Владыка морей ч.2 (СИ) - Чайка Дмитрий Страница 42

В сжатой ладони Вацлав увидел обрывок папируса, как будто Никите сначала дали что-то прочесть, а потом, убив, отняли. Небольшой кусок, совсем небольшой.

— Прими его… Благосл… горий… Да что же это? — озадачился Вацлав и передал обрывок Косте.

Рекомендательное письмо, наверное. Написано на латыни, которая в ходу и здесь, в Африке, и в Испании, и в Италии, и в Бургундии. Никиту поманили наградой, обещали укрыть, но вместо этого зарезали. А ведь похоже… Roma traditoribus non premia. Рим предателям не платит, как сказал Сервилий Цепион неким испанцам перед тем, как отрубить им головы. Эти испанцы имели глупость предать своего вождя, чем Сервилия Цепиона немало выручили. Старый принцип имперской политики.…горий? Это подпись? Григорий? Тогда все сходится.

— Дерьмо! — выругался Вацлав. — Все-таки местный экзарх виновен! Это очень плохо!

Дом перевернули вверх дном и не нашли больше ничего. Даже земляной пол пролили водой, чтобы найти место, где недавно что-то зарыли. Но нет. Земля здесь была подобна камню. Ее не тревожили очень давно.

— Что же, — задумчиво сказал Вацлав, когда они с Костой вышли на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. — Уходить надо отсюда, и быстро, пока не прихватили нас здесь. Встретимся вечером, в порту. В харчевне меня жди.

Ночь в этих землях падает быстро, словно ловчий сокол из-за тучи. Вот вроде бы только что день был, а глазом моргнул, и нет его! И дневного пекла нет. Опустившаяся на город чернильная темнота вмиг прогнала лютый испепеляющий зной. С моря задул прохладный ветерок, делая жизнь тут скорее терпимой, чем приятной. Месяц август, как никак! Пик летней жары, когда яичницу можно жарить просто на плоском камне безо всякого огня.

Добрые люди ночью спят, но кто сказал, что матросы — это добрые люди? Никогда римляне не считали их за людей. Они их презирали, ставя чуть выше проституток и гладиаторов. Старые императоры даже обувь запрещали им носить, чтобы от уважаемых граждан отличались. Потому-то не писан матросам закон, и гуляют они так, словно последний день на свете живут. А может и, впрямь, последний? Море, оно ведь коварно! Это понимали все, а потому городская стража не особенно лезла в портовые кабаки. К людям не пристают? Ножами не размахивают? Город по пьяному делу не жгут? Ну и ладно! Пусть гуляет морская душа. Он, может, утопнет завтра. Или подохнет прямо на весле от того, что сердце откажет из-за непомерной нагрузки. Век моряка короткий, так пусть проживет его ярко. Так рассуждали стражники, которые благоразумно не совались в портовые заведения без острой необходимости. Там было людно и шумно, а значит, именно там и следовало вести тот разговор, который сейчас шел.

— Ты уезжай, а я здесь останусь, — негромко сказал Вацлав. — Надо вызнать тут все. Ведь придется войной пойти на Африку. Спелся Григорий с арабами, сволочь такая. Не получилось нашего княжича убить, так он велел предателя зарезать, чтобы концы спрятать. Дело ясное!

Коста сидел молча, катая в ладонях пустой кубок. Ситуация — хуже некуда. Нападение на имперскую провинцию и последующая показательная казнь родственника самого василевса — прямой повод к большой войне. Империя, хоть и истрепана непрерывными поражениями, все еще богата и сильна. И людей в ней гораздо больше, чем в Словении. Только в Анатолии десять миллионов человек живет. Хорошо, пусть сейчас семь… Африка — не меньше пяти миллионов. А еще есть Италия, Сицилия, Корсика, Сардиния, Кипр, Крит… Да во всей Словении людей чуть больше, чем в оставшейся европейской части Империи, в этом жалком огрызке. Только и спасает, что войско императора состоит из наемников, на которых вечно не хватает денег. А замордованное мытарями население биться не хочет и не умеет, в отличие от варварских народов, где каждый свободный муж — воин.

— Это не Григорий, — задумчиво сказал Коста, а Вацлав воззрился на него недоуменно и даже презрительно. Кто это, мол, поперек начальства свое мнение высказывает?

— Обоснуй, — наклонил голову Вацлав, который все-таки решил не спешить с выводами. Косту он ценил за быстрый и цепкий ум. А потому и взгляд его из презрительно-удивленного стал скорее заинтересованным.

— Тут что-то не так, — Коста так и катал в ладонях кубок, в котором давным-давно не было вина. — Не могу понять, что. Воняет от этого дела.

— Еще бы, — хохотнул Вацлав. — Дня три на жаре лежал, а то и все четыре. Поневоле завоняешь!

— Не пойму! Не пойму! — Коста обхватил голову. — Что-то во всем этом неправильно! Но что? Не могу поймать! Вот-вот схвачу, а мысль ускользает! Ловушка это!

— Да что не так? — насупился Вацлав.

— Эй ты! — просветлел лицом Коста, который схватил за хитон пробегавшего мимо служку. — Лист папируса принеси!

— Перепил, паря? — участливо сморщил служка рябую морду. — Тут тебе что, канцелярия сиятельного экзарха?

— Неси! — Коста показал ему серебряный кератий. — Бегом!

— Сию минуту, господин! — жадно протянул руку служка, но Коста благоразумно монету зажал в кулак.

Тем не менее, через четверть часа перед Костой лежал лист папируса, исписанный с двух сторон. На нем хозяин вел приход и расход. Физиономия служки выражала полнейшее равнодушие к судьбе местной бухгалтерии. Заказчик не просил, чтобы лист был чистым, а значит, он свой кератий заработал честно.

— На! — кинул монетку Коста, и служка ловко поймал ее, сунув за щеку ввиду отсутствия карманов. Косные жители Африки еще не переняли эту варварскую моду.

— Порви! — Коста сунул лист Вацлаву, и тот недоуменно уставился на него.

Впрочем, сын боярский не сказал ничего и молча рванул лист, приложив к тому немалое усилие.

— Ну? — спросил он, показывая на разорванный неровно лист. — Дальше что?

— А теперь у меня из пальцев попробуй его вырвать.

— Твою мать! — выдохнул Вацлав, когда и с третьей попытки проклятый папирус остался цел. Он же сделан из нескольких слоев травы, перекрещенных между собой. А свежий лист папируса довольно крепок. Никак не порвать его, случайно дернув из пальцев. Никак!

— Подстава! — мрачно констатировал он. — Кто-то решил нашими руками экзарха Григория убрать. Но кто и зачем?

— Не знаю, — так же мрачно ответил Коста, который, наконец, налил себе вина. — Да кто угодно! У него в столице врагов хватает. Он же брат императрицы Григории, жены младшего августа Константина. А кто у нас не любит Константина? Кто хочет его подставить? Кто мечтает расчистить дорогу своим детям? Правильно! Наша всемилостивейшая госпожа, императрица Мартина. Вот тебе и мотив. Надо ливийцев трясти. Нужен заказчик.

— Племя Аджер, — кивнул Вацлав. — Я займусь этим.

Глава 41

Пару недель спустя. Сентябрь 640 года. Братислава.

Владимир бежал в колонне вместе со всеми. Сегодня полоса препятствий и кросс, а вечером стрельба из лука. В голове мальчишки билась мысль: спасибо тебе, отец, что не позволил жить так, как хотела мама. Была бы ее воля, он до полудня валялся бы под собольим одеялом и обжирался медовыми пирожными. Дядьки из увечных воинов гоняли их с братцем Кием нещадно. Сразу с тех пор, как все поняли, насколько они промахнулись с Бериславом. Так что на кроссе Владимир не умирает, как братец, хоть и далеко ему до безродных мальчишек, а особенно до верного слуги Шишки, который и вовсе бегал наравне с лошадью. А по выносливости и коня позади мог оставить. Насколько был паренек внешне нескладен, напоминая длинными конечностями паука, настолько же оказался ловок и силен. А вот в стрельбе Владимир один из лучших, уступая лишь двум близнецам-обрам. Ну, так то не зазорно. Обрин рождается с луком в руках.

Грудь поднималась мерно, без всхлипа, как раньше. Трешка каждое утро и кросс в воскресенье, поневоле забегаешь. А на кроссе решается, кто всю следующую неделю будет репу на кухне чистить. Так что все выкладывались по полной.

— Воин Влад! — донеслось до него, когда кросс закончился, и выяснилось, что чисткой репы займется четвертый взвод.