Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 6

— Это как?

Я начертил на «доске».

— А-а-а… Есть. Равный зовётся.

— Вот и вырежи два вот таких.

Я начертил.

— Тут одна часть, а тут две. Понял.

— Что ж не понять? Понял.

— Приступай, а я пока шашек наточу.

— Ну-ну, — недоверчиво хмыкнул Ерёма.

Я поставил ступню на педаль, а сам крутнул маховик, держащий зазубринами заготовку. Плашка медленно завертелась. Прижав резец к вращающейся поверхности, я почувствовал удар и резец вылетел у меня из рук, едва не угодив в левую, выставленную чуть вперёд, ногу.

— О, мля! — выразил я свои чувства и глянул на расплывшегося в улыбке плотника. — Как же так?

Тот на вопрос не отреагировал, а тупо смотрел, улыбаясь во всё лицо. Хмыкнув, я хищным взором оглядел помещение. Глаза уже привыкли к полумраку и, что тут имелось мне было прекрасно видно. Вскоре я усмотрел куску небольших камней, лежащих в стороне.

— Что это? Для чего?

— Камни. Для гнёта. Придавить если что надо…

— Понятно!

Я махнул рукой и, подойдя к кучке, выбрал подходящий мне и положил на станину станка перед заготовкой. Ерёма смотрел с любопытством. Снова крутнув бабку и нажав на педаль, я поднёс резец к детали и положил его на камень. Вращающаяся заготовка ударила, руки дёрнулись, но резец удержали. Сзади меня «крякнули» и вымолвили с уважением.

— Ну, ты, барин, даёшь!

Я даже не оглянулся сосредоточившись на вибрации в руках, а постарался ускорить вращение детали.

«Спасибо бабушкиной и маминой швейным машинкам с ножным приводом», мелькнула чужая мысль.

Выточив цилиндр нужной толщины я уверенно выбрал в ящике с инструментами отрезной резец и, не обращая внимание на хозяина мастерской, принялся нарезать шайбы.

— Тут это, — услышал я. — Шпон-то ореховый, а плашек ореховых у меня нет.

Я обернулся и с прищуром посмотрел на Ерёму. Тот хмурился. Вторая половина дня у него явно не задалась, ибо проходила «на сухую».

— Подбери похожее дерево по структуре и цвету. Плашки — это не главное. Главное — шпон красивый.

— А что это будет? Для чего коробка?

— Да подумай из чего застёжки сделать? И петли?

Теперь отмахнулся от меня плотник.

— Есть у меня медной проволоки кусок.

Я удивился.

— Да ты богач.

Ерёма горделиво выпрямился.

— А то…

— Не тормози, — охолодил я его хвастовство. — ежели всё сделаем в срок и ладно, получишь копейку

— Да ну! — охренел от перспективы плотник. — Так это же ведро водки!

Я отвернулся и, вздохнув, покачал головой. И тут труд меряют водкой. Народ Москвы спивался и я это видел. Мимо наших ворот по Гостиной улице вечером одному ходить было опасно. И не по причине грабежей, хотя и это процветало, а по причине шарахающихся мимо толп пьяниц.

— Я пить не буду, — пообещал я сам себе.

Мы с плотником закончили работу почти одновременно. Я посмотрел, как он вставляет проволочные петельки в длинные плашки и вставляет в них кусочки проволоки и убедился, что его на усадьбе держат не зря.

Он, слегка хлопнув, закрыл коробку-доску и накинул на гвоздик крючок, замкнув створки и посмотрел на меня.

— Гони копейку.

Вздохнув, я отобрал у него коробку и, раскрыв, стал размечать игровое поле.

— Морилка есть?

— …

— Надо вот эти квадраты, что помечены мелом, чуть затемнить.

— А-а-а! Понятно. Сильно темнить.

— Сказано, «чуть», то есть слегка.

— Ясень пень!

Плотник взял тонкую кисточку и аккуратно пользуясь угольником, закрасил нужные квадраты. Я потрогал. Краска сразу впиталась в древесину.

— Эх, лаком бы покрыть, да сохнуть будет долго.

— Это, да, — согласился плотник.

— Покрась ещё вот эти шайбы, — попросил я.

Через некоторое время он закончил красить и я сложил шашки в открытую коробку.

— И что это у нас получилось?

— Подарок царю, Ерёма. Игра. Обязательно про тебя царю скажу.

— Как-кая такая игра, — отчего-то напрягся Ерёма.

— Настольная. «Шашки» называется.

Плотник вдруг бухнулся на колени и пополз ко мне.

— Не губи, барин! Не губи-и! — заголосил он.

— Что с тобой⁈

Я отпрянул к выходу.

— Нельзя-я-я! — прошипел он, продолжая двигаться ко мне на коленях. — Нельзя-я-я!

— Что нельзя?

— Шашки-шахматы нельзя!

— Да, почему, нельзя? — оттолкнув его руки, вскрикнул уже я.

— Попы! Попы запреща-а-а-ю-ю-ю-т! Собо-о-о-р запрет наложил и митрополи-и-и-т… На-а-а ак!

Он икнул и тихо завыл.

— На-а-а к-к-к-о-о-о-л!

Сказать, что я охренел, это — мало. На меня тоже напала икота, но я справился с накатившим на меня страхом, взял доску и вышел из сарая на слегка подрагивающих ногах.

— Сейчас нажрётся в хлам, — подумал я. — И будет в своём праве.

Эта мысль слегка развеселила меня и на фоне нервного веселья я, справившись с дрожью в коленках, отправился к себе, прижимая локтем к боку злополучную доску. В комнате я положил доску на подоконник и посмотрел на неё со стороны. Она мне понравилась.

— Ну и пусть у меня лежат, — подумал я. — Сам с собой играть буду. Ещё и шахматы вырежу. Попрошу кузнеца инструмент сделать и вырежу. Болванки на станке выточу, а дальше и делов-то…

Позвали к вечерне, которая собиралась ежедневно в семнадцать часов. Отстояв и отмолившись, я плюнул на вероятность посадки на кол и вернулся «домой» за шашками. Чтобы никто не понял, что я несу, завернул коробку в чистую сорочку и побрёл, трясясь, в Кремль. Склянку с пчёлами положил туда же, в коробку-доску, как и пакетик с липовым цветом. Шашки у меня были с мешочке за пазухой.

На крыльце казначейства меня встретил дед. Глянув на свёрток, он развернул его и хотел открыть коробку.

— Э-э-э… Там склянка с пчёлами. Разлетятся.

Дед глянул на меня, нахмурился, приоткрыл коробку, помяв мешочек с липой, хмыкнул, но ничего не сказал, и мы пошли в царские палаты.

— О! Пришли! — Сурово встретил нас царь-государь. — Снова стреляет. Отпустило было, а потом…

Я пожал плечами и, развернув тряпицу, раскрыл коробку и достал ёмкость с пчёлами. Развернувшись к царю, я увидел в его глазах растерянность, а у деда на лице лёгкую ухмылку.

— Это у тебя что?

— Где? Склянка.

— Не… Это, — он показал пальцем на коробку-доску.

— Липовый цвет в мешочке, — я понюхал и протянул. — Хорошо пахнет. Взвар делать.

Иван Васильевич взял, понюхал, кивнул и переглянулся с дедом.

— Ладно, давайте уже приступим к экзекуции, — молвил государь и сам задрал рубаху. Он с утра так, видимо, и не облачался в царские одежды.

— Получается, что я так и не видел ещё настоящего царя, — подумал я, разглядывая его голую задницу.

Осмотрев места пчелиных укусов и не увидев признаков аллергических высыпаний, я вколол царю два пчелиных жала прямо в между остистыми отростками и убрал склянку.

— Что так мало? — спросил царь недовольно.

— Вредно сразу много. Можно переполнить организм ядом. Любые излишества вредны.

— Разумно мыслит твой отрок, Михал Петрович. С ним поговорить не только об учёте казны можно. Что ещё знаешь? Что тебе интересно, кроме счёта?

— Читать люблю. Про природу, про богатства…

Царь хмыкнул.

— Что в земле лежат.

— Клады, что-ли?

— Зачем, клады? Медь, каменья поделочные, железо, злато-серебро. Много там чего спрятано.

— Много спятано, да добыть сложно, — проворчал царь. — Думаешь везде оно лежит в земле? Хрен там, а не золото! Сколько ищем… Заморских рудознадцев выписал, так никто ещё не нашёл ничего путного. Хоть соли у моря завались. Строгановы молодцы.

— Иноземцы могут врать.

— Как так? — удивился царь. — Я их пообещал озолотить.

— Так им может не это главное… Не твой посул.

— А что⁈

Я повыдёргивал жала и опустил рубаху. Царь обернулся ко мне и глянул в глаза.

— Что им важно? — спросил он разделяя слова.

— Пригляд за тем, что на землях твоих твориться, да сговор с ногаями, мордвой и другими людишками, что там проживают. На Уральские горы послал их? На большой камень? Вот с сибирским ханом они и сговоряться.