Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 6

— Ну ка, сам не балуй, а то с самопала стрельнём.

Двое «дальних» казаков положили самопалы на плечи передних товарищей.

— Берегись! — Крикнул главарь банды. — Ну ка, руки горе!

Мокша положил шест в чёлн и подняв руки, вздохнул.

— Кто такие? — Повторил вопрос старший.

— Селяне мы с Нижней Дубровы, — сказал Мокша. — Перебираемся к родичам на Дон.

— Что за родичи?

— Мокшане… Кавал да Микай.

— То браты твои? — Спросил старшой, хмурясь. — А тебя как зовут?

— Мокша.

— Мокша Мокшанин? — Усмехнулся казак.

— Так кличут иногда, — буркнул Мокша. — Вообще-то, я Мокша Коваль.

— Коваль? — Казак рассмеялся. — То добре! Плыви за нами! Да не балуй, гляди… Отваливай, братцы!

Казаки дружно махнули вёслами. Их чёлн, в два раза больший по размеру, чем чёлн Мокши и Лёксы имел мачту и, свёрнутый в трубу на корме парус.

Санька наблюдал за чёлнами из травы и прикинул, что у него в дубраве растут деревья, из которых можно выдолбить судно и побольше. Причём, не только дубы. В ней встречались и многоохватные липы, и тридцатиметровые ясени. «Интересная дубрава, могучая» — подумал Санька пробираясь вдоль берега.

Ножны он подобрал и повесил на шею. Верёвочки хватило как раз.

Санёк скользил в траве, чуть пригнувшись. На четырёх «ногах» мешал бежать болтающийся через плечо колчан с луком и стрелами. Задумавшись, он едва не наткнулся на двух дозорных. Один сидел и строгал ивовую веточку. Другой лежал рядом и был едва виден. Санёк подполз к ним совсем близко и услышал разговор.

— Ты каких девок любишь? — Спросил лежащий.

— Отстань, ты! Надоел… Всё у тебя про баб. Нешто не пробовал?

— Как, не пробовал?! Не в первой в набеге…

— Ну и чо пристал тогда? Одинаковые они. Вот если бы ты про жену спросил, я бы рассказал… Была у меня жёнка… А про девок… Какую взял, та и хороша. Особо в походе.

— Жёнок нам нельзя… — Грустно протянул молодой.

— Почему, нельзя? Оставайся в посёлке и живи, — рассмеялся старший.

— Ага… А ты придёшь и ограбишь, — молодой заржал. — Не-е-е… Лучше я сам приду.

— То-то… — Глубокомысленно сказал старший. — Мы вольные казаки. Постоянно в походах… Какая жена то?! — Он тоже громко засмеялся.

— По верховьям Дона худо ходить, говорят. Мужи, говорят, тут дюже крепкие.

— Не ждут нас тут. Ты же видел? Скокма уже сёл взяли наши браты… А мы? Жаль атаман наш поздно схватился. Все городки добрые уже побили. А уйдут браты, как мы вертаться будем? Побьёт нас мордва…

— Ты сказывал, у них самопалов нет…

— Ну и чо? Они с луков бьют белке в глаз.

— Да ну?!

— Вот и «да ну»… — Гнусаво передразнил старший. — А так село тут бедное. Кроме рыбы и дичи нет у них ничего.

— Иди ты?

— Сам иди…

— А зачем же мы сюда пришли?

— Мы за кузнецом ихним пришли. Добрый, кажут, кузнец тут. С даром особым…

— А добыча? — Почти застонал молодой.

— Не будет добычи. Сказано, нет у них ничего.

— А девки?

Старший поморщился.

— Дались они тебе? В низовьях возьмёшь.

— Те надоели.

Старший рассмеялся.

— Девки — блуд. Грех тяжкий.

— Да ну тебя, — обиделся молодой, перевернулся на спину, положив голову на камень и уставился в тускнеющее небо. — Попёрлись, не знамо куда… И за кем?

— Сказано… С даром Сварога кузнец. За такого у хана крымского можно много денег взять.

Молодой встрепенулся, перевернулся на бок лицом к старшему, но тот вдруг шикнул на него и приложил палец к губам. Он повёл носом и Санька понял, что он ловит ветер, а ветер дул от него, от Саньки.

— Медведем несёт.

Молодой рассмеялся.

— Откуда тут медведь? Леса почти не видать… Да и трава по колено всего. Где ты его видишь?

— Я чую его. Я их за три версты чую.

— Вот за три версты он и навалил кучу, а ты учуял.

Молодой закатился от смеха держась за живот.

— Тьфу на тебя! — Ругнулся старший. — Гы-гы, да гы-гы… Зубоскал и есть зубоскал.

Он снова взялся за палочку, а Санька ругая себя, что так и не помылся в реке, отполз назад. Слова старшего казака одновременно встревожили его, но и разбудили новые мысли. Он уже понял, что раз казаки бандитствуют по верхам Дона, это век пятнадцатый или шестнадцатый. Позже они доставали только крымского хана, да османских купцов трясли.

Шестнадцатый век — это на Руси период «собирания земель Русских». От этого собирания и бежали люди, кто на Дон, кто в Литву, кто в Сибирь.

«Вот так-так», — подумал Санька. — «Рыба сама к рыбаку в руки приплыла».

— Взяли кого-то… Баба и мужик в чёлне… — Отметил молодой, чуть привставая и вглядываясь в реку.

— Тебе дело какое? Лежи и слушай степь, бусурманин, бо вдарю.

Старший показал молодому кулак с ножом и тот приник левым ухом к небольшому камню.

Санёк обполз дозор стороной и увидел лагерь разбойников. То была совершенно разноцветная банда: в пёстрых, вероятно турецких, халатах, рубахах, перевязанных широким поясом, шароварах, чалмах и сапогах с загнутыми носами.

Санька увидел, как на берег вылезли казаки, а следом за ними Мокша и Лёкса. Казаки родителей не трогали и не понукали. О чем разговаривали, слышно не было.

Если бы сам Санька был кузнецом, то не задумываясь пошёл бы в Крым и дальше к Султану. Ни на Дону, ни в Крыму тоже железа нет. А в Константинополе кузнецы в почёте. Если свободные. А раб, он везде раб.

Что там с османами в эти века Санька не помнил, но, как ему рассказывал один умный мужик, которого он таскал по лесному хозяйству, османы не особо то зверствовали с христианами у себя в «Османии». И янычар набирали не из семей мусульман, а из семей иноверцев. Налог, говорят, был особый, детьми. С иноверцев брали мальчика на воспитание и обучение. И некоторые из них дослуживались даже до визирей. Но, рабство, есть рабство. Лучше в лесу со зверями жить, чем у султана янычаром быть.

— Может они не обидят? — Спросила мужа Лёкса.

Мокша развернул богатырские плечи и вздохнул.

— Сам как-то думал к османам податься. Купцы сказывают там добрые кузнецы. А тут и ковать то нечего. Всё старьё перековываю токма.

Лёкса прижала руки к груди.

— Боюсь я, Мокша. Продадут нас.

Кузнец прижал жену к себе. Так они стояли некоторое время, чуть покачиваясь и тихо подвывая какую-то только им знакомую мелодию слегка похожую на: «Ой ты степь широкая…» Когда дыхание заканчивалось у Мокши, тянула Лёкса, и наоборот.

— Ладно, — вдруг сказал Мокша. — Вечерять надо и спать.

Санька тоже повечерял куском отварной утки, лежащим у него в котомке. Зубов у Саньки хватало, чтобы есть мясо, но утка была жесткая, и он сначала перетирал куски в сильных ладонях. Тщательно пережёвывая мясо, Санька размышлял.

Возможно, он смог бы казаков перерезать, если бы их было три-четыре, но казаков было пятнадцать человек. И без шума такую ораву не осилить…

Санька покрутил в руке «грибной» нож Мокши. Это был очень короткий нож с очень узким и острым остриём.

— С одной стороны, короткий глубоко не воткнёшь, — подумал Санька. — С другой стороны, а хватит ли у меня силы кого-то проткнуть. Не факт. Масса не та. Поэтому, короткий в самый раз. Но…

Таким только глотки резать, но по тихому не получится. И тем паче, как снять часовых у костра?

Ничего не придумав, Сенька мгновенно уснул. Он и так сдерживал себя с трудом. Это, наверное, единственное, что у него осталось от ребенка — способность мгновенно засыпать после еды. Но он знал точно, что через пару часов проснётся. Так и случилось.

Открыв глаза, Санька прислушался и принюхался. Он не был зверем. Он был просто слишком волосатым ребёнком. Но свои человеческие органы чувств он тренировал и кое чего достиг.

В своё время, работая в лесу, Александр Викторович научился слышать звуки леса и хорошо ощущать запах живности. В Уссурийской тайге много тигра и медведя, на которых неожиданно натыкаться нежелательно. Да и кабан, тоже был тем ещё подарком. Так что, по лесу Санька ходил, как по территории противника, постоянно прислушивался, принюхивался и приглядывался, и приобрёл способность видеть и чуять живность на приличном расстоянии.