Слава для Бога - Дед Скрипун Страница 8

- Тебе, что за дело? – Налились злобой глаза кузнеца. – Ты знахарь или волхв?

- Да я просто… - Богумир смутился от такой неожиданной реакции.

- Любопытно стало? – Рявкнул хозяин, но также внезапно, как и вспыхнул, его гнев потух – Прости. Тема для меня болезненная. Не знаю, чем мы батюшке Перуну не угодили. Опосля, в баньке расскажу, коли интересно, с глазу на глаз. Сейчас Славуня придет, не хочу, чтобы слышала, не хочу ей душу рвать воспоминаниями и болью. – Он шумно отхлебнул из кружки и замолчал, а парень не посмел больше нарушить вновь наступившую тишину.

В сенях застучали ноги сбивая прилипший к обуви снег, и вошла девушка.

- Банька готова батюшка, я два веника липовых запарила, вам сейчас как раз такие нужны. Квас в предбаннике. Меду с собой не дам. Мыться идете, а не пьянствовать, вернетесь, еще налью. Только вот в чем гость пойдет? Не в носках же по снегу бегать? – Она озадаченно посмотрела на ноги Богумира.

- Лапти ему мои подай, те, что давеча сплел, они великоваты получились, но ему в пору должны быть. А нет, так потерпит неудобство, тут бежать недалече. В сенях они, на крюке висят, рядом со шкурами беличьим, что я тебе на шубу собираю. – Кивнул в сторону входной двери Перв.

Девушка вернулась быстро. Протянула Богумиру с улыбкой грубую, непривычную, со сладковатым запахом липы, обувь:

- Одевай прямо на носки, так теплее будет. – Улыбнулась она, и он непонятно почему покраснел, с благодарностью посмотрев в голубые, насмешливые глаза. Весь мир исчез, растворился и померк, осталась только голубая бесконечность растворенного в глубине взора неба. Какая же в них таилась искренняя чистота, сколько ума, иронии. Он тряхнул головой прогоняя наваждение.

- Спасибо.

Она кивнула в ответ, тоже покраснела и быстро отвернулась.

- Однако. – Хмыкнул озадаченно Перв, стрельнув по дочери глазами, задумчиво мотнул головой, словно возразив сам себе, и встал. – Пошли парень, отхлестаю тебя веничком, выгоню парком квасным из тела лихоманку.

Очередное, всего за один день потрясение испытал парень. Он, конечно, видел из Прави, как люди бегают в эти маленькие, пышущие паром и дымом избы, выскакивая из них красными и довольными, но никогда не думал, что это будет так…

Во-первых, нагота. Хозяин без стеснения разделся и заставил его стянуть с себя всю одежду. Не принято в Прави оголяться ни перед кем, даже перед отцом, а тут чужой мужик. Но ничего не поделаешь, наступил на горло своему стыду и разделся.

- Зову сюда хозяина банного, зову Банника доброго. Отведай батюшка кваску холодного, да отдарись парком духмяным. – Прошептал Перв наговор и плеснув в глиняную мисочку темного кваса поставил ее в угол предбанника. – Вот теперь можно и мыться идти. – Подтолкнул он Богумира в открытые двери парной.

Кожу обожгло, словно кипятком окатили. Богумир присел, там у самого пола было прохладнее. Такого он никак не ожидал. Его хотели сварить заживо? Он поднял глаза и наткнулся на смеющийся взгляд кузнеца.

- Откуда же ты к нам залетел, соколик, коли пару доброго боишься? Ну-ка вставай да на полог ложись, веничками по тебе пройдусь, а потом в снежок нырнем. Эх благодать… Ничего вы иноземцы не понимаете… - Он стоял во весь рост, медленно покрываясь каплями пота, и создавалось впечатление, что ему холодно, и он не прочь поддать еще жару. Собрав волю в кулак, и не желая позориться, Богумир поднялся, подошел к деревянному настилу, который хозяин назвал полог, и лег на раскаленные до состояния углей доски.

— Вот и умничка. – Улыбнулся садист – хозяин и плеснул квасу на камни.

Клубы пара взметнулись под потолок ржаным ароматом, и упали вместе с вениками на спину. Волна эмоций прокатилась мурашками по телу. Такого он не испытывал даже в Прави, даже во время пьяных загулов с Инглией, даже во время получения молитвенных требов прихожан, не вливалось в душу столько благодати. Веники гуляли по спине, то колотили, то поглаживали мягкими листьями с ароматом меда, наполняли ее, эту самую, очерствевшую веками божественных деяний душу, светлой блаженной радостью. Хотелось еще, еще, и еще. Больше наслаждения. «Не останавливайся Перв, продолжай. Мне сейчас на столько хорошо, что стон вырывается из груди».

- Все парень, хватит, а то сомлеешь с непривычки. Идем на воздух, и в сугроб. – Перв отбросил в сторону веники, выскочил вон, и Богумир бросился за ним, уже не сомневаясь ни в чем и полностью доверившись этому коренастому мужику.

Холод контрастом ожег впившимися иголками мороза кожу, но почему-то это было не больно и противно, а приятно на столько, что он не сдержался и закричал.

Богумир кувыркался в сугробе, и не сдерживая себя хохотал, а Перв стоял, смотрел и улыбался в бороду, радуясь вместе с ним.

Потом они сидели расслабленные в предбаннике за грубым столом, пили шипучий, темный квас, и новый знакомый рассказывал, задумчиво хмурясь горькую историю из своей жизни, а Богумир не прерывая его, внимательно слушал:

- Не знаю, чем мы батюшку Перуна обидели. Вроде и славили его как положено, и требы несли. Не богохулили. Заветы блюли. За что осерчал он за нас я так и не понял. Чудны дела его, нам, простым смертным не понять.

Когда Славка, дочь моя народилась, то мамка ее, моя женка, лихоманкой слегла. Маялась Хавронья. Бредила. Я все, что мог, сделал, чтобы помочь. И знахаря звал, и волхва, и сам молился денно и нощно, и травами отпаивал, ничего не помогло. Померла она на пятый день. Сгорела огнем внутренним. Страшно померла половинка моя ненаглядная, в муках.

Вдвоем мы с дочкой остались, вдовыми. С тех пор, я никакой больше бабы в дом не посмел привести, не мог женку предать, считал, что не честно это, любовь забыть. Всего себя Славуне отдал. Отрада она моей душе горемычной стала.

Выросла девка красавица, глаз не отвести. Как пятнадцать стукнуло, так женихи стаями пошли. Не дом, а место поклонения какое-то получилось. Тут тебе и на гуслях по ночам поют, и на кулачках, кто достойнее, по утру сходятся. Не жизнь, а тарарам. Я уж их и дрыном гонял, и водой с колодца окатывал, ничего не помогало. Замуж девку отдавать пора, а у меня душа ноет, отпускать не решается. Вот видимо за эту жадность отцовскую