Столичный доктор. Том III (СИ) - Вязовский Алексей Страница 4

Новый священник, отец Тарасий, молод, лет тридцати, к нашей службе испытывает неподдельный интерес, и относится весьма благосклонно. По крайней мере, не настаивает, чтобы я еженедельно посещал службы, и про живущую рядом девицу Талль не заикался ни разу. Хотя наверняка ему уже давно нашептали.

Но сейчас я вдруг сам решил посетить его. Надо с кем-то поговорить. Слишком уж случившееся выбило меня из колеи. Вроде хожу и делаю то же, что и до этого, а покоя нет — будто камень на душе. И если судьба залетных жуликов меня не тревожила, то молодой пацан, даже жизни не видевший, и оступившийся по скудости ума, из головы не выходил.

Церковь маленькая, и на воскресной службе здесь бывает тесновато. Зато сейчас, в будний день — тихо и спокойно. Настоятель возился возле ограды, но, увидев меня, отряхнул руки и пошел навстречу. Мы обозначили получение благословения, и отец Тарасий спросил:

— Что-то случилось? — священник взял с ограды полотенце, вытер от пота почти безусое и безбородое лицо. Видно, что отращивает батюшка волосы, но получается плохо. Так, редкие, неубедительные пучки.

— За советом, батюшка.

Я помню историю про ослиные уши царя Мидаса и говорящий тростник, поэтому на тайну исповеди надеяться не стал. К тому же мы просто беседовали.

— Давайте присядем, — священник показал на стоящую в тени лавочку.

А хороший у него тут уголок устроен. Плющом увитая беседка, птички поют…

— У меня был слуга, — начал я, когда мы сели поудобнее. — Возможно, вы видели его, молодой парень, Алексей.

Тарасий кивнул, вроде как вспомнил. Мало ли кто ходит к исповеди? Послушал стандартный рассказ про мелкие грешки, назначил епитимью — и до свидания. Впрочем, меня это не очень волновало.

— Недавно он исчез. Сначала мы думали, что просто убежал. Но потом я узнал, что его убили воры, подговорившие украсть у меня документы.

— Он был наводчиком? — коротко спросил священник, перекрестившись.

— Бог знает, — я пожал плечами, тоже осенил себя крестом. — Жалко парня.

— Ты дал ему работу, кров, а он тебя предал. Не вина тебя гложет, а обида.

Я задумался. Платил я Алексею немного, но всегда вовремя. Кузьма учил парня, заботился о нем. Да, кров тоже был за мой счет, как и стол.

— Послушай притчу, — Тарасий достал четки, начал их перебирать. — Она не совсем православная, но мне кажется, очень подходит к этому случаю. Как-то раз к одному старому монаху пришел парень.

— В моей семье всегда есть обида. Живем хорошо, дружно, счастливо, но случится скандал, и все рушится. Я так не могу! Помоги понять, в чем дело?

Хмыкнул старец и молвил:

— Принеси завтра кувшин кислого вина и покажу тебе, что есть обида.

Как договаривались, принес парень кувшин перебродившего вина под утро. Достал монах несколько чашек и молвил.

— Обида подобна кислому вину, терпение же подобно чаше. Перельется вино — жди беды. Наполни малую чашу и выпей.

Удивился парень, но сделал: скривился, но проглотил кислое вино.

— Видишь, чаша опять пуста, и нет обиды. Так поступает любящий человек. Жить с таким приятно и беззаботно. Но много ли вина ты сможешь выпить?

— Боюсь, даже вторую не выдержу, — грустно ответил парень.

— Если ты подливаешь вино обильно, рано или поздно человек отказывается пить. Теперь наполни-ка мне малую чашу.

Не успел парень долить вино, как выплеснул мудрец чашу ему в лицо. — Вот, опять пусто. Некоторые люди не проглатывают обиду.

Я сидел и ждал, когда разыщут Моровского. Что ни говори, а граф стал уверенным номером два в нашей негласной табели о рангах. И в морг он ходил тренироваться гораздо чаще других, и предлагал новшества в количествах, превышающих совместный энтузиазм остальных врачей. Понятно — нацелился на мое кресло, когда я уйду на повышение. А что такое произойдет, он не сомневается.

И пусть. Норов поляк запихнул куда подальше, хирург он хороший, а доводить персонал до мокрых штанов одним фактом своего существования умеет не хуже моего. Потому я сослал его на подстанцию, чтобы больше опыта самостоятельной работы поднабрался.

Но палка о двух концах — вот он мне понадобился, и довольно-таки срочно, а найти его не могут. Уже и вслед за ним на вызов нарочного отправили, а ответа никакого.

И когда я уже начал думать над введением в жизнь запасного варианта, Моровский явился собственной персоной.

— Здравствуйте, Евгений Александрович! Если я застрелю парочку кучеров, как думаете, суд меня оправдает? — от лица поляка можно было прикуривать — У этого подлеца ось сломалась, видите ли. Больной в карете, нас вместе с ним тряхнуло знатно. А это чудо природы только затылок чешет, «знать не знаю, как оно приключилось».

— Суд оправдает, да только ведь и следующие будут такими же, если не хуже.

— Вы меня искали? Хорошо, что ваш посланец был с каретой, мы в нее нашего пациента перегрузили. А тут недалеко было, чем телефон искать…

— Очень хорошо. Переодевайтесь, будете ассистировать на холецистэктомии.

— Кто-то… особенный? — осторожно поинтересовался граф.

— Можно сказать и так. Пороховщиков.

— Издатель «Русской жизни»?

— Да.

Вот интересно, большинство вспоминает «Славянский базар», а Вацлав — газету, к тому же, закрытую.

С тех пор как я переехал, мы с Пороховщиковым встречались редко. У него своя работа, у меня своя. Общаться интересно, но всё времени не хватает. Вот так и скатишься до уровня новогодних открыток. Хотя хорошее, несомненно, помнить надо. В отличие от плохого, это можно и забыть. Вместе с человеком, который нехорошо поступил, конечно же.

Едва я пришел из церкви, позвонила жена Александра Александровича, Эмилия Карловна. Поехали на воды в Карловы Вары, там Пороховщикову стало плохо, вернулись — и вот мы здесь, готовимся к операции. Сдвинулся от чего-то камень, пошел на выход, да застрял. Ну и самолечение до добра не доводит. Повторил все возможные грехи больных холециститом — начиная от, мягко говоря, погрешностей в диете, и заканчивая горячей грелкой под бок. Кстати, грелка — от Келера. Прогресс, как говорится, в массы!

Пороховщиков лежал в постели, бледно-желтый, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Настоящая панда. Пока везли больного из Староконюшенного — недалеко, и километра нет, я решил, что оперировать буду «золотым» составом. С двумя ассистентами, опытной сестрой и лучшей анестезисткой. С Викой, конечно, приятно работать, но это не дренажи в разрезы пихать, когда всё на виду.

Традиционно уже начали моей командой «Приступим, помолясь». Шуточное напутствие двадцать первого века здесь превратилось в целый ритуал с крестным знамением.

Пока ассистенты — Моровский и Малышев, возились с разрезом, я вспомнил, как начинал операции под блюз. Считал своим талисманом. И даже стал напевать «Ай вент ту зы кроссроудз, фел даун он май низ».

— А у вас приятный баритон, — отметил Моровский. — Никогда не слышал, чтобы вы пели. Это на английском?

— Да, — буркнул я, замолчав. — Но выступать не планирую. Только в ванной.

— Там все певцы, — пошутил граф, и мы посмеялись.

— Давайте работать уже. Коль скоро пузырь напряженный, через мини-разрез рисковать не будем. Вацлав Адамович, лигатуру на сосуды активнее накладывайте. Мышцы рассекаем… Хорошо… Андрей Германович, печеночные зеркала?

— Готово!

— Разрезик… Ну вот и виновник торжества!

Желчный пузырь, как на картинке в учебнике, торчал в просвете раны. Огромный, багрово-синюшный. Не удивительно, что столько страданий причинял.

— Помните, мы говорили об электрокоагуляции мелких сосудов? — спросил Моровский.

— Вот как начну спать не по четыре часа, а хотя бы по шесть, так сразу и займемся, — ответил я. — Дело нехитрое, думаю, хватит пары десятков кроликов в жертву. Не отвлекаемся… Пунктируем пузырь…

Тут свет в операционной мигнул и погас вовсе. В самый ответственный момент.

— Да чтоб тебя, а⁈ Что с электричеством⁈