Убей-городок (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич Страница 8

— Херня, — изрек дядя Федя. Тот, что с Судоремонтного завода. — Никого тут никогда не стреляли. В Панькино народ самый бедовый жил — зэки бывшие, завербованные. Их сюда тысячами присылали, когда строительство завода возобновили. Жили в бараках, по десять человек в комнате. Всю неделю работали, а по воскресеньям дрались. Потому и говорили — убей-городок. Но потом поостепенились многие, семьями обзавелись. А в шестидесятые стали бараки расселять. А что до немцев, так я так скажу: у них даже конвой без оружия был, сам видел. Я после войны из деревни приехал, в школе ФЗО на каменщика учился, немцы не в Панькине жили, а старой церкви, которая нынче под склад используется. Немцев в Панькино в столовую кормить водили. И нас там же. Так их, сволочей, кормили лучше, чем нас. Нам только мороженую картошку давали, хлеб с опилками, суп на костях варили, а им и рисовую кашу, и белый хлеб с маслом и мясо каждый день. Вначале их кормили, а потом нас. Мы порой на морозе ждали, пока фрицы пожрут, да посуду после их перемоют. Но мы ничего, пленных не трогали, даже не дразнили. Нам мастера сразу сказали — мол, они военнопленные, их трогать нельзя. Тронете — сами как фашисты будете. А коли фашисты, так возвращайтесь обратно, нечего вам в образцовой школе ФЗО делать. А то и под суд пойдете, за негуманное обращение с военнопленными. Во как! Однажды только не выдержали, да и то, фрицы тут не при чем. Как-то раз мы пришли на обед, так в немытую посуду, что после немцев, повара нам еды наклали.

— И что потом? — полюбопытствовал Митька.

— А что потом? У меня батя на фронте погиб, у большинства пацанов тоже. Из моих дружков мало у кого отцы с фронта вернулись. Но я хотя бы знал, что мой погиб, а у кого без вести пропал, им каково? И чтобы мы, после немцев, из их грязной посуды жрать стали? Да мы раздачу мисками закидали, а потом заявили, что есть не станем.

Вот теперь стало любопытно и мне.

— И как, последствия были? — поинтересовался я. Если верить перестроечным газетам, такое могли счесть бунтом против власти.

— А какие последствия? — хмыкнул дядя Федя. — Начальство из горкома приехало, разобрались и приказ отдали — сначала «фабзайцев» кормить, а уже потом фрицев. Вот и все. А фрицы — работали хорошо. Вон, целый квартал отстроили, стоят их дома, как новенькие, а уже тридцать лет прошло.

Я мысленно вздохнул. Тот самый «немецкий» квартал стоит до сих пор, спустя восемьдесят лет, только стены облупились. Но здесь уже немцы не при чем, от нынешних хозяев зависит.

— А знаете, отчего Панькино Панькиным прозвали? — задал риторический вопрос дядя Федя. — В двадцатые, как гражданская война закончилась, жили тут братья Панькины. Бандиты они были страшные, долго их чекисты ловили, но наконец поймали, и расстреляли. Вот, в честь их деревню и назвали — Панькино. Алексей, слышал? — хохотнул дядя Федя. — Бандиты людей грабили, а в их честь деревню назвали. Почему так?

Братья Панькины действительно были они бандитами. Только деревня Панькино никакого отношения к братьям-разбойникам не имеет. Читал я, в свое время и про Панькиных, и про название деревни.

— Панькино еще за сто лет до братьев существовало, — отозвался я. — А название она получила тоже из-за бандитов, только из-за других.

— Да ну, Алексей, не свисти, — недоверчиво сказал дядя Федя. — Мне о братьях один старикан рассказывал, он еще говорил — дескать, были они как благородные разбойники, вроде этого, как там его...?

— Робин Гуда! — подсказал Митька. — Фильм я про него смотрел классный. «Стрелы Робин Гуда» называется. Там еще песня есть...

Митька прокашлялся и противным голосом запел:

— Когда к твоей мошне дырявой

Милорд проявит интерес,

Ты не него не жди управы,

А уходи в Шервудский лес.

Странно, я сам этот фильм раза два видел, но эту песню не помню. Зато помню песни Высоцкого[1].

Дождавшись, пока народ не угомонится, я сказал:

— Путает твой старикан. Благородным разбойником в Череповецком уезде был Иван Николаев. У богатых отбирал, бедным отдавал. Но так как богатых мало, он потом всех подряд принялся грабить. Но его тоже убили. А вот что касается Панькина, точно могу сказать — в книгах читал. Еще в семнадцатом веке, когда поляки Москву захватили ...

— А что, разве поляки Москву захватывали? — перебил меня Митька. — Так кто ж им позволил-то?

— Митька, у тебя по истории какая отметка? — строго поинтересовался Тимофей Данилович.

— Н-ну, тройка, а что? — окрысился Митька.

— А то, что тройку тебе зря поставили, если ты простых вещей не знаешь, — менторским тоном произнес отставной учитель черчения. — Была у нас на Руси смута, когда старого царя не стало, а нового еще не выбрали. Вот тут поляки изловчились, самозванца к нам прислали, который себя за сына Ивана Грозного выдавал, а сами, вместе с новым царем, Москву под себя и подмяли. А уже потом, как народ восстал, а Минин с Пожарским поляков из Москвы выгнали, а заодно и этого самозванца прогнали. Будешь в столице — посмотри, на Красной площади им памятник поставлен, аккурат напротив Мавзолея товарищу Ленину. Они-то — Минин с Пожарским, нам Мишку Романова в цари и дали, а его род триста лет Россией правил. За это им памятник старая власть и поставила. Там еще рядом Лобное место, где Стеньку Разина казнили. Я до войны, когда сам в школе учился, в Москве на экскурсии был — за отличную учебу наградили! (Об этом учитель сказал с гордостью). Нам тогда все и рассказывали.

Я слушал вариант событий Смутного времени в изложении бывшего учителя рисования, и про себя вздыхал — пожалуй, я бы и Тимофею Даниловичу больше тройки по истории не поставил. Очень своеобразное толкование русской истории. А его, вишь, поездкой в Москву наградили. И он еще и учителем работал. Правда, как я понял, педагогического образования нет, да и вообще никакого профессионального образования нет, зато в войну он служил в инженерном батальоне, был на офицерской должности. Соответственно — чертить и рисовать умеет. Возможно, какие-то курсы закончил. А после войны, из-за кадрового голода в школах, его и взяли учителем. Да такое даже в пятидесятые годы случалось, когда сами учителя имели лишь среднее образование. Вон, тот же Василий Шукшин, например.

— Мужики, дайте Алексею Николаевичу про наше Панькино рассказать, — донесся вдруг голос Васи Ламова. — Я сам в Панькине в бараке десять лет жил, пока родители квартиру на Ленина не получили. Интересно же.

Ишь, а Василий-то меня по имени и отчеству назвал, хотя обстановка совсем не служебная и неофициальная. Значит, он раньше в Панькине жил? Если в бараке, так тоже приезжий. Либо из Череповецкого района, либо откуда-то еще. Советский Союз огромный, а в Череповец со всей страны люди ехали. А у нас вообще имеются «коренные» череповчане? Вернее, их положено именовать черепанами. Да и сам город раньше назывался Черéповец, а Череповéц. Ударение поменялось как раз из-за наплыва приезжих, которые меняли не только облик самого города, но и названия.

— Давай, Алексей, жарь, — покровительственно разрешил дядя Федя.

Дядя Федя оказался единственным в палате ходячим, поэтому он стал вроде бы нашим старостой, а заодно и нештатным «нянем». Бабушка-санитарка заходила три раза в день, но иной раз хотелось сделать «важные» дела и в неурочное время. Думаю, что я потому и стал подниматься на ноги раньше, чем этого хотели врачи, потому что мне не хотелось зависеть от персонала.

А про историю деревни Панькино, про лихих братьев, да про Ивана Николаева я читал в «Истории Череповецкой милиции», которую напишет через сорок лет мой бывший коллега, что пришел на службу в органы, поработал немного, а потом вернулся к основному занятию — изучению истории.

— Когда поляков, литовцев и прочую шушеру из Москвы выгнали, — принялся я за рассказ, — они по всей России разбрелись, кто куда. Но не по одиночке, а отрядами. А у нас все силы на освобождение столицы брошены, в городах, почитай, никого и не было. И вот, бандиты стали города грабить, деревни, а еще монастыри жечь. Думали — что в монастырях монахи богатства хранят. Из всех монастырей только Кирилло-Белозерский уцелел, а из северных городов — Тотьма с Великим Устюгом. А у нас вместо города несколько деревень здесь было, да монастырь. Все, что могли забрали, мужиков убили. Монахов наших, тех вообще живьем сожгли. Требовали, чтобы те им золото да серебро выдали, не поверили, что его нет. У католиков-то монастыри богатые, а наши всегда бедными были. Монахи сами землю пахали, рыбу ловили. Вот, а как поляки все ограбили, сожгли,в одной из деревень себе лагерь создали. Из него они по остальным деревням разъезжались, чтобы дальше грабить.