Дэвид Геммел - Царь призраков Страница 12

Картина заколыхалась, пошла рябью, и в чаше на поверхности воды возникло собственное изумленное лицо Туро. Он выпрямился и увидел, что Кулейн внимательно в него вглядывается.

– Ты видел смерть Человека, – сказал Кулейн негромко, почтительно, словно воздавая высочайшую хвалу. – Тебе подобало ее увидеть.

– Я рад, что сумел увидеть. Ты заметил его глаза в последний миг? Мне почудилось или в них правда было счастье?

– Я сам хотел бы это знать, но ответ даст только время. А меч ты видел?

– Да. Но что это означает?

– Просто, что он не у Эльдареда. А без него он не может стать верховным королем. Это же Меч Кунобелина. Мой меч!

– Конечно! Мой отец вырвал его из камня в Камулодунуме; он первый сумел это сделать!

Кулейн усмехнулся.

– Ну, тут особой заслуги нет. Аврелием ведь руководил Мэдлин. А испытание с мечом в камне придумал Мэдлин же. Никто прежде не мог вырвать меч потому, что он всегда на биение сердца был впереди во времени. Вырвать? Никто даже коснуться его не мог.

Это было частью легенды о Кунобелине, легенды, которую Мэдлин и я сочинили четыреста лет назад.

– Но зачем?

– Из чистого тщеславия. Я же сказал тебе, что в те дни страдал большим самомнением. А быть королем, Туро, было очень забавно. Мэдлин помог мне стариться красиво. Я все еще обладал силой двадцатипятилетнего мужчины в чудесно морщинистом теле. Но потом мне стало скучно, и Мэдлин разыграл мою смерть.

Но прежде я эффектно всадил мой меч в валун и создал легенду о моем возвращении. Как было знать тогда, не захочу ли я вернуться? К несчастью, дела после того, как я исчез со сцены, приняли скверный оборот. Юнец по имени Карактак вздумал дразнить римлян, и они забрали остров силой. А я к тому времени был далеко. Мы с Мэдлином прошли сквозь Туман в иную эпоху. Он влюбился в греческую культуру и стал странствующим философом. Но, конечно, не мог удержаться от вмешательства, взялся воспитывать одного юношу и сделал его владыкой большой части тогдашнего мира, величайшим из завоевателей.

– А что делал ты?

– Вернулся домой и чем мог помогал британцам.

Чувствовал, что отчасти виноват в их бедах. Но за оружие взялся только после смерти Прасутагаса. Когда он умер, римляне высекли его жену Буддику и изнасиловали его дочерей. Я поднял исениев под знамя Буддики, и мы гнали непобедимое римское войско до самого Лондиниума, который сожгли дотла. Но племена так и не научились дисциплине, так что хитрый лис Паулиний разбил нас у Атерстона. Я забрал Буддику и ее дочерей в Фераг, где они прожили довольно счастливо еще много лет.

– А ты сражался снова? – спросил Туро.

– Как-нибудь в другой раз, Туро. Как ты себя чувствуешь?

– Очень усталым.

– Отлично. – Кулейн снял меховую куртку и протянул ее мальчику. – В ней ты не замерзнешь. Я хочу, чтобы ты поднялся к Лейте, вернул себе ее расположение, а затем возвратился сюда.

– А нельзя мне немножко отдохнуть?

– Отправляйся сейчас же, – сказал Кулейн. – А когда увидишь ее хижину, попытайся, если сможешь, добежать до нее. Я хочу, чтобы эти ноги-щепки чуть-чуть окрепли.

Глава 6

Прасамаккус гордился своей славой лучшего охотника Трех Долин. Он усердно упражнялся в стрельбе из лука, однако понимал, что от всех остальных его отличает терпение. Какой бы ни была погода, жгучая жара или леденящий мороз, он безмолвно часами выжидал момента, когда пустить стрелу. Жилистое мясо не для Прасамаккуса: его добыча падала наземь сразу со стрелой в сердце. Ни один сраженный им олень не пробегал милю, прежде чем свалиться мертвым, у него не пенилась кровь в легких, и мышцы не обретали жесткости, о которую только зубы ломать.

Его лук был подарком от Морета, вождя его клана, сына Эльдареда. Римское оружие из темного рога, настоящее сокровище. Стрелы у него были прямые, точно солнечные лучи, и каждое гусиное перо он подрезал тщательно, особым образом. На состязаниях в прошлый День Астарты зрители дружно охнули, когда он попал в центр мишени, расщепив уже впившуюся в него свою предыдущую стрелу. Конечно, ему повезло, но это лишний раз доказало его несравненную меткость.

Теперь, сидя в кустах на склоне, он призвал на помощь все свое терпение. Олени медленно, но несомненно передвигались по направлению к нему. Он сидел в засаде уже два часа, и кровь заледенела в его жилах, как он ни кутал в овчинный плащ свое худощавое тело. Он был невысок, с худым угловатым лицом и близко посаженными голубыми глазами. Подбородок у него заострялся, что подчеркивалось светлой клочкастой бородой. Скорченность скрывала уродство, которое делало его непохожим на прочих людей и не позволяло ему, лучшему охотнику, взять жену.

Олени уже почти приблизились на расстояние смертоносного выстрела, и Прасамаккус облюбовал жирную самку. С бесконечной медлительностью он вытащил длинную стрелу из колчана, сшитого из шкуры лани, и наложил ее на тетиву.

И тут самец вскинул увенчанную ветвистыми рогами голову, и маленькое стадо мгновенно разбежалось во все стороны. Прасамаккус вздрогнул и поднялся со снега. Он, шел, комично припадая на изуродованную ногу. Когда он еще только учился ходить, то волей случая оказался на дороге лошади, мчавшейся во весь опор, и она раздробила кости его левой ноги. Теперь нога эта оставалась дюймов на двадцать короче здоровой, кое-как сросшаяся ступня была обращена носком вовнутрь. Он выжидал, глядя на летящих карьером двух всадников. Лошади были все в мыле. Всадники словно не заметили его и под гром копыт промчались мимо. Он был охотник и понял, что они спасаются бегством. Он поглядел в ту сторону, откуда они появились. По снегу вперевалку бежали три гигантских зверя. Прасамаккус заморгал. Медведи? Но никакой медведь не способен бегать так быстро. Глаза у него расширились. Он поднес руку ко рту и пронзительно свистнул. Из-за деревьев выбежала гнедая кобыла.

Он забрался в седло и хлопнул ее по крупу. Не привыкшая к такому обращению обычно ласкового хозяина, кобыла рванулась галопом. Прасамаккус направил ее за всадниками, быстро нагоняя их усталых коней.

– Влево! – закричал он. – Там есть кольцо камней и высокий полый алтарь.

Не проверяя, следуют ли они за ним, он погнал кобылу вверх по заснеженному склону и за гребень холма туда, где черные камни опоясывали вершину, будто Щербатые зубы. Прасамаккус сполз с седла и похромал до центра кольца, где огромный алтарный камень был уложен на полуразрушившееся основание высотой футов в восемь. Цепляясь и подтягиваясь, он взобрался наверх, перекинул колчан на грудь и наложил стрелу на тетиву.

Всадники, чьи лошади находились при последнем издыхании, добрались до кольца, лишь на жалкие секунды опередив зверей. Прасамаккус оттянул тетиву и пустил стрелу навстречу первому зверю, уже готовящемуся прыгнуть на бегущего бритта с белокурой, заплетенной в косицу бородой. Стрела впилась зверю в правый глаз, и он опрокинулся с пронзительным, почти человеческим воплем. Оба человека вскарабкались к Прасамаккусу, обнажая мечи.

Кольцо внезапно опоясало туманом. Он поднялся за монолитами, точно стена. Два оставшихся атроля исчезли из виду, и трое людей остались в центре призрачного безмолвия.

– Это что за чудовище? – спросил Прасамаккус.

– Атроли, – ответил Гвалчмай.

– Я так и подумал, да только мне казалось, что они должны быть куда больше, – сказал лучник, и Викторин угрюмо улыбнулся.

Туман вокруг камней стал непроницаемым, но до центра не достигал. Викторин посмотрел вверх. Неба не было – только густое серое облако, почти касавшееся верхушек монолитов.

– Почему они не нападают? – спросил римлянин.

Гвалчмай пожал плечами. Из-за камней донесся свистящий шепот:

– Иди сюда, Гвалчмай! Иди сюда! Здесь твой отец.

Из тумана выделилась фигура бородатого мужчины с голубой татуировкой на обеих щеках.

– Иди ко мне, мой сын!

Гвалчмай приподнялся, но Викторин ухватил его за плечо. Глаза Гвалчмая остекленели. Викторин сильно ударил его по щеке, но кантий словно не заметил. И тут снова раздался голос:

– Викторин… твоя мать ждет! – И рядом с мужчиной встала стройная женщина в белом одеянии.

У Викторина вырвался стон, он отпустил плечо Гвалчмая, и дружинник соскользнул с алтаря. Прасамаккус ничего не понял, но поднялся на ноги и пустил стрелу в голову отца Гвалчмая. В мгновение ока все изменилось.

Образ человека исчез, а на его месте оказался чудовищный атроль, который дергал древко стрелы, пронзившей ему щеку. Гвалчмай остановился – чары рассеялись.

Образ матери Викторина слился с туманом.

– Молодец лучник! – сказал Викторин. – Полезай назад, Гвалч.

Когда тот послушно повернулся, туман рассеялся, и у края кольца они увидели дюжину огромных волков ростом с пони.

– Матерь Митры! – воскликнул Прасамаккус.

Гвалчмай рванулся к алтарю, а волки ворвались в кольцо. Он прыгнул, ухватил протянутую руку Викторина, и римлянин втащил его наверх, чуть опередив волчьего вожака, чьи челюсти с лязгом сомкнулись в каких-то дюймах от болтающейся ноги Гвалчмая.