Убей-городок (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич Страница 4

— Тогда покеда! — сыщик осторожно пожал мою руку, как будто именно она и была у меня травмирована и сложил свои бумаги в потрёпаную папочку.

— Покеда! — в тон ему ответил я.

Во время всего нашего разговора меня не покидало чувство, будто бы я знаю что-то ещё, или узнаю потом в своей будущей жизни об этом происшествии, но это что-то никак не выплывало на поверхность сознания. В голове царил ералаш, и все события этого дня и моей прошлой жизни перекрутились, перепутались местами, как в детском калейдоскопе, который с сумасшедшей скоростью крутил перед моими глазами какой-то идиот.

Митрофанов уже собрался уходить, когда послышался голос дяди Пети, о котором я совершенно забыл за разговором с сыщиком.

— Эх, дурилка ты картонная, — говорил он кому-то. — Зарежет она тебя как-нибудь. Куда нынче-то ткнула? В грудь? Нет, Василий, поверь опытному человеку — коли повадился кто тебя ножом тыкать, так зарежет.

— Она зарежет, так хоть у нас «глухарей» не будет, — флегматично откликнулся Джексон, врезавшись в разговор. — А не то из-за Василия, уже две штуки висит. Так что, Петр Васильевич, пусть режет, нам хлопот меньше. И отчетность портить не будет.

Видимо, сыщик тоже знал человека, которого увещевал дядя Петя.

Я скосил глаза вправо и увидел, что дядя Петя сидит на краешке койки одного из страдальцев. В этот раз, как ни удивительно, память не отказала. И я понял, почему. Это же Вася Ламов, парень с кривой судьбой, в которую мне впоследствии приходилось неоднократно вмешиваться вплоть до самой его смерти. Вот уж где встретились! Вася был не с моего участка, а с дяди Петиного, но тот соседний, поэтому мы всегда в курсе дел друг друга. А супруга Ламова числилась дворником в поликлинике, которая уже на моем участке, поэтому я и знал кое-какие подробности их жизни.

Василий Ламов — парень хороший. Работяга, каких мало. Спокойный, немногословный. Трудится сменным электриком на заводе, воспитывает чужого сына. Пьет только по большим праздникам — на Новый год, да на день десантника. Все-таки, два года отслужил в десантуре, даже поучаствовал в каком-то военном конфликте, но в каком именно, и где — не рассказывает. Ламов меня постарше лет на пять, так что, это может быть и Египет, а то и Вьетнам. Но официально считалось, что нас там не было, тем более срочников не посылали. Не посылали, а вот медалька у Васи есть, но не наша — маленькая, из латуни.

И все бы хорошо было в жизни Васи, если бы не Люська, его жена или, говоря казенным языком — «сожительница», потому что не хотела женщина официально выходить замуж за Васю, хотя тот ее постоянно о том просил.

Люська — разбитная бабенка лет тридцати, с небольшим гаком, битая жизнью, дважды успевшая отсидеть в тюрьме (первый раз по малолетке, за кражу, а во второй раз — за нанесение тяжких телесных повреждений сожителю), родить Никитку (от кого именно, не говорила) и «захомутать» хорошего парня.

Василию добрые люди много раз говорили — мол, куда ты с ней связываешься, с этой кобылой? Она же тебя и старше, и с ребенком. Да еще и с таким прошлым. Но, что тут поделаешь — любовь у парня, да такая, что прощал он своей Люське и запои-загулы, и все прочее. На увещевания не реагировал, только кивал. Но жену любил страшно, а ее сына Никитку старался воспитывать, как умел, и за жену на работу выходил. Дворничиха из Люськи еще та, на вверенной территории ее почти и не видели, но коли все в порядке, благодаря Васе, так и вопросов нет.

Вася прощал жене и пьянство, и измены. К ее ребенку относился как к своему. Сам водил в садик, а если был занят — на смене, то просил кого-нибудь из друзей забрать мальчонку. И ему не отказывали, потому что парень и сам всегда готов был помочь.

Люська, иной раз, после недели отсутствия, появлялась, словно ни в чем не бывало и деятельно принималась за хозяйство — мыла полы, стирала, кормила мужа и сына. Васька радовался и надеялся, что супруга взялась за ум. Но проходил месяц-другой и Люська «срывалась». Либо исчезала, непонятно куда, а искать ее было бесполезно, либо надиралась до поросячьего визга и принималась буянить. А еще проявляла неслыханную ревность, выражавшуюся в том, что она норовила пырнуть сожителя чем-то острым. Ламов — парень крепкий и сильный, все-таки, бывший десантник, мог бы образумить супругу, так ведь нет — рука не поднималась. Уворачивался, конечно, но не всегда получалось. Да и как увернешься, если тебя пытается зарезать любимая женщина? Два раза «кобыла» колола Васю отверткой в филейную часть, один раз — в живот, а нынче, значит, уже и в грудь.

Но Вася упорно покрывал свою любимую женщину. Про удары отверткой говорил — мол, сам не туда сел, а про ранения в живот и в грудь — дескать, нанесли неизвестные. Сама же Люська всегда шла в отказ — мол, ничего не знаю, ничего не видела. Свидетелей, разумеется не было. И как тут, скажите, уголовному розыску работать? Отвертка, еще куда ни шло, можно отписаться, что имел место несчастный случай, а вот «неизвестные», которые нанесли тяжкие телесные, это стопроцентный глухарь. Ну, теперь уже две штуки. И все кругом знают, кто виноват, даже начальник ОУР, а что поделать?

Такое, чтобы муж бил супругу смертным боем, а та его жалела, не хотела писать заявление в милицию, я встречал, да и не один раз, а вот чтобы жена «тиранила» мужа — такого больше никогда не видел.

Занятная штука память: чуть приоткрывшись, она уже не препятствовала восстановлению некоторых событий, и я принялся вспоминать — чем закончилась история «большой и светлой любви» Василия Ламова? А закончилась она очень плохо. Убийством. Только убили не Васю, а саму Люську. А убил ее не кто иной, а подросший Никитка, который, хотя и знал, что Василий ему не родной отец, но называл его папкой и очень любил. Нет, мальчишка не хотел убивать свою мамку, но когда та, в очередной раз, бросилась на Васю с ножом, оттолкнул ее, да так сильно, что пьяная Люська упала и ударилась виском о табурет.

И так бывает. Так что, зря говорят, что пьяных бог хранит. Кажется, Никиту потом отправили в колонию, но не уверен. Хотя нет, в колонию он точно не пошел. Характеристики из школы хорошие, на учете не состоял, да и обстоятельства дела ясные. Убийство по неосторожности, а парню и всего-то пятнадцать лет было. Ламов, кстати, пытался взять вину на себя, чтобы спасти мальчишку. И взял бы, и в тюрьму сел, если бы на этот раз в квартире не оказался случайный свидетель — одноклассница Никиты. Кажется, у Люськи отыскались какие-тородственники в Таджикистане, которые и забрали парня себе. Вася переживал, но официальные отношения с Людмилой оформлены не были, поэтому опекунствоне разрешили оформить.

Значит, Никита уехал, а сам Вася Ламов, похоронив жену, запил по-черному, да так, что его уволили с работы. А что оставалось делать, если сменный электрик приходит пьяным, а потом норовит забраться на кран? Два раза прощали, работник-то он был отличным, но сколько можно? Убьется, кто отвечать будет?

Кажется, последний раз я видел его в году этак... девяносто втором, или третьем. Вася уже пропил квартиру, бомжевал, был частым гостем в медвытрезвителе, хотя бомжей туда не любили брать — что взять с бездомного, а вытрезвители должны окупаться. Мне приходилось звонить начальнику трезвака, чтобы тот устроил Ламова на ночь. Пытался пристраивать Васю в приемник-распределитель для бродяг и попрошаек, чтобы парень восстановил документы, устроился хотя бы на какую-то работу. Можно же, если захотеть, начать все заново. Устроился бы на работу, не пил, с жильем, пусть даже с койко-местом в общежитии я бы ему помог. И ведь устраивал пару раз, но Вася срывался, убегал. Как помогать тому, кто не желает, чтобы ему помогали? А дальше, Ламов просто замерз в сугробе.

И что я сейчас смогу сделать, со знанием будущего? Скажу Василию — мол, кончай ты со своей бабой, ищи себе нормальную женщину? Послать-то он меня не пошлет, но слушать не будет. И Люську я его вряд ли спасу.

Да пропади ты пропадом, все мое послезнание!

До конца дня я проспал. Мне снился аквапарк и дед Слышь, который показывал на здание водных удовольствий и строго внушал мне: «Ты парень, это брось! Не бывает, слышь, такого, это тебе мерещится. Об этом тебе любой мушкетер может сказать!»