Ирландские танцы (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич Страница 8

Точно, мадмуазель Семенцова либо банк ограбила, либо еще одного Сезанна где-то сперла и продала.

Ну ладно, пора мне отсюда и ноги делать. Вон, как раз такси подъезжает. Можно бы и пешком, но на авто быстрее. Нет, определенно нужна собственная машина.

И вот, я уже в Латинском квартале, перед вывеской «Prosto Maria», где чуть ниже написано «Salon d’antiquités de Mademoiselle Semenovskaya, 12.00 — 21.00.»

Как я помню, в прошлый раз салон мадмуазель Семеновской работал до двадцати ноль-ноль, а нынче время слегка сдвинулось. А, так теперь у мамзели квартира в двух шагах от магазина.

Мышку-норушку я застал в тот момент, когда она распекала одного из своих продавцов. Продавца, кстати, я знал. Товарищ Гилтонас, из сотрудников ВЧК, присланный мне Артузовым, раньше трудившийся в «Виолетте», а потом переданный в салон мадмуазель Семенцовой в качестве охраны и помощника.

Гилтонас — человек сугубо русский, из питерских рабочих, член коммунистической партии с дореволюционным стажем, происхождение своей фамилии объяснить не мог. А у меня отчего-то всплывала фэнтезюшная «Сага о копье», которую мы с дочерью читали давным-давно. Оттуда я уже мало что помню, кроме имен. Вот, там-то и было имя Гилтонас. Или Гилтанас? Еще запомнил, что там девушка жарила свою фирменную картошку с какими-то специями. Какие специи не указывалось, но с тех пор я стал сыпать в жареную картошку укроп.

Я осмотрел стены салона. В прошлый раз я видел здесь голые стены, да пустые витрины. Теперь же половина стен занята гравюрами, сработанными на листах бумаги восемнадцатого столетия. Но «Сюзанна» куда-то пропала. Верно, обнаженная женщина отыскала своего покупателя. За две недели моего отсутствия на них не прибавилось ничего такого, что можно бы выставить на аукционе. На штангах прикреплено несколько картин. Какие-то натюрморты, пара мужских портретов. Если судить по кружевным воротникам — век, так, семнадцатый. Но возраст картины еще ни о чем не говорит. Если художник неизвестен, то картина не скоро найдет своего ценителя.

А здесь витрина с недорогой ювелиркой — браслетики, запонки, портсигары. Может даже и Фаберже, или Грачев, но, скорее всего, местные умельцы. Не знаю, не разбираюсь. А тут еще две витрины с монетами. Монеты бы посмотрел, интересно, но как-нибудь в следующий раз.

Мария Николаевна давала нагоняй продавцу, а тот только вяло отбрехивался.

— И что тут у вас? — поинтересовался я. — Купили Энгра за сто тысяч франков, а он оказался подделкой?

И Гилтонас, и Мария уставились на меня в немом изумлении.

— А как вы узнали?

— А никак, — честно признался я. — Брякнул, что в голову взбрело.

— Товарищ Гилтонас изволил купить краденую картину за пятьдесят франков, — поджав губы сообщила Мария.

Ишь ты, большевик с дореволюционным стажем и чекист стал скупщиком краденого! Наш человек.

— А что тут плохого? Даже если картина не Энгра, а кого-то еще, то хотя бы за тысячу франков уйдет.

— Да ну, какой же тут Энгр? — хмыкнула Мария. Потом, пожав плечами, сказала. — А может, это и на самом деле Энгр, но как его распознать? И целых пятьдесят франков на помойку!

То, что предстало моему взгляду, картиной уже назвать было нельзя. Холст, сложенный, словно записка, протерся на сгибах, а краска почти вся осыпалась. А судя по запаху плесени, холст долго лежал в каком-то подвале.

— Олег Васильевич, если соберетесь переквалифицироваться из дипломатов в воры, ни в коем случае не складывайте картины, словно постельное белье.

— Да-да, именно так и не нужно, — закивал я. — Если уж нет подрамника, а картину нельзя взять целиком, то холст лучше всего сворачивать в рулон, краской наружу.

Именно так. Свернете холст краской внутрь — загубите картину. На реставрацию потом уйдет больше денег, чем она стоит.

— И вот еще что, — сообщила мышка-норушка, в отчаянии засовывая тяжелый сверток под витрину. — Если станете воровать картину из музея, не обрезайте холст прямо по раме.

Совершенно верно. Если не сможете украсть картину с рамой — рамы очень тяжелые, то отогните гвоздики с обратной стороны и достаньте холст, натянутый на подрамник. За обрезанную картину — пусть это Рубенс или Гоген, вам заплатят не больше четверти ее стоимости. И не рыночной, заметьте, а той, что дает перекупщик вору. «Урезанная» картина, она еще и начнет распадаться в тех местах, где прошелся нож. Это только в «Электронике» картины резали опасными бритвами, не понимая, что теперь их стоимость приблизится к нулю.

А здесь, судя по всему, помощник нашей хозяйки салона проявил инициативу — купил картину у кого-то из парижан, а теперь непонятно, что с этой картиной делать? Впрочем, пятьдесят франков не такая уж большая сумма, зато впредь наука.

— А пятьдесят франков, что вы из кассы взяли, я из вашего жалованья вычту, — сообщила хозяйка салона, на что товарищ Гилтонас только крякнул.

А чего это она вычетом из жалованья пугает? Мы же договаривались, что жалованье ее помощнику стану платить я. Или из педагогических соображений? Тогда пусть, ладно.

Слегка успокоившись, мышка-норушка сказала:

— Георгий Иванович, вы потом это чудовище в мусор отнесите.

— Так чего же — сразу и в мусор? — хмыкнул я. — Пусть лежит, хлеба не просит. Может, как-нибудь позже, старая краска понадобится, наскребем. Или холст пригодится.

В ближайшее время ни холст, ни тем более краски, соскобленные с холста, пригодится не смогут. Но вдруг, в будущем? Зачем кидаться старинными картинами, пусть и утратившими свой рисунок? Вот только, просушить бы ее надо, а иначе плесень окончательно все сожрет. Тут уже и технологии двадцать первого века не помогут.

Мария посмотрела на сверток, который она только что пинала, другими глазами.

— Думаете, стоит ее в Петроград отправить?

— В Петроград отвозить смысла нет, — отмахнулся я. — Там у нас нынче своего такого добра хватает, пусть тут лежит.

Ну да. Сколько старых, выцветших и обсыпавшихся полотен нынче валяется в разгромленных усадьбах, да гниют в подвалах? А если к этим безымянным и безликим холстам проявить немножко любви и терпения, то могут получиться вполне приличные «голландцы», да и французы-академисты пойдут. В России народ талантливый живет, а с Русским музеем и Третьяковской галереей я уже договорился. Надо дать задание Трилиссеру — пусть начинают собирать старые полотна и сортировать их по времени написания. И хранилище нужно подыскать, чтобы краски окончательно не обсыпались.

Это в моем времени станут искать пейзажи каких-нибудь захудалых немцев, потом «перелицовывать» и ввозить в Россию под видом полотен Шишкина. А в Европе ценят своих мастеров. Так и ладно, и хорошо. И Делакруа подыщем, и Энгра.

— Георгий Иванович, вы пока можете погулять сходить, немножечко дух перевести, — разрешила Мария, кивая помощнику на дверь и тот, понимая, что хозяйке понадобилось поговорить с начальством наедине, вышел.

Как только дверь за помощником закрылась, Мария заперла ее на замок.

— Надо табличку завести: «Fermé pendant 15 minutes», — посоветовал я. — И хитрость в том, что никто не знает — когда эти минуты отсчитывать.

— Хорошая идея, — рассеянно кивнула девушка. — Завтра же и закажу.

— И что вы такое собирались мне сообщить? — поинтересовался я. — Не иначе, опять приходил лысый человек с бородой?

— Этот не приходил больше, может потом придет, Георгий Иванович присмотрит, — отмахнулась мадмуазель Семенцова, а потом сказала. — Вам брат привет передавал и просил сообщить, что ваша доля — семьдесят тысяч долларов. Он вам их в самое ближайшее время с надежным человеком пришлет. Не хочет через банк такую сумму переводить.

— А что, Андрей из Америки вернулся? — удивился я, не спрашивая — откуда взялась какая-то моя доля? А у Семенцовых какие-то свои расклады и свое понятие о честности. Вот, за это-то я их и уважаю.

Но против семидесяти тысяч долларов возражений нет. Такая сумма и в моем мире вполне приличная, а здесь вообще огромная.