новым войском, набранным еще старым тысяцким, ушлым «новым боярином» Симеоном Яковлевичем.

Олег Иваныч кликнул дежурного дьяка, не вернулся ли Фрол? Нет? Как вернется, сразу сюда. Сам же заходил по палатам, меряя шагами покрытый красным ковром пол. Думал. С войной все понятно — как будет, так и дадим бой. С пожаром на верфях Олексаха разберется, в этом ему, правда, и помочь нужно будет, как время появится, — дело-то государственного масштаба! Остается хлеб. Не пропустит хлеб Иван! А если через Литву попробовать? Ну, положим, из Переяславля далековато эдаким крюком будет, а вот из Чернигова или Путивля — в самый раз. Только, кроме Литвы, там и псковские земли. А уж Иван постарается, подговорит псковичей. Значит, надо и с ними договориться. Помочь против тех же ливонцев со спорными землями, хоть ливонцы давно в друзья набиваются, да все ж теперь выгоднее со Псковом дружить. Хорошая мысль. Надо обговорить срочненько с Феофилом, да вынести на Совет Господ. Посольство снарядить да побыстрее отправить. И в Литву, и во Псков заедут. А пока вмешаться в экономику: ограничить цены на хлеб. Правда, купцы могут хлеб придержать, но делать нечего, придется цены ограничивать. Иначе дело чревато бунтом. Новгородские «простые люди» — это вам не забитые российские бюджетники. Так перед властью кулаком стукнуть могут, мало не покажется!

В дверь осторожно постучали.

— Кто? А, Фрол. Явился. Ну, что там у тебя?

— Вот, господине, — дьяк с поклоном протянул Олегу Иванычу грамоту. — Не было никакого лука игрушечного. И стрел тоже не было.

— Но ведь валялась одна, на полу-то!

— Валялась…

— Валялась. А не через открытую ли ставенку залетела?

— Уж больно мала для лука.

— Самострел?

— И не самострел. Стрелка тонка, легка, неказиста. Ну, точно — игрушка!

— Ладно. Иди пока.

Отпустив дьяка, Олег Иваныч задумался. Припомнилась ему загадочная смерть Селим-бея в далеком Тунисе. Маленькая тонкая стрелка… пропитанная ядом африканской гадюки или еще какой дрянью! Как выразился Геронтий: «неизвестным врачам Запада ядом». Не нужен ни самострел, ни лук, только длинная духовая трубка — изобретение диких племен чернокожих зинджей.

А на Загородцкой, в задних гостевых горницах корчмы Явдохи, сидел за широким столом звероватого вида кряжистый мужик. Перед ним стояла глубокая деревянная миска с коричневым дурно пахнущим варевом. Высунув от усердия язык, звероватый мужик окунал в варево маленькие тонкие стрелки. Рядом, на скамье, лежала тонкая духовая трубка, изготовленная когда-то из озерного африканского тростника старым колдуном-зинджем.

Скрипнув дверью, возник слуга:

— В баньку, Матоня Онфимьевич?

В баньку-то? Можно. После пребывания у татарвы никак не откажешься от баньки — хоть она и два раза на дню месяц за месяцем. Татары — степняки. Мыться им некогда, негде, да и зачем?! А как сдался Матоня татарскому разъезду, так волей-неволей пришлось степнякам соответствовать.

Татары, конечно, не сразу ему поверили. Но пленник оказался истинным правоверным — пять раз в день творил намаз и гулко читал молитвы. Решили не убивать его, даже развязали руки. Так и очутился Матоня в Орде, где и предложил свою саблю хану Ахмату. В стычках с поляками и московитами пощады не давал, а потому скоро получил небольшой улус под Казанью. Правда, и там отличился — насмерть забил плетьми крестьянского мальчика, что вовсе не приветствовалось ордынским законом. Местный судья — кади — наложил на него епитимью да велел явиться к самому хану пред ясные очи.

Там и встретился Матоня с Митрей. Хотели отсидеться в Орде годик-другой, да не получилось. Ахмат да мурзы его совсем по-другому ими распорядились. Служить великому хану желаете? Что ж, дело похвальное и Аллаху угодное. В таком разе идите, служите. В Москву соглядатаями, зорким ханским оком. Давненько уже назревало столкновение хана с Москвой, Иван, князь московский, пятый год дани не слал, сволочь такая! Новый Алексин захотел? Или уж лучше сразу Москву сжечь? Вот вам, Маруф и Митрий, золотые пропуска-пайцзы. Спрячьте их подальше да поезжайте в Москву. Втирайтесь в доверие, занимайте посты, вызнавайте, оговаривайте, убивайте — на все вам ханское благословение.

Не рады были возвращаться в Москву Матоня с Митрей, ох, не рады. Вдруг кто их в Орде видел, да не пленниками — вельможами? Постоянно в страхе жить — куда же гоже? Потому, в государев приказ явившись, представились они, будто из татарского плена бежали, да попросились обратно в Новгород.

Ну, в Новгород, так в Новгород — там, как никогда, верные люди нужны. Вызнавать, оговаривать, убивать. На все это — личное Ивана благословение. Не пайцзы от великого князя получили — деньги, и деньги немалые. В Новгород прибыли по отдельности, чтобы внимание не привлекать излишнего. Митря — с дьяками приказными, а Матоня — с купеческим караваном. Ладно у них с Новгородом вышло — и московский приказ выполнили, и ордынский.

Вот и сидел сейчас Матоня в усадьбе на Федоровском ручье, смертоносные стрелы готовил да поджидал Митрю. А пока поджидал, можно и баньку…

Митря же под видом богомольца по надвратным церквям ошивался да возле городских стен. Инспектировал оставшуюся агентуру — людишек верных средь стражников. Все примечал, козлобородец чертов.

Ага! На проезжей башне Славенской караул сменился — старую стражу, Кузьму с Онуфрием, за винопитие в Тихвин услали. О том Митре сменившийся стражник за вина баклагу поведал. К тому же присовокупил, что если уж их из Новгорода за винопитие выгнали, то в Тихвине они сопьются обязательно, поскольку что там еще делать-то?

Митря только усмехнулся на это. Что-что, а дел он своим людишкам найдет — пожар пусть, на худой конец, устроят на посаде Тихвинском.

Следующим шагом Митри был Детинец. Был там один человечек из стражи, верный. Филимоном звали. Правда, чего-то не видать Филимона ни на стене, ни на башне. Митря порыскал по Бискуплей да по церквям, порасспрашивал, поприслушивался. Не поленясь даже, зашел к Филимону домой — никого там не оказалось, бобылем Филимон жил. Жена умерла, а дочка, по малолетству еще, в татарский полон попала. Соседка сказала, направлен дядько Филимон на обучение воинское в карельские земли, к Кексгольму. К июлю месяцу, дай бог, вернется. Ну, к июлю, так к июлю. Вернется, все о новом новгородском войске поведает — то делу на пользу.

Везде прошарился Митря, только в трапезную монастыря Михалицкого не пошел — служку послал, Максюту. Тот и вызнал от Амвросия-келаря — убивается Фекла, что с Молоткова улицы, сгинула дочка Маша — не иначе, как с Ондрюшкой, полюбовником своим подлым, сбежала, тварь этакая.

Только посмеялся Митря — вспомнил, как ощупывал девку при покупке Аттамир-мирза. Аж слюной истекал весь, может, себе захотел оставить? Да нет, вряд ли, торговля, она торговля и есть, а на такой красивой девке навариться можно неплохо.

Степенной посадник боярин Олег Иваныч Завойский нанес неофициальный визит сановному боярину, члену Совета Господ и старому своему приятелю Епифану Власьевичу. Как писали бы газеты, будь они в то время, «ужин прошел в теплой и непринужденной атмосфере». К столу подавали жаренных в масле осетров, белорыбицу, говяжий студень, копченые лосиные языки. Это не считая соленых рыжиков, стерляжьей ухи, гречневой, с горохом, каши, пирогов двух десятков видом.