Goblins - Стальное сердце. Часть 1 Страница 45

Любопытство заставило меня подойти ближе.

При близком рассмотрении, выяснилось, что никакая это не решетка, а скорее, ворота. Исполинские ворота из металлических прутьев, отгораживающих от остального зала пещеру. Замков, цепей, засовов, меж тем, не наблюдалось, а на месте, где запирающему устройству полагалось бы находиться, пребывал квадратный лист бумаги.

И что у нас там?

«Осторожно, злая собака»?

«Без стука не входить»?

«Обед один час, считая с полудня»?

А, нет, очередная непонятная галиматья. И снова иероглифами.

Я подошел поближе.

Недалеко от решетки, с другой ее стороны, разумеется, в воде сидела зверушка. А если точнее — лисица. С виду — обычная рыжая лисица, каких полно в лесах, на моей бывшей родине, да и в новом мире, возможно, такие тоже водятся. Животина сидела в воде, печально понурившись, и всем своим видом источала печаль, крушение надежд и беспросветное отчаяние. Мокрая шерсть висела сосульками, кончики ушей жалобно поникли, а все ее худенькое тельце сотрясала крупная дрожь. Весь ее вид будто говорил стороннему наблюдателю (мне, то есть): «ну, выпусти меня, разве ты не видишь, как мне плохо? Мне голодно, тоскливо и холодно, выпусти же меня, это ведь так легко». С потолка постоянно капала вода, крупные капли падали зверьку на голову, и, скатываясь по покрытой рыжей шерстью морде, напоминали крупные прозрачные слезы.

Душераздирающее зрелище.

Особенно если учесть, что между прутьями клетки оставалось достаточно расстояния, чтобы сквозь них прошло три таких лисицы, в ряд. Ну, может, не три, но две — точно.

А при взгляде на это существо истинным зрением, глазам моим предстало клубящееся облако энергии, практически по размерам всего отделенного клеткой помещения.

Хм, неправильный какой–то лисенок.

Животина как–то несмело подняла голову, смешно прянув ушами, и посмотрела на меня. А я и не знал, сколь богатая у лисиц мимика! На морде зверька отразилось явно различимое недоумение, словно он увидел вовсе не то, что ожидал, а его черные выпуклые глазки несколько увеличились в размерах, и, как мне показалось, предприняли попытку вылезти на лоб.

Да, дружок, жалобным видом ты меня не обманешь, я прекрасно вижу, кто ты есть такой.

Протягиваю руку к листку с иероглифами — он висит примерно на высоте моего лица, осторожно провожу по нему рукой — одно движение, и он будет сорван.

Глаза зверька, при виде этого, озаряются какой–то безумной надеждой, он, не отрываясь, следит за моими пальцами… Которые, вместо того, чтобы сорвать лист бумаги, складываются в неприличный жест.

От громоподобного рева, наполненного чистой незамутненной ненавистью, заложило уши, а иллюзия «лисы скорбящей, жалобной» развеялась. Теперь, на ее месте, пребывала жутковатого вида тварь, едва умещавшаяся в отведенном для ее жизнедеятельности помещении. Я даже отшатнулся сперва, от неожиданности, да и струхнул немного, чего греха таить. Но это еруН-да: не боятся ведь только идиоты, главное — не поддаваться этому ощущению. Сказано мудрыми: страх подобен огню, держи его в узде, и он согреет и придаст сил, но если поддашься ему — он сожжет тебя. Да и к тому же, пострашнее твари мне встречались, в прошлой жизни. Может, не такие большие, но уж померзее — точно. Так что, зря стараешься, собака страшная.

Огромная лапа, снабженная когтищами, длиной с меня самого каждый, долбанула по решетке изнутри, выбив из нее сноп оранжевых искр, а потом зверюга порадовала меня, продемонстрировав свою морду. Нет, не так — МОРДУ. Явившаяся мне страховидная балда, размером с хороший сарай, распахнула пасть, усеянную белоснежными зубами, и исторгла очередной полурык, полу–вой, от которого мои уши сделали попытку свернуться в трубочку и отвалиться, и выдохнув, при этом, порядочный сноп рыжевато–багрового огня в мою сторону, который, правда, не оставил и следа на прутьях клетки, и наружу не смог проникнуть также.

Я впечатлился. Нет, не зубастой харей, не ужасным рыком и огненным дыханием (рычать и плеваться огнем я и сам могу не хуже, особенно когда тупые новобранцы портят ценное подотчетное имущество), а искусством неведомых артефакторов, изваявших такую преграду. В истинном зрении, то, что обычным зрением виделось железными прутьями, представало как столбы света, словно сплетенные из ажурных узоров. А центром же всего этого чуда был тот самый листок с белибердой, заменяющий собой засов или замок, или чем там запирают в подобной конуре таких вот отвратительных лисят. То, что казалось листком серой дешевой бумаги, покрытой каракулями, на самом деле было сложнейшим трехмерным узором из головоломного переплетения энергетических линий. Состряпано сие кружево было по абсолютно непонятным мне законам и принципам.

Да, воистину предо мной работа мастера своего дела.

Причем я не вижу источников питания этого чуда, создается впечатление, что это замкнутая система. А такого не может быть. Энергия не берется ниоткуда, если где–то ее прибавилось — соответственно, в другом месте должно убыть — законы мироздания, они такие. Суровы, но справедливы…

Но, стоит продолжить изучение — когда еще мне доведется осмотреть шедевр артефакторики! Ведь рано или поздно придется отсюда уходить на поиски выхода, ибо жить тут… некомфортно. Соседи шумные, и жрать нечего. Воды, правда, вдоволь, но желание ее пить пропало, едва я увидал этого буйного сидельца, который в этой воде, собственно, живет.

Спустя некоторой время, осмотрев прутья клетки, и убедившись в их идентичности друг другу, я вернулся к центральному узору, и снова погрузился в глубины его вязи. Сложно. Аж завидки берут, стоит лишь взглянуть. Наши стационарные узоры магической защиты крепостей были на несколько порядков проще, хотя, я, правда, видел таковые лишь в небольших пограничных укреплениях. Но Арэол бывал в одной из резиденций Императора, и говорил, что там вообще наворочено нечто невообразимое…

Тварь по ту сторону решетки продолжала бесноваться. Она рычала и выла, дышала огнем и какой–то газообразной гадостью, скреблась когтями, скрежетала зубами и всячески выражала мне свое праведное негодование моим же здесь пребыванием. То, что никаким образом это существо проникнуть или как–то воздействовать на все, что находится с внешней стороны решетки, не способно, мне стало ясно еще с первых минут, поэтому я на выкрутасы шумного местно посидельца внимания особо не обращал, единственно — немного раздражали звуки скрежета когтей об решетку. Мерзкого бывшего лисенка мое невнимание к его потугам произвести на меня впечатление бесило, видимо, еще больше. Посему и шуметь он продолжал со всем рвением, накопленным за все время его тут пребывания.

Наконец, меня это безобразие всерьез начало утомлять, и я решил воззвать к голосу разума этой твари, каковой разум, хотя бы в зачаточном состоянии, присутствовать должен. Сообразила же мелкой животиной прикинуться!

— Собака — говорю я ему со всей вежливостью — Ты не мог бы немного помолчать? Обещаю, я здесь ненадолго. Скоро уйду, и ты снова сможешь наслаждаться тишиной и водными процедурами.

Тварь заглохла, не дорычав очередную свою руладу, и недоуменно склонила башку на бок.

— Вот видишь, как это легко — я дружелюбно ему ухмыльнулся — Просто попробуй не гавкать на меня некоторое время, и мы с тобой подружимся. А потом я уйду.

Ох ты, оно еще и разговаривать умеет?

Тварь немного похрипела, покряхтела, чихнула, прокашлялась…

— Я… Не… Собака… — с явным усилием произнесла она — Не… Собака…

— Правильно! Ты Волк. Большой и страшный волосатый волк с зубами. Мне вообще–то все равно, хоть белкой назовись, хоть жабой, только молчи, а то в ушах уже от тебя звенит.

Тварь оторопело на меня вытаращилась. Я что, сказал что–то не то?

Тем временем, мне удалось как следует рассмотреть это существо — оно прекратило метаться по клетке и стало вполне доступно для визуального обследования. И что мы видим? Башка с длинными остроконечными ушами, покрыта красно–оранжевой шерстью, глазки красные и злобные, от глаз до длинных остроконечных ушей идут черные полосы. Чавка… большая, зубов в ней много. Излишне много, по моему мнению. Четыре длинных толстых лапы, что–то еще шевелится сзади, не разобрать.

— Чшеловеееек… Ты понимаешшшь, с кем ты говоррришшшшь?

— Точно! Как я сразу не разобрал — я потыкал указательным пальцем в его сторону — Ты ведь сам… — и сделал драматическую паузу, демонстративно затаив дыхание.

— Даааа!!! — торжествующе прорычал мой излишне зубастый собеседник — Ты видишшь самого Кьюби–но–Йоко! Бакекитсуне прозывают меня людишшшшки! — в знак подтверждения несомненной своей правоты он выдохнул трехметровую струю огня в потолок.

— Так ты… Сам Кьюби–но–Йоко — при этих словах тварь самодовольно рыкнула — Подумать только… Сам Бакекитсуне! — он кивнул и осклабился — Никогда о тебе не слышал. А теперь разреши, я продолжу — я повернулся к центральному узлу этого замечательного артефакта. Он интересовал меня значительно больше демона, поскольку шедевр. А демон… Ну что с ним поделать? Заперт он прочно, интерес представляет, разве что, в общеобразовательных целях, каковые стоят далеко не на первом месте.