Сердце бога (СИ) - Добрый Владислав Страница 56

Дверца небольшая, но из толстого деревянного бруса и укреплена железом. Как и все в этом мире сплошного хендмейда, выполнена с любовью. Не банальные железные скобы, а в форме цветочных побегов. Даже немного жалко ломать эту красоту. Но жалость проходит после второго удара. Блядкая дверь держится под ударами Крушителя куда лучше, чем я ожидал. Между третьим и четвертым ударом, повинуясь какому-то внутреннему наитию, я дергаю её за кольцо-ручку. Она не заперта.

Забег вверх по лестнице и через секунду я на стене. Арбалетчики убегают, бросив арбалеты. И они уже довольно далеко, преследовать их смысла нет.

Из темноты доносится крик Борсо. Моё лечение явно пошло ему на пользу, голос хоть и по-стариковски надтреснутый, но громкий и сильный:

— Донжон, тупые мерины! Надо взять донжон! Клянусь всем говном моих предков, если вы сейчас же…

Его перекрывает мощный вопль толстого знаменосца. Тот повторяет то же самое, только без ругательств.

Из темноты за стенами появляются первые всадники. Это Сперат на Коровке. За ним Волок. Они запрыгивают на стоящую в воротах повозку, скачут по ней и постоянно орут моё имя. Приходится отозваться. Мы с лансом спускаемся обратно вниз, и все втроем, вместе со Сператом, орем на Волока. Он должен был остаться с лошадьми за стенами. Он стоит и молча улыбается. Находи закуток, куда загоняем наших лошадей, Волока, двух наших конюхов и после этого идем по своим делам. У нас тут штурм, в конце концов. Решаем начать с донжона.

Замок Мерт большой, но очень скоро его буквально затапливает моими людьми. Они ломятся в кузницы, амбары, конюшни. Себас не успеваетзапереться в донжоне — благодаря сообразительности Старого Волка и расторопности трех караэнцев, которые были с нами. Они не дали закрыть дверь в донжон, убили слуг и после отчаянной схватки зарезали самого Себаса прямо на лестнице. Я поднимаюсь по узкой лестнице, когда все уже кончено. Один из моих щитоносцев лежит на ступенях. Я с трудом узнаю его доспехи, он покрыт инеем, как будто две недели зимой в якутии на ветру стоял. Ещё у одного из наших глубокая рана в подмышку, другого Себас сбросил с лестницы и тот вывихнул руку.

Я оказываю им помощь. Ланс ругается и ищет сокровищницу. Мне очень не нравится состояние обмороженного — у него сильно обожжена холодом половина лица и руки. Я прикладываю свои руки к незакрытым железом участкам кожи, и мой волшебный диагност выдает тревожные красные сигналы. Кожа уже отслаивается, повреждения тканей довольно глубокие, мое лечение малоэффективно, к тому же маны не так, чтобы много. Надо экономить. Мы тащим обмороженного наверх, в покои Себаса. Под них отведено два уровня не маленькой башни. Комнатки, балкончики, бархатные занавески, подушечки, бронзовые сосуды разной формы на изящных тумбочках, синяя советская плитка на полу — в общем, несусветная роскошь. Добираемся до диагональной стены с крохотной дверцей, усиленной железными полосами. Я выбиваю Крушителем прочную дверцу. Это занимает не так много времени — но только потому, что я очень быстро орудую тяжеленной шипастой булавой.

Находим за дверью знакомые мне полки с сундуками, стойками для доспехов и бочонками. Сокровищница и арсенал. В качестве бонуса десяток девок — жена и дочь Себаса, её фрейлины и служанки. Кричат, что заколят себя кинжалами, если мы подойдем ближе. И угрожают нам своими родственниками. Старый Волк совершенно по волчьи ухмыляется, шагает вперед и тыкает пальцами в тех кто помоложе и не назвал громких фамилий. Толстяк с небрежной ловкостью, выдающий большой опыт, ловит указанных, выламывает у них из рук кинжалы и тащит в соседнюю комнату. Остальные испуганными овцами жмутся в углу, роняя кинжалы.

— Сеньор Магн, вынужден попросить вас не беспокоить меня до завтра, — говорит Борсо и выходит за дверь. Вскоре из глубины покоев слышатся отчаянные визги.

Я некоторое время размышляю, нужно ли мне вмешаться. Магн внутри меня скорее за то, чтобы присоединиться. Я вопросительно смотрю на Ланса. А он кивает на дочь Себаса и вопросительно поднимает брови. Она и правда очень красива, похожа на итальянскую супермодель. Мамаша старовата, не меньше тридцатипяти, но тоже хорошо очень сохранилась. Меня отвлекают стоны обмороженного. Сперат снимает с него шлем вместе с лохмотьями кожи. Я трачу манну на него, оставляя себе резерв на самый крайний случай. В любом случае, моя магия для этих ранений работает плохо — ускоренная регенерация, или что там у меня, не может справиться с глубокими ожогами внутри тканей. Но, все же, заметно помогает.

— У меня есть волшебный лечебный бальзам, — говорит вдова Себаса. — В моей семье его рецепт передается…

— Тащи сюда! — грубо обрываю я её. В дверях появляется второй мой щитоносец и бросается к раненому другу. Он падает рядом с обмороженным бедолагой на колене, гремя мешком в котором полно изящных бронзовых сосудов.

Тем временем караэнец со сломанной рукой пытается снять дорогой доспешный гарнитур со стойки. Второй воровато смотрит то на меня, то на сундуки. Сперат перехватывает его взгляд и начинает вытаскивать сундуки в дверь.

Я велю обоим раненым и целому щитоносцу встать перед собой и говорю:

— Останьтесь тут и сторожите. Если впустите кого-то, убью. А если сохраните сокровищницу и девок в ней, разрешу забрать один из доспехов и выбрать оружие. Задача ясна⁈

Они задумчиво молчат, смотря, как Сперат тащит мимо очередной сундук. У Себаса не так много сундуков, а Сперат многоопытен в общении с золотом и серебром. Поэтому он управляется быстро. Ланс лязгает забралом над моим плечом, добавляя веса моим словам. Троица, наконец, вразнобой соглашается. Я требую повторить указание. Они делают это с трудом, их слишком интирисуют тяжелые сундуки, с визгом царапающие обитым железом углами каменный пол.

То, что Сперат по прежнему стесняется использовать жадносумку на людях, и затаскивает сундуки за угол, прежде чем закинуть их в неё, кажется мне фарсом. Наверняка наши слуги уже давно все и всем разболтали. А я уверен, слуги видят всё.

Я заставляю раненых проговорить вслух формулу короткой клятвы именем Великой Матери, принятой в Караэне, и оставляю их.

В замке еще есть очаги сопротивления. Но это, очевидно, агония. Народу в Мерте было довольно много — кузнецы, конюхи, слуги. Не меньше сотни, если считать с женщинами. Почти все мужчины вооружены, почти все бросили оружие, как только стало ясно, что замок пал.

Ведомый чутьем выросшего среди каменных лабиринтов дворянина я вскоре нахожу неприметный спуск в подвал. Всего два неправильных поворота и я у могучих створок склада с припасами. Перед ними стоит с оружием Динадад, за его спиной его прилипалы.

— Я взял под охрану припасы, мой сеньор, — кричит он, завидев меня. Он явно рад меня видеть, перед ним толпа угрюмых пехотинцев, человек десять. И к ним подходят все новые.

— Молодец, — киваю я, скрывая свое удивление. — Продолжайте нести свой пост.

Припасы очень важны — мое войско начало испытывать нехватку продовольствия еще до ночной битвы.

— Конюшни, — подсказывает мне Ланс.

Да, после сокровищницы и складов, самое ценное, что есть в замке, это лошади. Мы снова поднимаемся на верх. находим конюшни. Там идет отчаянная схватка. Почему-то, на кулаках. Сперат дико кричит, пока я пытаюсь понять, кто из дерущихся за меня. Все в бело-красных повязках и сюрко.

Дерущиеся, по большей части, перестают драться. Ко мне бросается мой конюх. Лицо в крови, рука висит. Я машинально протягиваю руку и кладу ему на плечо. Манны почти нет, но у него только поверхностные порезы. Он жалуется, что кто-то пытается увести мою законную добычу. Только сейчас я понимаю, что сражаются тут мои люди с моими же людьми. Я спрашиваю у конюха, какая из полутора десятков беснующихся от ужаса в стойлах лошадей, моя законная добыча. Он указывает на три. Самых дорогих на вид.

Я соглашаюсь. А потом выбираю из присутствующих людей, чьи доспехи или лица мне знакомы. Отдавая предпочтение наградным лентам. Задаю им аналогичный вопрос. Но уточняю, что у них может быть только одна добыча. Когда остальные, включая Ланса и Сперата, выбрали по лошади, напряжение вокруг резко спадает. Делить принято чужое, воровать у своих строгое табу, как и в любом коллективе основанном на насилии. Что не значит, что лошадей не попытаются уркасть попозже, когда будет поменьше глаз вокруг.