Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 8

Добившись нужного эффекта от своих выстрелов, Санька оставил лук и стрелы на берегу и сплавал до двигавшегося на прицепе казацкого чёлна. Взобравшись в него, он забрал стрелы, смазал ранки соком крапивы, растерев ещё раньше сорванные листья, и вернулся на берег.

Казаки, на то, что на последнем чёлне не гребут, заметили скоро.

— В чего там? Уснули? — Крикнули казаки, но им не ответили.

— Эй впереди! Чалься к берегу! Что-то снова у Архипа не влад!

— Что там у него?! — Крикнули с впереди двигавшейся лодки.

— Да кто его знает! Уснули, чай!

— Чалься! Чалься! — Послышались крики дальше по реке.

Караван стал прижиматься к лесистому берегу. Последний чёлн подтянули и двое запрыгнули на борт.

— Что там?! — Спросил подошедший атаман. — Спят?

— Какой спят?! — Воскликнули с лодки. — Сразу трое? Не дышат.

Казаков вытащили на берег.

— Глаза какие страшные, — сказал кто-то. — Чёрные, как плошки.

— То зырки раскрылись. Как во тьме.

— Так день же?

— О то ж…

Атаман сам осмотрел каждого. Потом огляделся.

— Выставить дозоры, — сказал он не громко и ткнул пальцем в рядом стоящих казаков.

Двое отбежали. Все притихли. Атаман мазнул одному убитому пальцем по шее, сняв подсохшую каплю крови. Потом мазнул этой каплей по внутренней стороне предплечья своей руки.

— Яд[11], — сказал он. — Рука немеет. Пёсья смерть. Убили их.

— Кто?! Кто?! — Раздались голоса.

— А вот мы сейчас и спросим. Достать сюда кузнеца и жонку его.

Мокша и Лёкса всё это время находились в своём чёлне и, наблюдая за происходящим, мало что понимали. Когда их насильно стали вытягивать из лодки, Мокша было взъерепенился, но его стукнули несколько раз боевой нагайкой и он зашёлся от боли.

Пока он отходил от болевого шока, их вытащили на берег и кинули к ногам атамана.

— Ну, — медленно начал атаман. — Кто с вами ещё был, когда мы вас взяли?

— Никого! — Истерично крикнула Лёкса, косясь на лежащего в беспамятстве Мокшу.

— Мы сейчас сначала твоего мужика на ленты порежем, потом тебя. Говори, сука! — Атаман хлестанул Лёксу плетью, сложенной вдвое. Двойная гибкая «палка» плотно пришлась по кожушку и он лопнул по спине. Лёкса завизжала.

Санька не стал наблюдать продолжения экзекуции и два раза выпустил стрелы. Атамана он почти не видел, и попал в стоящих рядом. Это были его последние сильно ядовитые стрелы. Все остальные стрелы предназначались для мелкой дичи. Яд ещё имелся, но подготовить боезапас он не успел.

Стоящие перед атаманом казаки задёргались и упали на землю. Остальные, три выпущенных Санькой стрелы, противников смертельно не поразили, но затормозили. Все казаки рассыпались по берегу реки и попрятались за его намытой водой кромкой.

Санька, помня про ушедших в дозор казаков, метнулся в лес, оставляя убойную позицию.

К тому времени очнулся Мокша и Лёкса, схватив его под руки, помогла подняться и потянула в лес. Кое-как, но они добрались до чащи и скрылись в кустарнике.

— Руби ужы[12]! Уходим! — Крикнул атаман и казаки разбежались по своим стругам. Прячась от стрел, они перерубили верёвки и оттянули чёлны от берега. Вскоре струги исчезли за поворотом. Только голоса дозорных, догонявших струги по берегу, некоторое время были слышны. Никто не собирался сопротивляться неведомым стрелкам. Глаза у страха, как говориться, велики.

Два казачьих струга и чёлн Мокши остались стоять у берега, зацепившись днищем за мелководье, а пять тел лежать на берегу.

Санька далеко отбегать не стал, а забрался на попавшийся на пути вяз. Спрятавшись почти на самой его верхушке, он увидел, как казачьи струги уходят, быстро вращая и хлопая по воде вёслами. Портом он увидел убегающих в лес Мокшу И Лёксу, но окликать их не стал, а проследил, чтобы по их следу никто не пошёл.

Не заметив преследователей, Санька озадачился оставленными казаками чёлнами, и почти не таясь, поспешил к реке.

Глава 3

Санька, Мокша и Лёкса жили в лесу до начала заморозков. Вниз по реке дорога была закрыта. В деревню возвращаться — вроде, как рановато. Но они жили не тужили. Лето — благодатная пора. Срубив себе шалашик они славно устроились и проводили время в тех же хлопотах, что и ранее — заготовками на зиму.

Основа питания этого времени — корнеплоды и сушёные грибы — ягоды, произрастали повсеместно и в лесу и по берегам реки. Здесь заниматься заготовками было даже проще, потому, что рядом никто не жил. Следующее поселение стояло ниже по реке, ближе к устью. Кочевники жгли городки и угоняли люд постоянно, вот и не селились русичи по степным рекам. Всё больше в леса забраться норовились.

Санька нашёл родителей по следам и по запаху и вернул к реке.

Как-то так получилось, после передряги с казаками, что не смотря на свой возраст, Санька заимел равный с отцом голос. Мокша даже нарочно прислушивался к мнению сына и переспрашивал, что думает по тому или иному вопросу сын. Он так и спросил его, когда они сидели в ту первую ночь, после освобождения в шалашике: «Что делать будем?».

Санька рассудительно высказался по этому вопросу и они остались жить в лесу. Пока. Рыбалка, охота, это всё для Саньки было настолько привычно, что и в их организации Мокша вскоре стал слушать сына.

Санька знал тысячи способов добычи рыбы, мяса или птицы. В том числе и экзотических. Многие рыбаки-охотники шли в лес не за добычей, а за «канителью», как говорил Санька, и за экзотикой. Они нарезали дудок-манков на гуся и утку, поймали уточку и гусыню, и на них, как на приманку, ловили и стреляли птицу. Соли у Мокши было мало, но и это не стало проблемой. Соль добыли из золы.

Жгли костры, давали им хорошо прогореть, собирали золу, заливали кипячёной водой и настаивали. Через пять часов вода становилась солёной. Её сцеживали, выпаривали и так солили мясо и рыбу. И коптили. Коптильню соорудили тоже по Санькиной схеме: с большой коптильной камерой, собранной из жердей и лозы, дымоходом и печью.

Очень вкусными получалось мясо осетровых. В Саранте водилось всё! И стерлядь и другие осетровые. Они полосовали мясо, солили, вялили и коптили. А раков было столько, что они выползали на берег.

Так в пиршествах прошло лето. И снова возник тот же вопрос: «что дальше?» Санька значительно подрос. Он очень желал расти и рос. Санька подтягивался на руках, висел вниз головой, держась ступнями за ветку. Стараясь не напугать родителей, он это делал в лесу, куда уходил ежедневно.

Лес звал его и Санька слышал зов. Лес звал его и в той жизни, но в житейских заботах и пьянках голос леса растворялся, не доходя до разума. Сейчас же, проведя больше двух лет с медведицей и две зимы считай в одиночестве, Санька лес услышал. Родители в третью зиму приходили реже. Мокша резал чёлн, и Лёксу одну в лес не отпускал, поэтому Санька был предоставлен самому себе.

Когда Санька впервые услышал и почувствовал лес, ему показалось, что он сошёл с ума. Это произошло тогда, когда Санька тренировал свои органы чувств. Он сидел у входа в берлогу и всматривался всеми своими «фибрами» в наполняющийся темнотой лес.

Солнце уже село и лес погружался в тишину. Последние белки и бурундуки прятались по дуплам и Санька слышал шуршание их когтистых лап. Он услышал тихое хлопанье крыльев филина и крадущуюся поступь куницы. Оба этих звука вдруг огласились вскриками попавшихся в их лапы жертв.

— Не добежали, — сказал Санька, ясно мысленно увидевший картины лесной трагедии. Но чья-то гибель в лесу означала чью-то жизнь и Санька не озаботился и не опечалился чужой смертью. В лесу только волки могли зарезать жертву не ради еды, а ради охоты. Остальные хищники убийством не злоупотребляли.

Поэтому с волками у Саньки были свои счёты, и он ходил со стрелами, смазанными «пёсьей смертью». Был у него и «нож», сделанный из широкого наконечника стрелы Мокши, как раз подходящего для руки малыша. Этот нож, тоже отравленный, и спас как-то Саньку от волчьих клыков.