Мама, папа, я и Перестройка (СИ) - Конфитюр Марципана Страница 4

Зато шкафчик свой узнал я сразу: уверенным шагом дошёл до него, находящегося в самом конце длинной пеналообразной комнаты и обнаружил внутри смутно знакомые коричневые сандали. Папа остался у входа и лишь одобрительно помахал, глядя, как ловко я раздеваюсь и обуваюсь самостоятельно. Малышня никак особо на меня не реагировала: значит, выглядел я нормально, не примечательно, и шкафчик выбрал правильно, при том, что заметьте, не знал, что на нём нарисовано! Да-да, мой шкафчик один на всю группу был, можно сказать, без рисунка: дело в том, что его дверца когда-то давно застряла между стеною и батареей в открытом виде, так что узнать, что там изображено с другой стороны, было невозможно, равно как и закрыть шкаф... Как видите, я с детства был «везунчиком».

Вид помещения группы вызвал у меня желание заплакать и засмеяться одновременно. Эту комнату я помнил превосходно. Дело было, наверное, в том, что когда мы в садике изучали понятия «лево» и «право», воспитательница сказала, что первое – это в сторону окна, а второе – в сторону туалета. С тех пор, соображая, куда повернуть и в какой стороне что находится, я был вынужден снова и снова представлять себя в детском саду и припоминать расположение отхожего места. Кстати говоря, оно тут было примечательным: со стенкой, наполовину нормальной, а на вторую, верхнюю, половину, сделанной из стекла. Возможно, это помещение с этим туалетом предназначались для каких-то совсем маленьких детей, я без понятия: наша подготовительная группа базировалась именно здесь и играми «в доктора» по понятным причинам не увлекалась.

На завтрак были, как все, вероятно, уже поняли, манная каша с кофейным напитком, а также хлеб с маслом. Попрощавшись с папой, я уселся над тарелкой и стал грустно месить наполняющую её комковатую субстанцию. Повздыхал, потом съел одну ложку. Разгрызать комочки было любопытно: я бы сказал, они чем-то напоминали паровые булочки из корейского ресторана. В целом же вкус был уныло-противным: именно таким, какого я надеялся никогда больше испытывать, став взрослым в прошлой жизни. Чем есть это, уж лучше было просто посмотреть по сторонам: я переводил взгляд с одного ребёнка на другого, силясь сообразить, кого как зовут, но почти что безрезультатно: вроде, вспомнил только парочку имён. Сами лица одногруппников по большей части казались мне смутно знакомыми, но не ассоциировались ни с чем. Интересней, чем детей, было разглядывать располагавшуюся недалеко от моего стола кукольную комнату с роскошными игрушечными вещами – шкафом, кухонным гарнитуром, столом, стульями, посудой как настоящая – и тремя куклами ростом почти что как мы. «Вот это великолепие! – Подумалось мне невольно. – Всё большое, всё как настоящее! Не то, что дурацкая Барби и её дурацкий розовый мирок!». В таком домике и мне, парню, поиграть было бы не западло! «Если девчонки на роль папы позовут, то соглашаюсь», – решил тут же про себя. Правда, в кукольной комнате царил подозрительно идеальный порядок и даже куклы сидели так, словно позировали для фотографий, а не служили игрушками...

– Голосов, активнее едим, ворон не считаем! – Крикнула из-за спины воспитательница.

Я вздрогнул. Все дети тут же уставились на меня, а я обернулся и, в свою очередь, уставился на неё. Звали её Илиада Михайловна – это я помнил великолепно – и лицо её было таким же пугающим как перспектива читать поэму Гомера в переводе Гнидича (или как его там зовут?), а не в пересказе для детей.

– Что уставился как баран на новые ворота? Первый раз в жизни увидел? – Тут же выдала она.

Вся группа засмеялась над этой остротой, а я, получив, на всякий случай, напоминание, что, если каша не будет съедена, то окажется у меня за шиворотом, повернулся обратно к тарелке, решив, так и быть, поесть, но потом освоиться, собраться с силами, может быть, вырасти и отомстить воспиталке... Минуту спустя Илиада и нянечка уже забыли обо мне и обсуждали цены на колготки в кооперативном магазине, а я уже проглотил три ложки проклятой каши, решив покончить с ней как можно быстрее, когда вдруг оказалось, что девочка, сидящая за столом рядом со мною, хлюпает носом.

– Ты чего? – спросил я её тихо и вдруг понял, что лицо этой девочки выглядит для меня знакомее, чем все остальные.

– Я испугалась, что она и правда тебе на голову... – Зашептала соседка испуганно.

Её прервал суровый возглас Илиады:

– Полякова! Почему опять ревём?!

От этого страшного звука моя соседка заплакала во весь голос.

Под новый взрыв ругани воспитательницы ко мне пришло осознание: это же Ирка! Моя бывшая... В смысле, будущая! Надо же, а я-то и не помнил, что мы вместе в сад ходили, думал, во дворе уже в пятнадцать познакомились... Хотя, конечно, ровесники, из одного дома – мы же просто обязаны были оказаться и в одной группе детского сада! И уже тогда Ирка была не в меру мнительной и нервной... Зато она получалась вроде как самым близким для меня человеком в этом заведении. Стоило держаться к ней поближе: ведь хоть с кем-то мне надо общаться.

Я погладил Ирку по руке и сказал, как мог ласково, что воспитательница на самом деле не будет никому ничего выливать за шиворот: это она так шутит. Ирка помаленьку успокоилась. Воспиталка постепенно оставила её в покое. Я кое-как доел кашу и решил вознаградить себя за это хлебом с маслом: уж они-то не могли быть настолько невкусными! Правда, засада оказалась в том, что масло выдавалось в виде холодного твёрдого кубика, а никакого ножа для намазывания его на бутерброд не выдавалось: очевидно, из опасений, как бы мы друг друга не порезали. Мазать ложкой было жутко неудобно: куб выскальзывал. Я решил, что попробую пальцем: от тепла тела масло как раз же и размягчится.

– Явно он с моста-то неспроста упал! – Послышалось сзади, от воспитательского стола. – Утопить хотели!

– Кто? – Спросила нянечка.

– Известно кто! Враги демократии и плюрализма! Те, из-за кого сейчас в магазинах шаром покати! Белых детских носков днём с огнём на найдёшь! Специально их прячут! Мне одна женщина рассказывала, что в лесу гору таких носков видела гниющих дефицитных – их там вывалили, чтоб они народу не достались...

– Чёртовы спекулянты, – вздохнула нянечка. – В общем, да. Наверно, так и есть. Я слышала, когда он в Свердловске работал, то по магазинам ходил, продавщиц всё заставлял из-под прилавка доставать и отпускать народу...

– Точно! – Поддержала Илиада. – Потому враги Перестройки его и ненавидят! Перестройка это ведь что? Это продолжение Октября! А он за народ, коммунист настоящий... ТАК! Голосов! Ты зачем там пальцем масло ковыряешь?! Ешь нормально!

2.6

После завтрака были занятия. Столы, сдвинутые попарно для еды, были разъединены и превращены в парты.

Блин, а как я радовался, когда закончил свою идиотскую «академию менеджмента», что мне никогда больше не придётся сидеть за партой!

Ладно, по крайней мере, у меня впервые в жизни есть реальный шанс стать лучшим в классе... Выделиться умом среди шестилеток...

Первой шла математика. Илиада Михайловна велела нам по очереди придумывать задачи на сложение, а потом решать то, что придумали другие. Честно скажу: это было скучнее, чем самые ненавистные логарифмы! Сначала один мальчик предложил сложить одно яблоко и ещё одно. Потом одна девочка предложила прибавить одну куклу к двум. Следом шла очередь Ирки:

– В очереди на бесплатный санаторий стояло сначала три ликвидатора, а потом к ним подошёл ещё один, – принялась сочинять Полякова.

Задача зашла хорошо, её быстро решили. Я тоже решил выдать актуалочку и, подняв руку, начал:

– Булка хлеба стоила три рубля, а потом стала на два рубля дороже. Спрашивается: сколько...

Илиада Михайловна сразу меня перебила. Оказалось, моя задача ни на что не годится: во-первых, булка стоит слишком дорого, во-вторых, подорожать она не может, потому что цены вечны, в-третьих, задачи нужно придумывать только на прибавление единицы, поскольку двойку прибавлять уметь детсадовцам ещё не полагается. И хоть сосед по парте и шепнул мне «пять рублей», я пришёл к выводу, что нужно не выпендриваться.