Александр Прозоров - Басаргин правеж Страница 8

— Нет, — прошептала старуха враз осипшим голосом. — Нет, ты не посмеешь!

— Он ведь мертв, матушка, в том слово твое, — включился в разговор Басарга, сообразив, в чем дело. — Мы тебе верим, и долг наш христианский душу его вознесшуюся отпеть…

— Нет! — вскочила игуменья.

— Ты клялась, что он мертв. Значит, на нас греха не будет. Мы сии службы закажем от чистой души и с чистой совестью…

Нет для христианина большего греха, нежели заказать заупокойную службу по живому человеку. Такая служба, тянущая смертного из мира сего в мир потусторонний, иссушает душу, давит чувства, притягивает болезни и в конце концов обращает человека живого в мертвого. Сия порча многими и вовсе за колдовство черное почитается.

Конечно, грех за сей поступок на человека ложится, только если он по злому умыслу извести кого-то пытается. Коли же его в заблуждение кто-то ввел, да еще и намеренно, — отвечать на Страшном суде за гнусное чародейство придется истинному виновнику. И кому, как не игуменье, посвятившей всю себя служению Иисусу и спасению своей души, было этого не знать?

— Так что, матушка? Поминать будем — али за здравие беспокоиться? — ласково спросил Софоний, мило улыбаясь и потирая согнутым пальцем левый ус.

— Он жив, — смирившись с поражением, признала старуха. — И находится ныне в добром здравии.

— Как же так, игуменья Васса? — развел в удивлении руками Басарга. — Ты лгала столько лет! Всем! Почему, зачем?

Двери храма распахнулись, внутрь вошли Тимофей и Илья. Боярин Булданин, увидев монашку, радостно подпрыгнул, взмахнув руками:

— Она здесь?! Поймали?

— Княгиню любили все, — сказала игуменья, глядя на него. — Еще когда она супругой Василия оставалась. Много доброго она для монастыря нашего сделала. И с сестрами завсегда была милостива. Великий же князь бесплоден оказался. Где это видано, чтобы за двадцать лет супружества ни разу жена не понесла? На другой женился — так опять за четыре года ни разу! То, что Соломония в конце все же тяжелой оказалась, то есть чудо великое, милость небесная. И мальчик у нее явился крепкий, здоровый.

— И где он? Где, говори! — потребовал Басарга.

— Когда Ленка Глинская своего мальчика явила, все мы поняли, что старшему Васильевичу не жить, — ответила старуха. — Изведет его литвинка. Ради воцарения своего выкидыша изведет. Дабы невинную душу спасти, мы сына Соломонии мертвым объявили. Она ведь из рода Сабуровых, потомок мурзы Чета. Вот к татарским своим родичам, в Крым, его княгиня и отправила. Туда, куда приспешникам Ленкиным не добраться[8]. Я же здесь могилу обманную блюла. Не корысти ради — во спасение наследника стола русского. Сестре Софии, когда на смертном одре та лежала, поклялась никому тайны сей не открывать. Ибо жить царевич мог, лишь пока его за мертвого почитают. А службы заупокойной мы по нему не стояли, то ты верно заметил, боярин. Сего греха ничем не оправдать. То уже не ложь во спасение, то порча и извод получится.

— Мертва давно Елена Глинская, матушка. Уже и имя ее подзабывать в народе начали, — сказал настоятельнице Басарга. — Некого бояться.

— Ленка мертва, а сторонники ее и клятва моя остались, — покачала головой старуха. — Не нужно никому знать о старшем Васильевиче. От сохранности тайны сей жизнь его зависит.

Софоний повернулся к настоятельнице спиной, наклонился к самому уху Басарги:

— Там могила разрыта на дворе. Не ровен час, заметит кто. А что государь по делу сему решит, неведомо. Может статься, он сию тайну пуще прежнего хранить пожелает?

— Ты прав, могилу нужно закопать и плиту вернуть на место, — согласился боярин Леонтьев. — Пойду распоряжусь. Холопы на воротах более не нужны, пусть займутся.

Слуги новому поручению только обрадовались. Все же ловить в воротах монастыря его игуменью — не самая лучшая работа. Не дай Бог прихожане узнают — побьют обязательно. А как не узнают, если инокиню прилюдно хватать придется?

Посему к земляным работам четверка вернулась с охотой, под присмотром Басарги ссыпая чуть влажную глину обратно в яму и послойно ее утаптывая — чтобы по весне талая вода к колоде не просочилась. К сумеркам с заметанием следов они уже почти управились, когда со стороны ворот внезапно послышался истошный вопль:

— Тата-а-а-ар-ры-ы-ы!!!

— Степняки? Откуда? — недоуменно вскинул голову подьячий. — Мы же в Суздале!

Однако крики ужаса, конское ржание, злой хохот и громкие стоны умирающих никакого сомнения не оставляли — на обитель напали разбойники. Оставаться на открытом месте, имея из оружия только лопаты и по сабле на каждого — это была верная смерть.

— В трапезную! — коротко приказал Басарга, выдернул клинок и первым побежал вдоль стены Покровского храма.

Отсюда было видно, как темные всадники в стеганых халатах азартно рубят разбегающихся прихожан и послушниц. Татар было довольно много, десятка три, не менее, — а потому помочь несчастным боярин Леонтьев был не в силах. Дай Бог самому с холопами уцелеть…

Маленький отряд заметили — трое всадников провернули к ним. Первый опустил пику, метясь в Басаргу, но в последний миг Тришка-Платошка, завопив, швырнул в него лопату, и степняк, отклонившись, промахнулся. Басарга своего шанса не упустил — сделал выпад, загоняя саблю татарину в живот, выдернул, крутанулся и рубанул по ноге другого татя, спасая самого Тришку от смертельного укола.

— Ах ты, тварь! — Третий татарин полосонул боярина Леонтьева поперек спины. Если бы не совет Софония носить, не снимая, броню — лежать Басарге дальше на холодном снегу в луже крови. А так — только зипуна испорченного лишился, а татя холопы вчетвером сбили с седла и молниеносно закололи.

— За мной, скорее! — Басарга перебежал двор, влетел на крыльцо трапезной, заскочил в распахнутую дверь, остановился: — Закрывай!!!

Вместе со слугами он захлопнул тяжелые створки, в тусклом свете масляных светильников накинул поперечный брус. Пока мужчины возились, в коридоре послышался топот — к дверям бежали несколько татар, уже успевших ворваться в дом. Причем все были с щитами. Хорошо хоть, без копий, только с саблями.

— Откуда вы только беретесь? — зло выдохнул Басарга, отбивая саблю первого и пиная его щит ногою в нижний край. Верхний край от толчка пошел вперед, и боярин тут же нанес укол в открывшееся лицо. Сбоку налетел другой басурманин — но кто-то из холопов ловко сплющил ему на щите умбон, дробя пальцы, и подьячий добил вопящего от боли врага, нырнул вниз, широким взмахом подрубая ноги, тут же резко выпрямился и кинулся вперед. По телу шаркнули сразу два клинка, окончательно раздирая зипун, но Басарга прорвался врагам за спины, уколол одного, другого. Кто-то попытался повернуться к нему — и холопы тут же раздробили бедолаге затылок, двое других продолжили отбиваться от слуг, придвигаясь к стене, пытаясь прижаться к ней. Боярин Леонтьев успел подрезать загривок одному, второму в щит всадили кирки холопы, отдернули…

Снаружи загрохотали выстрелы, от двери полетела щепа. Разбойники, оказавшись на удивление хорошо снаряженными, дробили пищальными выстрелами запорный брус и створки над подпятниками, пули рикошетили от пола и стен, выбивая кирпичную крошку. Стало ясно, что вскоре дверь упадет и воины окажутся в тесном коридоре впятером против толпы разбойников. Причем сильно рискуют оказаться к тому моменту раненными из-за беспорядочно летящего внутрь дроба.

— Щиты забирайте, и отходим, — приказал Басарга. — Ввосьмером шансов больше…

Холопы вслед за ним добежали до церкви, захлопнули двери. Здесь, по сравнению с коридором, было светло: чуть не перед каждым образом горел светильник, а перед иными стояло по нескольку ярких восковых свечей. Матушка-игуменья стояла на коленях, истово молясь. Бояре стояли чуть в отдалении, не решаясь оставить пойманную с поличным изменницу одну.

— Что там? — с тревогой спросил Тимофей Заболоцкий.

— Татары, — кратко выдохнул Басарга, показывая окровавленную саблю. — Напротив двери не стойте. Могут из пищали сквозь створки пальнуть.

Боярин будто в воду смотрел: не прошло и четверти часа, как снаружи послышался грохот. Дверь задрожала, с хрустом отбросила кованые пластины петель, на которых была подвешена, и повалилась в сторону. В храм вкатилось белое облако порохового дыма, из которого, словно бесы, выскакивали воины в стеганых халатах и лохматых меховых шапках, с круглыми щитами и кривыми саблями.

Клинки скрестились, церковь наполнилась звоном стали.

Басарга отвел направленный в голову укол, рубанул сам, попав по ловко подставленнному щиту, нырнул, кольнул в ноги, на этот раз промахнувшись, откатился, едва не пропустив удар по шее, вскочил и… Не обнаружил противника.

Громко крича: «Аллах акбар!» — татары убегали по коридору.

— Что за бесовство басурманское? — в недоумении огляделся боярин Илья. — Я токмо во вкус войти успел!