Алексей Федосов - Записки грибника #2 Страница 7

Обрядили, чуть ли не в тулуп, навалили поверх кучу всякого теплого тряпья, пару старых одеял точно разглядел у Мишки в руках. Напоили медом с молоком, задули свечу и велели спать. Что и сделал с превеликим удовольствием.

Удовольствие лениво мурлыкнуло, свернулось клубочком на груди и уснуло.

Два дня. Два дня жил жизнью сибарита, а потом в одночасье все кончилось. Хотя если быть честным, хотя бы перед собой, устал больше чем от работы. Когда расписана каждая минута, и ты знаешь всю последовательность до малейшего движения бровей и акцента в голосе, такой отдых становится каторгой.

На третий день, проснувшись, раскашлялся, сплюнул комок мокроты на пол и выругался, вытерев рот рукавом исподнего. Встал с кровати и замер от понимания произошедшего. Я заговорил! Назвать полноценной речью это шепелявое шипение нельзя но… Хоть что-то. Ура! Ура! Уря.

Быстро оделся и побежал завтракать. На дворе все по-прежнему, ножки буша, пока что в комплекте со всем остальным, разгребают сено, рассыпанное у стога рядом с конюшней, выискивают зерна, семена и всякий прочий корм. Барбос лениво гавчет лежа в своей будке, по-моему, он даже не открывает глаза, только приподнял одно ухо. Мычит корова в хлеву, требует, чтоб пришли и подоили её, подошедшее молоко распирает вымя. Порося, взвизгивая, дерутся за остатки своей утренней кормежки. Телега, стоит у бревенчатой стены, краешек хомута выступает изнутри. Видимо, приехавший с утра пораньше Никодим, выпряг кобылу, отвел унутрь. Оставил конскую «одежку» здесь, значится скоро поедет обратно.

Пойдем, пошипим или пошепчемся, это уж как получится. На всякий случай сделал попытку заговорить. Получилось.

— «Интересно, Силантий с ним или на хозяйстве остался?» — мелькнул в голове вопрос, когда я взялся за рукоятку на входной двери.

«Посмотрим!»- ответил сам себе и шагнул внутрь.

Что и требовалось доказать. Оба здесь. Сидят рядышком, голубчики, и кашу трескают. На столе два кувшина, один с пивом второй с молоком. Молод ишшо Мишаня спиртное потреблять. Я остановился в дверях и недоуменно тыкаю пальцем в «подлизу», потом указываю на кухню, скрытую за занавеской и мотаю головой. Он вздохнул с сожалением, забрал миску, сунул в зубы кусок хлеба, в другую руку взял свое молоко и умотал на женскую половину. Обойдя меня стороной. Я на нем отыгрывался за то, что было третьего дня, при удобном случае он поджопник получал.

Перекрестившись на красный угол, прошел и сел на свое место. Марфа принесла чистую миску, ложку, поставила кружку. Маша принесла сковороду с ещё шкворчащим мясом, по-старорусски. Отбитый, посоленный и перченый кусок кладут на противень и в духовку, через десять минут достать, посыпать зеленью, репчатым луком. Полить сверху майонезом и обратно на полчасика. Эх. До картошки ещё целый год ждать…

У Никодима были такие глаза, когда он смотрел на эту процессию, как поднес ложку ко рту, так и сидел, смотрел во все глаза. Потом хмыкнул. — Пиво будешь?

Я отказался. Из чугунка наложил в миску каши, добавил кусочки мяса, предварительно накрошив их ножом. Залил оставшимся на сковороде соком, чуть сыпанул перчика, самую малость, для запаха. Агрипина, категорически запретила — есть, пить, соления и маринады.

Два прошедших дня, дали маленькую возможность, немного привести в порядок мысли и наметить кое какие планы. Жаль, что говорить не мог, теперь надо будет искать Агрипу… В моей больной, и свихнувшейся от безделья, голове родился идиотский план по открытию в деревне фельдшерско-акушерского пункта.

Перекрестился и взял ложку. Минут пятнадцать была тишина, изредка прерываемая стуком поставленной на стол кружки. А потом пришел «одуванчик» и ни слова не говоря, залез на колени, поворочался, устраиваясь и замер, смотря светло-серыми глазенками по сторонам. Никодим, глянул, сначала хмуро, а потом… Как же люди меняются, когда усталое лицо озаряет улыбка. Только что передо мной сидел, суровый муж, нахмуренный лоб, сведенные в раздумьях брови, а через мгновение он пропал и на его месте сидит добрый дедушка, с любовью смотрящий на внука.

— Есть хочешь — Больше прошептал, чем спросил.

Он отрицательно помотал головой.

— Марфа! Подь сюды карга старая. — Никодим позвал жену, долил в кружку остатки пива и громко стукнул донышком кувшина об стол.

— Я те счаз, кобель облезлый… Постучи мне тута… — Она вышла из-за занавески, держа в руках, испачканных мукой, обрубок бревна, по недоразумению называемый скалкой.

— Чавой надобно?

— Пива принеси…

Она, поворачиваясь к мужу спиной, позвала свою помощницу. — Маша, пива мужикам принеси. — И скрылась за занавеской.

Странно. Сегодня не выходной, да и скалка для выпечки хлеба не нужна… Я не я буду, если к вечеру пирогов не будет. Встал и заглянул. Так и есть, Машка споласкивает в рукомойнике руки, чтоб налить кувшин, стоящий на полу рядом с ведром. А Марфа по уши торчит в бадейке с тестом.

Вернувшись на место, усадил Алешку на мягкую подушку, сам сел рядом. Налил в кружку молока, теплого, томленого с кусочком масла и капелюшечкой меда для запаха. Поставил перед ребенком, отрезал хлеба. — Помнишь, я тебе говорил о вкусном молоке.

Алеша кивнул головой.

— Вот это оно. Пей, тебе понравится, только его надо с хлебушком, кушать. — И протянул ему кусок мякиша, корочку оставил себе.

— Федор, женись ты на Анфиске, да заведи своих… Никодим отхлебнул из своей кружки.

Я пожал плечами, — Говорил с ней… Не хочет она.

— Это ж, как так?

Я посмотрел ему в глаза. — Говорит, староват малость. Ей по моложе надобно. — И выставил перед собой ладонь. — Не хочу молвить об этом.

Отпил из Алешкиной кружки глоток, смочить горло. Чтоб Никодиму услышать речи мои, мне пришлось напрягаться, и то получался полу сип, полу шип. Хотя если судить по его морде лица, все расслышал и понЯл.

Ну вот, опять глотать больно.

— Никодим, — Окликнул своего собеседника, — А что там с чужаками…

Он склонился через стол, чтоб лучше меня расслышать. Потом откинулся на стенку, расправил усы, — Уговор они подписали, на цельный год. Но с одной оговоркой.

Я вопросительно приподнял бровь, требуя пояснений.

Он усмехнулся, — Вы мне с Силантием все уши прожужжали. Я тут покумекал… Слышал как ты давеча с ними за банькой, разговоры молвил… Боишься люд этот учить. В уговоре том полюбовно слова вписаны — Что ежели кто до сроку захочет в холопы писаться, то по сему уговору в кабалу к нам идет, на пять лет.

— И все подписали? — Я обрисовал рукой круг и провел рукой в воздухе. Он кивнул, отпил из кружки, поставил на стол и стал вылезать из-за стола. Проводил его взглядом, пока он не вышел за дверь.

Посмотрел на «мелкого» он действительно самый маленький, со слов тетки, ему еще нет и пяти. От выпитого молока, на мордашке нарисовались шикарные, как у деда Никодима, усы и даже цвет одинаковый, белый.

Я вздохнул с сожалением. Никодим, думает, что одержал маленькую победу, на самом деле для него это поражение. Все равно народу не хватает. Теперь его надо давить на двухсменку. Мне надобно чтоб народ, отработав на фабричке, шел на свои огороды и угодья. В противном случае, призрак коммунизма станет в полный рост. Мне нужно чтоб люди успевали здесь и чтоб у них оставались силы и время для своих нужд. И только так и ни как иначе.

В самом большом, сейчас пустующем, цехе стоит приземистая деревянная конструкция подборочного транспортера. За ним спокойно может сесть двадцать шесть человек. Перед каждым будет нужное для этой операции, приспособление. Наборная касса для комплектующих, доска для инструмента. Подборочная лента, кожаная, обшита узкими дощечками, будет медленно двигаться мимо. Снимается заготовка, проводятся все нужные для этого поста действия, и возвращается обратно и так до самого конца. Там будет что-то типа поста ОТК и упаковки готовых замков в провощенную бумагу и укладка в ящики. Минимальное количество сборщиков — четыре человека. Больше можно, меньше нет.

Скрипнули кожаные петли на входной двери (руки не доходят смазать) и бодрый голос Агрипины спросил, — Хозяева, есть кто дома?

С кухни откликнулась Марфа. — Заходи.

Лекарка вошла, склонив голову, а когда разогнулась, то увидела меня и ребенка, сидящими в обнимку за столом. По лицу скользнула мимолетная улыбка, она подняла пальцы ко лбу и, перекрестившись на икону, ушла на женскую половину. Простой сарафан, что-то похожее на жилет с двумя рядами блестящих пуговиц. Волосы забраны под простой белый платок. Одна рука свободна, в другой корзинка с туесками, свертками, кулечками. Эдакая аптечка на вынос, видимо принесла новую порцию «гербария»

Буквально через минуту она вышла уже с пустыми руками, подошла и села напротив. — Горло не болит?

Я склонился вперед и поманил пальцем, когда она нагнулась, от неё одуряющее вкусно пахло разнотравьем, сказал, — Выходи за меня замуж.