Позывной "Курсант"–3 - Павел Барчук Страница 40

Папа снова замолкает. Мне кажется, ему сложно говорить. Я не понимаю, почему. Все ведь так хорошо. Сегодня день был просто замечательный. Мы снова много гуляли. Мы вообще в последнее время много гуляем. Но папа будто душит в себе что-то. Он так произносит слова, словно ему больно. А я знаю, что это не так. У папы ничего не болит. Вот он, стоит. Как всегда уверенный и сильный.

— В общем, сейчас он далеко. Но…запомни, пожалуйста, Павел честный человек. Я доверяю ему, как себе. Так вот…Единственный, кому ты можешь рассказать эту историю, про поход в банк, про часы, про рисунок, это Павел. Мы служили вместе. Скорее всего… — Папа громко сглатывает слюну. Я знаю его эту привычку. Обычно он так делает, если волнуется. — Скорее всего вы встретитесь достаточно скоро. Через несколько дней мы поедем в Советский Союз. И… Возможно… Не обязательно, но я думаю, что так и будет… Обстоятельства подтолкнут Павла разыскать тебя. Он точно будет искать, когда узнает… Нет!

Папа вдруг резко меняется. Он больше не выглядит удручённым. Он внезапно становится очень веселым.

— Нет… — Повторяет он. — Я накручиваю себя. Все будет хорошо. Это просто рабочий момент. Меня просто вызвали из-за необходимости скоординировать работу… Но на всякий случай имей в виду. Ты должен хорошо запомнить этого человека.

Папа протягивает мне фотографию. Я беру ее осторожно в руки. Все, что касается папиной жизни кажется мне очень важным и немного загадочным. А еще я ужасно, ужасно рад, что он настолько серьёзно ко мне относится. Потому что я — мужчина. Да. Я самый настоящий мужчина и я могу принимать участие в мужских делах.

Смотрю на снимок. Там двое парней стоят, вытянувшись по струнке. Как стойкий оловянный солдатик из сказки. Они одеты в военную форму. Мне так кажется. Фотография очень плохая. Судя по тому, что папа там совсем не такой как сейчас, наверное ее сделали давно. Наверное, тогда не было хороших фотографий. Но, конечно, папу я на ней узнаю сразу. Человек, который стоит рядом с ним весело улыбается фотографу. И папа тоже улыбается. Они вообще оба весёлые и довольные.

— Это были такие времена…– Папин голос звучит сверху, прямо над моей головой, потому что он, конечно же, выше меня. — Мы верили в светлое будущее. Думали, будем строить новый мир. Мир общего счастья, равноправия и благоденствия…Но…Июнь показал, что мы строим счастье не в рамках общего его понимания, а лишь в тех границах, которые нам укажут. Столько людей убили без вины…

Папа качает головой. Он вдруг становится сильно расстроенным. У меня почему-то появляется страх. Ничего не происходит ужасного, но меня пугает папин голос. Вернее, его интонации. Однако я молчу, не говорю ни слова. Не задаю вопросов. Мне кажется папа сейчас беседует не со мной. Он словно рассуждает вслух о чем-то важном для себя самого.

— Ну, да, товарищ Войков. Я понимаю. Однако, зачем вот так? Огу́льно, не разбираясь убивать людей только за их кровь…

Папа в который раз замолкает. Потом я чувствую, как его ладонь ложится мне на голову.

— Алеша, посмотри внимательно на фотографию. Запомни этого человека.

Я послушно пялюсь на снимок. Но мне уже не весело. Я уже не чувствую себя важным. Я волнуюсь за папу, потому что мне кажется, он переживает и расстроен.

Мужчина на фотографии смотрит на меня. Прямо на меня. Он и правда молодой. Наверное. Но я отмечаю главное, этот человек похож…он похож на королевича. Вот! Точно. Если бы меня попросили нарисовать королевича из сказки я бы именно так его изобразил. У этого Павла лицо…В силу возраста я не могу подобрать слов. Мне не хватает их. Но я пристально вглядываюсь в благородные черты, чтоб запомнить человека.

Мы не успеваем договорить с папой, хотя я настраиваюсь на это. Я хочу спросить, что его так огорчило. Но в комнату заходит мама. Она видит, мы стоим возле книжных полок, видит, что я держу в руках фотографию, и вдруг происходит то, чего никогда раньше не было.

Мама в несколько шагов оказывается рядом, выхватывает снимок из моих рук, а потом набрасывается на папу.

— Сережа, ты с ума сошел⁈ Ты зачем впутываешь в это ребёнка⁈ Ты понимаешь, чем это может обернуться для него! Зачем показываешь ему Судоплатова⁈ Признавайся! Сейчас же!

— Мама! — Я хватаю ее за руку. Никогда прежде не было такого, чтоб она повысила голос на папу. Мне не понятно ее поведение. — Мама, ты зачем так? У нас с папой свои секреты. Мужские. У нас есть целый секрет. С рисунками, с завитушками, с банком…

Папина рука ложится на мое плечо и я слышу его тихий голос, в котором еле слышно пробиваются нотки смеха. Но только мне кажется, что смех этот какой-то невесёлый.

— Алеша, секрет для всех. Я же сказал.

Я замолкаю и чувствую внутри горечь… Мне становится очень обидно. Обидно за себя. За свою глупость. Ну, конечно для всех! Папа ведь сказал. Значит, маме тоже нельзя говорить. Что ж я так опростоволосился. Сразу.

— Какие завитушки? Какие рисунки? — Спрашивает мама тихим голосом.

— Алёша, поди, пожалуйста в гостиную. А лучше — в свою комнату. — Папа осторожно подталкивает меня в сторону дверей.

Я не хочу уходить, но не спорю. Старших нужно слушаться. Их нужно почитать и уважать. Меня так учили.

Я выходу из комнаты, закрываю дверь, делаю несколько шагов, а потом… Потом останавливаюсь, зажмуриваюсь и на цыпочках крадусь обратно.

Подслушивать некрасиво. Я знаю. Но мне до ужаса, просто до ужаса интересно, что папа ответит насчёт завитушек. Он ведь так и не объяснил загадку, только заставил хорошо запомнить рисунок вместе с его значками.

— Ты с ума сошел? — Тихо спрашивает мама. — Он же совсем ребенок.

— Да. И будет очень плохо, если он останется один. — Отвечает папа.

Я совсем не понимаю этой фразы. Как такое может быть? Почему один? А где будут мои родители? Меня хотят куда-то отправить?

— Ты думаешь тебя вызвали, чтоб… — Мама осекается. Ее голос все такой же тихий, но в нём появляются странные, пугающие интонации. — Сережа, давай не поедем! Христом Богом прошу.

Я слышу шорох и глухой звук, будто что-то упало на пол. Не знаю, что там происходит. Заглянуть боюсь.

—