Степан Кулик - Сабля, трубка, конь казацкий Страница 8

После этого Сафар-бей отобрал десяток нукеров из отряда для охраны добычи, а остальных отправил куда-то еще. Куда именно, Мустафа не слышал, да и не интересовался. Зачем? Он же оказался в числе избранных и оставался при обозе, потому что лучше него никто не мог управиться со стадом, которое больше всего задерживает движение каравана. А у него коровы шли ровно, не пытаясь разбежаться…

За это молодой господин обещал разрешить Мустафе выбрать одного невольника, помимо жребия. После того как возьмет свою часть добычи, разумеется. Это неоспоримое право каждого вождя, поэтому пастух и не рассчитывал на девушек – слишком дорогой товар, а заранее остановил свой выбор на самом крепком гяуре из тех трех. Судя по одежде и казацком чубе-оселедце, пленник был казаком. Опасный товар… Невольники для работ по хозяйству из них получались плохие. Чересчур свободолюбивы и строптивы. Зато на галеры казака можно было продать с большой выгодой. Крепкий, выносливый… Не меньше двух султани[12] заплатит за такого раба агасы капудан-аги[13]. Не торгуясь…

Мустафа сокрушенно вздохнул. Заплатил бы…

Кто же мог знать, что гяур окажется настолько необузданным, что поднимет руку на охранника… Вспомнив, как казак убил его соплеменника одним ударом кулака, Мустафа вздохнул еще раз. Не в память о покойном… Пустой был человечишка и глупый. Убыток нанес всему отряду, отрубив голову молодому невольнику. Хорошо что его часть добычи теперь в общий котел пойдет… А вот гяура, которого хан велел казнить, действительно жаль. Двое оставшихся пленников и вместе его цены не стоят. Значит, взяв взамен любого другого раба – Мустафа недосчитается ровно одной золотой монеты! А то и больше.

Татарин непроизвольно пошевелил пальцами ноги, нащупывая спрятанные в сапоге уже накопленные монеты. Один дукат и пять полновесных талеров. Вместе с теми деньгами, которые Мустафа рассчитывал выручить за казака, их вполне хватило бы и на покупку юрты, и на бакшиш родителям невесты, и на свадебный пир. А еще он рассчитывал взять в подарок жене какую-нибудь молодуху подешевле и пару коров из общей добычи. Теперь же – либо о коровах придется забыть, либо от невольницы отказаться. Жена, конечно же, поймет. Но радости в их новом доме поубавится…

«Ишак и сын ишака… – мысленно обругал пастух погибшего соплеменника. – Чтоб Аллах прогнал тебя из Садов Благодати поганой метлой! Пусть мангусы[14] пожрут твою душу! Чтоб шайтаны играли твоей головой в чаэвхан!»[15]

От перевозбуждения сын Керима всего лишь на мгновение позабыл, что злых духов ни в коем случае нельзя вспоминать до восхода солнца, и тотчас был за это наказан.

Сперва послышался ровный перестук лошадиных копыт… Чуткое ухо табунщика сразу определило, что это возвращается Фарух, которого молодой господин посылал добить гяура. Но что-то в ходе лошади настораживало. В ее шаге не чувствовалась рука всадника. Как будто животное двигалось по собственной воле, а не направляемое человеком…

Мустафа насторожился, поднялся на ноги и подбросил в костер хвороста. Теперь ему был нужен огонь. Выждал немного, но поскольку конь остановился за пределами света и дальше идти не собирался, табунщик взял в руки горящую ветку и пошел навстречу.

– Фарух, это ты? – спросил, когда смог различить на фоне светлеющего неба силуэт всадника. – Чего молчишь?.. Почему не слезаешь и не идешь к костру? Уснул, что ли?

Соплеменник продолжал таинственно молчать и даже не пошевелился.

– Ну да, ты всегда был горазд поспать… А у твоей карлыгач[16] хода мягкая, как тюк шерсти.

Мустафа поднес огонь выше. Лошадь тут же вскинула голову, встревоженно всхрапнула и попятилась.

– Тихо, тихо… – татарин затоптал ветку и шагнул ближе, желая перехватить узду, и только после этого посмотрел вверх, пытаясь разглядеть лицо всадника.

Лучше б не видел…

У Фаруха (в этом табунщик не ошибся) не было головы. Точнее сказать – он держал ее под мышкой, как дыню.

Мустафа сын Керима не был воином, но стрелять из лука умел не хуже любого охотника. Иначе табун от волков не уберечь. Исторгнутый его глоткой вопль еще звенел в воздухе, а руки привычно выдернули из сагайдака лук и выпустили в чудовище несколько стрел. Вот только зря… Безголовый наездник даже не вздрогнул. Покойника нельзя убить второй раз.

Зато когда одна из стрел выбила из подмышки мертвеца жуткую ношу, и отрубленная голова, упав на землю, покатилась в сторону Мустафы, татарин, не помня себя от ужаса, завопил:

– Мангус! Мангус! – и бросился прочь.

Когда на охоту выходят Пожиратели душ, от оружия спасения нет. Остается лишь бежать со всех ног, умоляя Аллаха только об одном: чтобы те, кто убегает рядом с тобой, оказались менее проворными…

Ничего не соображая от страха, Мустафа не заметил, как наперерез ему метнулся тот самый гяур, которого они казнили лютой смертью. Впрочем, даже если б и увидел – это ничего бы не изменило. Испугаться еще сильнее татарин просто не мог.

Прыжок, разворот, удар… Острая сталь молнией полоснула людолова по горлу, – и несчастливый жених, захлебываясь кровью, упал на землю. Сделав красавицу Гюльнару вдовой второй раз…

Заполошный вопль дозорного поднял на ноги весь лагерь. И хоть немногие расслышали сквозь сон, что именно кричал Мустафа – благодаря свету от ярко полыхнувшего костра, – Злого Духа увидели все.

Предрассветный туман, обычный для здешних мест, особенно в это время года, сейчас казался зловещими клубами дыма, сочащимися сквозь трещины в земле прямо из раскаленной преисподней. Как бы даже серой потянуло… А оттуда, из бурлящих облаков пара, не касаясь земли и источая леденящий ужас, к ним приближалось истинное исчадие ада – ифрит. Безголовый всадник на безногом скакуне…

– Шайтан! Шайтан!

Вопя во все горло, суеверные татарины оставались на месте и не разбегались в ужасе только из-за привычки подчиняться приказам. А их молодой господин, похоже, страха не ведал.

– Аллаху Акбар! – воинственно воскликнул Сафар-бей слегка осипшим и немного дрожащим от возбуждения голосом. – Злой дух! Именем Аллаха и пророка его Мухаммеда заклинаю тебя! Сгинь! Пропади! Наши души не станут твоей пищей!

Всадник молчал, только лошадь вскинула голову, как бы прислушиваясь к голосу человека. И если б эфенди продолжал говорить, а еще лучше – начал читать Бакару[17], то воины его успели бы опомниться и набраться мужества. Но молодость и горячность подвели татарина. Решив, что Злому духу недостаточно одних слов, юный бек тоже потащил из сагайдака лук.

Гуюк-мурза на день совершеннолетия сына подарил ему не простое оружие, а сделанное на заказ. С начертанным на нем изречением из Аль-Корана. «Сражайтесь с ними, пока не исчезнет искушение…», придающими стрелам мощь, смертоносную не только для людей, но и для слуг Иблиса. Вот за этот лук Сафар-бей и схватился.

Однако даже заговоренные стрелы не причинили ифриту никакого вреда. Может, поэтому рука молодого бека дрогнула, и очередной выстрел пришелся не в наездника, а черкнул по крупу лошадь. В то же мгновение неспешно бредущий к людям «Безногий скакун демона» вскинулся и, подстегнутый болью, не разбирая дороги, рванулся вперед. Прямиком на лагерь ордынцев.

Ошалевшие спросонья и не менее изумленные тем, что кошмар продолжается наяву, татары завыли, словно раненые звери, и, подгоняемые смертельным ужасом, бросились наутек. Куда глаза глядели. а ноги несли… Совершенно позабыв о дисциплине и оставляя своего повелителя один на один с разъяренным Иблисом. Кто думает о казни, когда Смерть смотрит прямо в глаза. И не благородная, возвышенная смерть воина, которой будут гордиться твои потомки, а душа героя вступит под прохладную сень Джан-на-ата. Такая гибель – честь и награда. Но кто настолько безумен, чтоб не ужаснуться пылающих огнем кровавых глазниц мангусов, Пожирателей душ… Потому что после не будет ни Рая, ни Ада.

Далеко убежать не удалось…

За то недолгое время, в течение которого ордынцы пытались понять, что происходит, а после – изгнать Злого духа, Полупуд незаметно обошел лагерь и пробрался к пленникам…

Секрет неизменного успеха нападения людоловов – внезапность. В «час волка», когда сон самый крепкий, басурмане толпой врываются в дома, и зачастую хозяева оказываются связанными раньше, чем успевают проснуться. Какое уж тут сопротивление. А если кто и схватится за оружие, то вынужден в одиночку противостоять сразу нескольким врагам. Без какой-либо надежды на помощь.

Теперь ордынцам на собственной шкуре предстояло узнать, что значит быть атакованными внезапно, пребывая в меньшинстве. А еще – почему самым страшным зверем считают не раненого шатуна-людоеда, а медведицу, защищающую потомство.

Пережившие ужас порабощения, смерть детей и родителей, видевшие, как убивали их соседей и других односельчан – освобожденные запорожцем пленницы жаждали мести… И у дюжины людоловов – крепких и сильных мужчин – не было никаких шансов спастись от безудержной ярости женщин.