Ц - 9 (СИ) - Большаков Валерий Петрович Страница 5

Присев, девушка отпила из маленькой чашечки, и довольно кивнула.

— У вас, Борис Семенович, всё лучше и лучше получается! М-м… Вы лучше спрашивайте, а я отвечу.

— Годится, — кивнул генлейт, сразу вспомнив Андропова, и оседлал древний венский стул. — Что показал томограф? Миша ничего не заподозрил… такого?

— Нет, — качнула Света головой, и сделала глоток, смакуя. — Я позвала Мишу, чтобы он помог освоить МРТ, а техника и вправду сложная. Мы исследовали весь наш эгрегор, за исключением Насти — метакортекс, излучающий психогенную энергию, у нее так и не образовался. А с девчонками я держалась легенды — дескать, надо бы исследовать, как развивается плод. Ну, с этим всё в порядке, а вот энергия… Метакортекс у девушек… м-м… усох, что ли. Скукожился, и поле стало очень слабым, как у всех. Даже у Наташи, ментальные способности которой — врожденные. Я связываю это с беременностью…

— А Миша? — хищно прищурился Борис Семенович.

— Мишу я сманила за компанию, — улыбнулась Сосницкая. — Но… Сложно проследить динамику. Единственный раз Миша проходил томографию год назад по направлению КГБ. И, если сравнивать, то его метакортекс тоже уменьшился. Но это как раз объяснимо. Ведь прошлогоднего пика так называемой «Силы» Миша достиг искусственным путем, поглощая насильно или принимая по согласию чужую энергию. А это… Знаете, есть подходящее сравнение — культуристы. С помощью всяких анаболиков они накачивают мышцы до такой степени, что, кажется, вот-вот кожа треснет! Но стоит этим «дутым» силачам бросить тренировки, как мускулы сдуваются. Так и с Мишей. Да и с нами, со всеми. Поэтому ни ридеризма, ни телекинеза, ни даже гипноза от нас не ждите. Цирк уехал.

— Понятно… — медленно проговорил Иванов. — Понятно… А Рита? Ведь она, насколько мне известно, не беременна?

— Всё-то вы знаете… — кривовато усмехнулась Светлана.

— Служба такая, — развел руками Борис Семенович, как бы шутя, но глаза его оставались внимательными и цепкими.

— Да, метакортекс у Риты больше, чем у любой из нас, но… Еще летом, когда мы выезжали в Крым, она призналась, что больше не читает Мишины мысли, даже когда муж… э-э… совсем рядом. И это правда. По крайней мере, одну способность мы сохранили — чувствовать психосущность. Разбираться в характере… Ощущать, лжет человек или говорит искренне, исходит ли от него опасность.

— Понятно… Ладно. Спасибо вам большое, и… — Иванов немного затруднился. — Большая просьба, Светлана. Немедленно сообщайте мне, если заметите в Мишином окружении подозрительных… м-м… да и вообще, новых, незнакомых людей. Или он сам что-нибудь сболтнет, или… В общем, любую странность интерпретируйте, как угрозу!

— Мише что-то угрожает? — в девичьем голосе отозвалась тревога.

— Да я пока и сам не знаю, — честно ответил генлейт. — Но лучше будем начеку.

— Будем, — согласилась агент «Лилит», и допила кофе.

Пятница, 9 ноября. Утро

Московская область, объект «В», п/я 1410

Я приближался к месту моей работы. Вокруг, почтительно отступив от дороги, зеленел лес, суровея еловой темью. Солнце трогало лишь верхушки, не касаясь земли, устланной ржавой хвоей, и ночной холод держался понизу до самого вечера.

«Ижик» бодро урчал, вписываясь в поворот, а вот моему настроению был конгруэнтен сырой полумрак ельника.

Иванов, правда, обещал на сегодня «серьезные подвижки в расследовании». Мол, «развиднелось кое-что». А толку?

Попади Надя в больницу, избитая и покалеченная, меня бы грело чаяние прищемить яйца ее обидчикам, но «молоденький няшный сотрудник» угодил на холодный, оцинкованный стол патологоанатома…

Лес поредел, отходя, да разбредаясь, и впереди нарисовался полосатый шлагбаум. Ага… Генерал-лейтенант напряг-таки группу режима — у дежурного офицера сбоку обвисала потертая кобура с тускло блестевшим пистолетом, а на заднем плане реял молчаливый сержант, своей мозолистой рукой оттягивая ремень «калаша», закинутого на могутное плечо. Повышенная боевая готовность.

— Проезжайте, товарищ Гарин, — постовой с васильковыми просветами на погонах лихо козырнул, возвращая пропуск, и красно-белая стрела качнулась вверх, словно тоже отдавая честь.

"Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещен".

«Иж» надменно фыркнул, и проследовал ко второму посту у ворот в высокой бетонной стене. Внешний периметр секретного института и впрямь напоминал крепостную стену рыцарского замка, даже угловые башни имелись — за их парапетами прятались спаренные зенитные пушчонки, стыдливо прикрытые брезентом.

В хрущевские времена фортеция сия тоже укрывала нечто совсекретное, то ли космическое, то ли лазерное. Я еще застал расконсервацию объекта — облупленный серый бетон в потеках, по углам пушится селитряный «иней», запретная зона заросла неряшливыми кустами, а подъездная дорога укатана хрустящим гравием…

Эксплуатационники живо навели порядок — в холодных и пыльных бункерах повеяло теплом, изгоняя сырость. Молодые голоса, загулявшие по мрачным коридорам, распугали призраков, и даже надоевшее тарахтенье ДЭС стихло к лету — с новенькой, крашенной серебрином опоры ЛЭП перекинулись низко гудящие провода…

Пройдя второй пост охраны, я оставил машину на стоянке, и двинулся к проходной. Главное здание глыбилось прямо передо мной, выглядывая над стенами тяжеловесной бетонной призмой, как башня-донжон.

У него плоская крыша, приспособленная для посадки вертолета. Летом там вповалку лежат научные сотрудники, и загорают, не разбирая чинов и званий. А вот зимой никого из них не допросишься подняться наверх, чтобы сгрести снег — сразу всем некогда, все загружены от и до…

...Сегодня дежурил Макарыч, седоусый крепенький дед, старый партизан.

— Здравия желаю, Михаил Петрович, — уважительно поздоровался он.

— И вам того же, Василий Макарович, — наклонил я голову.

Турникет щелкнул, пропуская, и бравый вахтер вручил мне именной талон. — Борис Семенович не объявлялся?

— Никак нет. Звонил, обещал быть.

Кивнув, я пересек обширное фойе, и толкнул дверь первого отдела. Из-за стола «не по росту» с пыхтением вылез огромный особист, до того накачанный, что тело, бугрящееся мышцами, обрело бесформенный вид. То ли от запаха бумаг, то ли от аллергии на секретность у меня зверски засвербило в носу.

— А... А-а... Ап-чхи-и!

— Салфет вашей милости! — рокотнул особист.

— Красота вашей чести, — сделал я ручкой, шмыгая.

— Держите, — мускулистые руки выставили небольшой стальной короб с кодовым замком. — Распишитесь.

Поставив свою закорючку, я подхватил тару и понес к себе в лабораторию.

Это был обширный зал с высоким потолком, а настрой на серьезную работу задавала входная дверь — металлическая, тяжелая, как в доте, подвешенная на массивных петлях. Нащелкав код, я переступил не обычный порог, а залючину-комингс, и выбрался на узкую галерею с балюстрадой из нержавейки.

Мое рабочее место. Моя пещера для ретритов и прочих бдений.

Уровнем ниже стояли в рядок белые шкафы МВК «Коминтерн-3». Многопроцессорный вычислительный комплекс — так в СССР называли суперкомпьютеры. Рядом вяло мигал индикаторами пульт, в сторонке кучковались столы, стеллажи, пара диванов и заморенный фикус в кадке, а посередине дыбился громадный куб лабораторной камеры.[1]

Сверху и снизу ее закольцевали наплывы могучих составных магнитов — их секции можно было сдвигать по-разному, образуя поле нужной конфигурации. Спереди тускло блестела прозрачная панель со встроенными манипуляторами — суставчатые «руки» бессильно повисли, видимые, как тени, по ту сторону двойного толстенного стекла, бликовавшего на свету.

Позади, впритык к стене, громоздился технический отсек — к нему сходились, сплетались вязанки кольчатых кабелей, а сверху…

Я задрал голову. Из аккуратных дыр в потолке высовывались ребристые сопла ускорителя, отделанные сверкающим цирконием, глухо доносились отрывистые лексемы монтажников и звонкие медные удары. Work must go on…