Последний бой (СИ) - "shellina" Страница 45

— И что же вы заметили, ваше высочество? — послушно спросил Петька, улыбнувшись краешком губ.

— Я заметил, что у них недалеко отворот расположен склад, из которого уже пруссаки выкатывали снаряды и бочки с порохом. И у меня возник вопрос, а нельзя ли как-то незаметно туда ночью пробраться? Во всем темном и облегающем, естественно.

— Зачем? — Петька нахмурил лоб. Ну что с них взять, они ведь такие благородные, все должно быть честь по чести, чтоб их. А вот я — истинный принц крови. Порода так и прет из всех щелей, Луиза Ульрика не даст соврать. Она такая же. И мы прекрасно себя чувствуем, намеренно ослабляя целое государство. А я прекрасно буду себя чувствовать, совершив диверсию. Тем более, что ее вполне можно военной хитростью обозвать.

— Чтобы взорвать, разумеется.

— Это я понял, — махнул рукой Румянцев. — Странно, что мне такое простое решение в голову не пришло. Зачем в темном и обтягивающем? — Настала моя очередь разглядывать Петьку как неизвестное существо. Вот тебе и честные, и благородные.

— Чтобы никто не догадался, — я тронул поводья, разворачивая коня и съезжая с высоты, направляясь обратно в лагерь. — Если мы сумеем провести диверсию, то завтра повторим штурм, причем попробуем штурмовать с двух сторон. Тем более, что самый основной генератор для залупани выведен из строя, — последнее предложение я проговорил про себя, потому что у меня не было никакого желания объяснять Румянцев, что такое генератор.

Глава 18

— Ваше высочество, посланник короля Георга чрезвычайно опечален тем обстоятельством, что по какому-то дикому недоразумению сумел вызвать ваше неудовольствие, — Мария подняла взгляд на склонившегося перед ней в поклоне Бестужева.

— Ну что вы, Алексей Петрович, господину Кармайклу вовсе не стоит думать, что он вызвал мое неудовольствие своим наглым поведением и совершеннейшим неуважением, которое он высказал в мою сторону, так и в сторону Петра Федоровича. Особенно, ему не нужно так думать во время отсутствия его высочества, — ядовито ответила Мария, с тоской думая о том, что было бы неплохо вернуться в Ораниенбаум, куда даже всесильный вице-канцлер не сможет зайти вот так запросто, как он заходит в ее апартаменты здесь в Петербурге.

— Но, тем не менее, лорд Кармайкл искренне переживает и, чтобы загладить перед вами свою вину, попросил меня передать вам этот скромный подарок в знак глубочайшего уважения, — и Бестужев протянул Марии резную шкатулку, инкрустированную драгоценными камнями, которую до этого момента держал в руках. Увидев красивую блестящую игрушку к шкатулке тут же потянулся находящийся рядом с матерью Павел.

— Поставьте ее, вон туда на стол, — Мария указала на столик, стоящий неподалеку. Одновременно с этим няня Павла подняла ребенка и унесла подальше от привлекшей его вещи. Павел тут же принялся хныкать, но няня принялась что-то ему нашептывать на ухо, а после дала в руки привычную игрушку, лишенную острых краев, о которые ребенок мог порезаться. Мария бросила неприязненный взгляд на няню, рослая немногословная немка, которую перед отъездом выбрал Петр и долго инструктировал на тему, что можно делать с его сыном, а чего нельзя, вплоть до того, как его кормить, не слишком ей нравилась, но поделать с выбором мужа она ничего не могла. Зато она могла ответить Бестужеву, что и сделала. — Можете передать лорду Кармайклу, что его извинения приняты, но о своем окончательном решении я сообщу позже.

— Можно дать вам, ваше высочество, небольшой совет, — Бестужев поставил шкатулку на столик и повернулся к Марии. Она напряженно кивнула, прекрасно понимая, что он все равно скажет то, что хотел сказать. Если же она сейчас закатит скандал с выставлением вице-канцлера за дверь, то это негативно отразится исключительно на ней самой, и практически не затронет Бестужева. — Не стоит воспринимать каждое слово послов в штыки. Вы еще слишком молоды и даже не пытаетесь различать малейшие оттенки цветов, деля мир на черное и белое. В политике так нельзя. Вам предстоит стать императрицей, и, чем раньше вы поймете, что необходимо учитывать малейшие нюансы, тем легче вам будет жить и править.

— Я разумеется воспользуюсь вашим советом, — Мария милостиво улыбнулась, и Бестужев вышел из будуара, где Великая княгиня занималась изучением каких-то бумаг вместе со своими немногочисленными приближенными. Только за вице-канцлером закрылась дверь, как улыбка сползла с ее лица. — Господи, как же я его ненавижу.

— Вы сейчас о вице-канцлере, или о Кармайкле говорите, ваше высочество? — Анна Татищева, которую Елизавета отпустила от себя, после недолгих совместных уговоров, была совершенно счастлива. Она, наконец-то, занималась настоящей работой, а не доматывала нитки в клубки, после попыток Елизаветы показать себя в рукоделии.

— Похоже, что об обоих, — Мария встала, подошла к сыну и поцеловала его в лоб. — Думаю, Хельга, Павла пора кормить и укладывать для обеденного сна.

— Вы правы, ваше высочество, — Хельга подняла мальчика на руки и направилась к дверям. Следом за ней тут же выдвинулся рослый гвардеец, который тащил корзинку со всем необходимым для ребенка. Этому гвардейцу предстояло стать дядькой его высочества Павла Петровича, и он чрезвычайно гордился тем, что Петр выбрал именно его из сотен других ветеранов. Дверь за ними закрылась, и Мария вернулась за стол, поднимая очередную бумагу, на которой был расписан проект начальной школы при церковных приходах, для детей крестьян. Над этим проектом она весьма плотно работала с Ломоносовым, пытаясь собрать разрозненные положения в одну кучу.

— Самое главное в этой реформе, заставить самих крестьян отдавать своих детей в классы, — рассудительно сказала Татищева, укладывая те листы, с которыми было принято решение начать работу в отдельную стопку.

— Я не понимаю, почему эти люди противятся, — Мария покачала головой. — Ведь и я, и его высочество Петр Федорович хотим им добра.

— Потому что это новое, и оттого очень страшное, — Анна подошла к окну, и посмотрела на заснеженную улицу. — К тому же, я не уверена, что Петр Федорович именно желая людям добра все это делает, а не преследует какие-то свои цели, которые нам не говорил. — Последние фразы она пробормотала совсем тихо, чтобы Мария не расслышала.

Дверь с грохотом распахнулась и Анна, резко развернувшись, сразу же склонилась в глубоком реверансе. Мария повторила ее маневр с некоторым запозданием, и ее реверанс не был настолько глубоким, все-таки она была Великой княгиней, а не фрейлиной.

— Ваше величество, такая радость видеть вас здесь, — пробормотала Мария, когда выпрямилась, посмотрев Елизавете в глаза.

— Да, я представляю себе, как ты меня костеришь про себя, от радости великой, — Елизавета усмехнулась, осматривая уютный будуар. — Не дело в будуарах делами заниматься. Дмитрий Андреевич, — она повернулась к идущему за ней Шепелеву.

— Да, ваше величество, — обер-гофмаршал склонился в поклоне.

— Подберите для Великой княгини приличный кабинет. Сами видите, в каких условиях ее высочество бумаги разбирает. Это не делает чести ни вам, ни мне, — Елизавета отвернулась от Шепелева и продолжила осматривать комнату. Ее взгляд остановился на шкатулке, подаренной английским послом.

— Будет исполнено, ваше величество, — Шепелев снова поклонился и отступил на свое место за спиной императрицы. Из-за свиты, сопровождавшей Елизавету, в сравнительно небольшой комнате сразу стало тесно и Марии даже показалось, что ей перестало хватать воздуха.

— А где Павел? — Елизавета снова посмотрела на нее в упор. — Я знаю, что он практически всегда по утрам находится с тобой.

— У Павла Петровича особый распорядок дня, придуманный его высочеством. И я не рискнула бы нарушить его, и вызвать тем самым шквал негодования со стороны Великого князя. Вы же знаете, ваше величество, что его высочество способен быть особенно гадким, если нарушают его тщательно выверенные планы и приказы, — Елизавета поморщилась. Она это знала. Знала, что племянник не гнушается ничем, включая откровенный шантаж, когда дело доходит до того, что ему действительно необходимо. И хотя она в такие минуты практически ненавидела Петра, но не могла не отметить, что подобные замашки весьма неплохо могут сказаться на его дальнейшем правлении. А на что он будет способен, когда у него полностью развяжутся руки, императрица старалась пока не думать. Во всяком случае такие понятия, как совесть, и временами даже честь, ее племянником не воспринимались, и вытаскивал он их на свет Божий только в то время, когда в них возникала необходимость.