Рекламщик в ссылке для нечисти - Олли Бонс Страница 79

Это всё докладывал Любим, иногда увлекаясь. Тогда Деян совал ему локоть под рёбра, Любим громко и притворно кашлял и сбавлял обороты.

Марьяша возилась тут же, помогала бабке Ярогневе. То сушёной травы наломает, то горшок подаст, то полотно из сундука вынет, старательно делая вид, что вообще не слышит Любимовых слов, ни единого словечка. Как заварилось питьё, она его чуть остудила в миске с холодной водой, подала Василию кружку. Хотела сама напоить, но ему уже стало получше, правой рукой он уже мог что-то держать. Об этом он ей и сказал.

— Ну и дурак, — прошептал на ухо Любим, когда Марьяша оставила кружку и отошла.

Василий сделал глоток и поморщился. Хохлик, который вертелся у открытой нараспашку двери, тут же завопил, что ведьма Васю отравила — вот, поглядите, люди добрые, помирает душа безвинная.

То ли его крики, то ли суета привлекли Волка, и пёс погнался за Хохликом. Только и видно было, как они мелькают в дверном проёме, наворачивая круги вокруг дома. Хохлик удирал, визжа и размахивая руками над головой, а снаружи смеялись и приговаривали, что так ему и надобно. Никто не вступился.

Василий уже сам прикрикнул на Волка, заставил его уняться. Тот нехотя бросил забаву, и Хохлик вполз в дом на четвереньках и растянулся на глиняном полу, прямо под ногами у Марьяши, притворился дохлым. Она чуть не споткнулась.

— Ох, убили, — сообщил Хохлик, приподняв голову, и опять её уронил. Правда, долго лежать на полу ему не захотелось, так что он воскрес и полез на лавку, а по ней пробрался к столу. Там чего-то хлебнул раньше, чем его остановили, и начал плеваться во все стороны и орать, размазывая слёзы. Как выяснилось, бабка Ярогнева готовила отвар для обработки ран, и пахло достаточно вкусно, чтобы Хохлик соблазнился, а на вкус оказалось не очень.

Хохлика вывели наружу, чтобы полоскал рот водой. Он давился слезами и сыпал обвинениями: конечно, всё подстроили нарочно.

— Так что, Вася, ты не уйдёшь? — спросил Любим. — Оставайся, с тобой вроде как повеселее стало. Я вот уразумел, к чему душа лежит: я, вишь ты, дизайнер. Тут мне и почёт, и уважение, токмо без тебя пока не знаю, к чему бы умение своё приложить. Ещё, значит, у тебя поучиться надо бы.

Василий вздохнул.

— Пока останусь, — ответил он, — но, знаешь, думать нам не о том нужно. Я тут накосячил с ножом этим, и вообще... Мудрика спасать надо. Собраться бы нам всем и поговорить.

— Соберёмся, — впервые за всё это время подала голос Марьяша. — Перевяжем вот тебя, да и соберёмся.

Любим ушёл, чтобы не мешать, сказал, на площади встретятся. Вслед за ним ушёл и молчаливый Деян, и голоса снаружи затихли. Видно, все, кто приходил, чтобы попрощаться с Василием, думая, что он теперь и отправится в свой мир, тоже решили, что им тут делать нечего.

Василий терпел, пока бабка Ярогнева меняла ему повязки на плече. Было, в общем, почти не больно — так, как будто он ссадил кожу. Краем глаза он заметил следы когтей, уходящие назад, к лопатке, с виду неглубокие. Кожа покраснела, припухла, но ничего смертельного.

Поднимая руки, чтобы Ярогневе удобнее было мотать полотно вокруг груди, Василий подумал, что он теперь будет как ведьмак, со шрамами, и пожалел, что нет зеркала. Хотелось бы оценить, насколько мужественно он выглядит.

Подставив лохань, бабка взялась отмачивать тёплой водой повязки на руке. Потянула, и Василию стало нехорошо.

— Ох, лишенько, — всплеснула руками Марьяша, подсела, затормошила его. — На меня гляди! Вася, слышишь? Ничего там и нет страшного, царапинка. Бабушка её смажет, и всё заживёт-зарастёт скорёхонько, следа не останется...

В дом заскочил и Хохлик, зацокал копытцами по полу. Сперва, дотянувшись, поставил на стол кружку, из которой полоскал рот, и тоже решил помочь:

— Ты, Вася, туда не гляди, — посоветовал он. — Ежели Марьяша говорит, что там ничего... А-а-а, да врёт, врёт она! Ты погляди, погляди, рука-то у тебя отваливается, вона косточки белеются, а крови-то, крови!

И хлопнулся на пол у стола. Марьяша хотела пнуть его ногой в кожаном башмачке и не успела.

— Не гляди, Вася! — воскликнула она сердито. — Сам он врёт. Ну, кровь чуть проступила, а косточки зарастут...

— Чего? — спросил Василий, ощущая дурноту. Он хотел и не хотел смотреть.

— Да нешто это косточки! — заругалась хозяйка. — То кора толчёная. Ох, умники, и где вы только берётесь, и как жили, такие тёмные, как ещё ни от какой хвори не померли!.. А ты не гляди, не гляди, ишь, побелел-то весь, я смелее богатыря и не видывала! На девку свою гляди.

Василий тоже мог кое-что сказать и насчёт тёмных, и насчёт столбняка, но какая была альтернатива? Или бабкино лечение, или никакого. Или вернуться домой и пойти в поликлинику по месту прописки, но тогда о помощи Мудрику можно забыть. И о борьбе с колдуном, и о Марьяше. Да ещё, бывает, к такому специалисту попадёшь, что лучше уж бабка с её корой.

Марьяша держала его за свободную ладонь. Бабка возилась с его рукой — что-то лилось, с плеском стекало в лохань, что-то пощипывало, — а он смотрел на Марьяшу, иногда чуть сжимая пальцы.

Взгляд её изменился, раньше она смотрела не так. Раньше как будто к нему тянулась и вся светилась, улыбалась губами, глазами, а теперь отстранилась. Как чужая. И всё-таки пришла и