Дмитрий Старицкий - Фебус. Принц Вианы Страница 4

Ага, васконский язык не назвал: знать, именно на нем сейчас и треплемся. И получается у меня это естественно, как дышать. Чудеса в решете. «Доктор, а я после вашего лечения смогу играть на скрипке? – Сможете. – Вот здорово, а раньше не мог».

– Принеси-ка подогретого вина. А то так голос ссадим, не заметим, – подмигнул я ему.

Парень моментом подорвался и убежал к кострам.

А я не на шутку заскрипел извилинами. Воспитанник падре, однако. Вот только невинной жертвы священника-педофила мне и не хватает до полного счастья в ближнем окружении. Потому и отослал парня, что такую информацию мне срочно надо переварить наедине. В моем времени педофильские скандалы с католическими пасторами возникали с периодичностью почтового поезда. И очень смачно обсасывались всеми средствами массовой информации. Вплоть до того, что самого папу римского каяться заставляли. Зачем – понятно. При легализации гомосексуализма и полной толерастии во всем остальном, кроме педофилов, у демократов совсем не осталось «врагов народа».

Известный всем педик в традиционном христианском обществе – содомит и изгой, а тайный – вкусный объект для шантажа. К примеру, в Англии, шантажируя оглаской, наша разведка заставила работать на СССР аристократическую «кембриджскую пятерку». Это в середине двадцатого века. А вот в начале третьего тысячелетия такое уже по определению невозможно – в Англии содомией публично гордятся.

А вот как ТУТ к содомитам относятся, я пока не знаю. Может быть, и толерастно до радужности. До гей-парадов на Масленичный карнавал.

Представил себе лав-парад геев-флягелянтов* и усмехнулся такой картинке.

А с другой стороны, резон еще в том, что других подходящих кандидатур вокруг что-то не наблюдается. К тому же грамотных. Не те века. Не помню, чтобы их было много, помимо жеребячьего сословия*.

Все же как это трудно решиться кому-то довериться, тем более в незнакомой обстановке. Да что там незнакомой – фантастической! К тому же, один раз уже погибнув, очень не хочется повтора. И надо честно признаться себе в том, что «Штирлиц как никогда был близок к провалу». Дальше вопросы у меня пойдут такие, что у парня, кроме недоумения, ничего вызвать не смогут. А это опасно тем, что…

Повторяться не хочу – смотри выше.

К тому же, как ни крути, а кроме этого парня, у меня в обозримом пространстве другой подходящей кандидатуры нет. Что может быть лучше кандидатуры раба в таком случае? Кто был ничем – тот станет всем.

Одноглазый, который почему-то слишком фамильярен с «государем», отпадает сразу. Да и не нравится мне его бандитская рожа. Рыцари тоже отпадают по определению. В вопросах чести у них в заду вода не держится. И как они воспримут мои предложения? Вот хрен мне угадать навскидку местный этос*.

А остальные кто тут?

Чьи это люди?

Мои, как «государя»? Или из рыцарских копий* пахолики*? Тогда вассалы* моих вассалов – ни разу не мои вассалы.

Микал примчался обратно не один, а с двумя такими же парнями в неброской одежде. Головных уборов на них не было, и мне стало видно в неровном свете факела, что эти молодые люди, в отличие от рыцарей и пажей, очень коротко стрижены.

В руках всех троих была поклажа.

Рядом с моим лежбищем они споро расстелили холщовую скатерть, поставили на нее несколько оловянных тарелок с нарезкой из мяса, хлеба и сыра. Серебряную солонку с откидной крышкой и пучок перьев зеленого лука. Микал в руках держал исходящий паром котелок и пару небольших оловянных кубков на низких ножках.

Закончив сервировку, они все встали на колени, склонив головы. Тут я заметил на шеях этих парней ошейники, но не как собачьи, а из тонкой замши. Не натирающие кожу. «Да они же рабы», – смекнул престарелый кандидат исторических наук в теле молодого феодала.

А вот Микал носит свой башлык завязанным, и шеи его не видать. Не хочет, наверное, чтобы сторонние видели его рабский ошейник? Стесняется? К тому же у этих парней нет никакого оружия, а у Микала вон какой здоровый тесак на поясе. А ведь он тоже раб. Сам в этом сознался. Без пол-литры и не разобраться мне в местных общественных связях. А надо.

Я разрешающе махнул рукой. Нет, не так; совсем не так – я милостиво помавал дланью, и парни убежали. А Микал остался, все так же стоя на коленях.

– Ну что tormozisch? Наливай, – приказал я ему и понял, что слово «тормозишь» произнес по-русски.

Вот так и палятся шпионы и попаданцы.

Однако Микал не стал переспрашивать и разлил горячее вино по кубкам.

Вино было так себе, как из сетевого супермаркета. А для нормального глинтвейна в нем остро не хватало специй и сахара. Однако что-то типа меда во вкусе ощущалось. По крайней мере, винную кислинку перебивало, но не более. Что уж теперь привередничать – горячее сырым не бывает.

Мясо оказалось классическим хамоном каменной твердости. Козий сыр – наоборот, мягким, типа бри. А хлеб – пресный лаваш, уже успевший слегка подсохнуть. Так что и лучок с сольцой пошел в кассу. Похрустеть.

Особо порадовался я за себя, ощутив во рту вместо привычного пластмассового «социального» протеза здоровые молодые зубы, способные гвоздь перекусить. Как оно, оказывается, насладительно по ощущениям – рвать зубами твердое мясо, а не рассасывать его.

О! Да мне же теперь и «виагра» не нужна! Это гут. Это мы завсегда, хоть компьютер с порнушкой остался в далеком прошлом-будущем. Но надеюсь, этому телу, для того чтобы возбудиться, порнуха без надобности вовсе. Потом проверим. Все проверим. Главное – выжить.

Пока я насыщался, Микал пил маленькими глотками вино, не притрагиваясь к еде. Возьмем на заметку такое его поведение: делает только то, что заранее разрешено: сказал я обоим промочить горло – и он пьет. А вот насчет закуски он распорядился самостоятельно: наверное, хочет парень кушать и надеется на господские остатки. Что ж, все съедать не буду. Не расстраивать же потенциального союзника.

– Остальное можешь съесть, если хочешь. – Я снова неопределенно помавал дланью над «дастарханом».

– Благодарю, сир, – торопливо пролепетал Микал и так же торопливо принялся за еду, не забывая искоса оглядываться на костры, словно кто-то мог оттуда прийти и отнять у него эти деликатесы.

Впрочем, это они в двадцать первом веке – дорогие деликатесы, а сейчас вроде как самая обыкновенная еда для долгой дороги.

Когда юноша насытился, я попросил:

– Расскажи о себе.

Удивился пацанчик, очень удивился. Это у него на рожице было написано несмываемыми письменами охреневшей мимики.

– Что вы хотите услышать, сир?

От ешкин кот; он мною еще манипулировать пытается. Или все проще – боится чего-то?

– С самого начала и расскажи. Ты же не васкон? Так откуда ты?

– Варяг я, сир. С южного берега Варяжского моря*.

У-у-у… Как тут все запущено. Какие-такие, йок макарек, в пятнадцатом веке варяги? Или мне пора снести в сортир свой кандидатский диплом по истории, или тут сама история совсем иная, чем у нас была. А это уже хуже. Много хуже. Никакого послезнания в качестве вундервафли у меня в таком разрезе нет. И не будет. От черт, придется жить простым феодальным бытом, не зная будущего. Как все люди. Никаких преимуществ. Одни минусы. Хотя минус на минус дает плюс.

Первый минус – это полное отсутствие памяти носителя моего тела до моего вселения в него. Полтора десятилетия так навскидку. А второй минус придется еще поискать. Вот так и крутил я эту мыслю, слушая парня вполуха.

– С какого конкретно ты места?

– С южной Ютландии, сир.

– Разве там не дойчи живут?

– Нет, сир, дойчи гораздо южнее находятся. Севернее нас даны*, а мы – варяги, нас еще ютами* дразнят. На запад остатки англян, что на остров не перебрались. На восток – шверинцы. На юг – алеманы*. А вот за ними – дойчи.

– Ofiget; dajte dva, – вырвалось у меня по-русски.

– Schto dva? – переспросил меня парень на том же языке. – Schto vam podat?

– Ты и русский язык знаешь? – вопрошаю из осторожности по-васконски.

– Русы когда-то были частью ютов, но давным-давно ушли на восток. Лет с пятьсот так, точнее я не помню, – и добавил: – Stariky bajaly, chto uvel ich konung morja Rurick v tzarstvo testia svoego.

Рано еще мне так раскрываться. Рано. А мальчишке за зондаж – пять с плюсом. И я перевел беседу снова на васконский язык:

– А в рабство как попал? Я понял так, что родился ты свободным.

– Да ваши вассальные мурманы* из Биаррица, сир, и напали. Кого побили, кого похватали. Так я на их ladie и оказался. – Слово «ладья» он опять сказал по-русски. – Это был их последний поход за женщинами.

– За женщинами?

– Да, сир, им же запрещено жениться на местных…

Вот стервец. Пороть мало. Но чувствуется школа. Ох непрост был капеллан в моем замке, ох непрост.

– А потом – в Биаррице – они меня определили в монаршую квинту* – долю в добыче. Отвезли в замок, там постригли и приставили в капелле прислугой за все. Крестили по-местному. А как вырос, майордом определил кнехтом* в конные арбалетчики, хотя капеллан очень уговаривал принять сан.