Мэтью Стовер - Герои умирают Страница 12

Я приземляюсь в комнате этажом ниже и замираю: слышится жалобное хныканье из-под кровати. Какой-то несчастный, доселе мирно спавший, разбужен взрывами, огнем и людьми, явившимися с потолка. Я пожимаю плечами – под кроватью ничуть не менее безопасно, чем в любом уголке здания.

Мне хватает нескольких секунд, чтобы пройти еще через три дыры в стенах и присоединиться к остальным. Ламорак пробивает стену в следующую комнату с южной стороны, но работа дается нелегко – по его стянутым в хвост волосам струится пот. Прикрывающая тыл Таланн кивает мне.

– Где близнецы?

– Убиты.

Я поворачиваюсь к дыре, сквозь которую вошла, и достаю из кармана еще один кварцевый щит.

– Мертвы? – ошеломленно переспрашивает Таланн, – Оба?

Я отвечаю до тех пор, пока новый щит не закрывает пролом. Но в этот миг в самой дальней комнате из отверстия в потолке начинают сыпаться Коты, Они обнажают мечи и бросаются на нас.

– Да, – наконец отвечаю я, – они подарили нам время. Давайте не будем тратить его впустую.

Обе дочери Конноса прижимаются к матери, их всхлипывания становятся глуше. Коннос подавленно качает головой.

– Я должен был сдаться, должен был выйти к ним сам. А теперь из-за меня вы все…

– Заткнись, – обрываю я его. – Мы все еще живы и надеемся вытащить вас отсюда. Всех вас. Ламорак, тебе еще долго?

Ламорак работает мечом; на его шее вздуваются жилы – почти закончена одна сторона арки.

– Тридцать секунд, – хрипло, с натугой отвечает он.

– Постарайся управиться за пятнадцать. У меня больше нет щитов, неизвестно, сколько еще я смогу удерживать Берна.

Коты бьют по моему щиту ногами и мечами. Отдача вызывает у меня головокружение. Из дальней комнаты доносится звук ломающегося дерева: Коты обнаружили входную дверь.

Таланн обнажает пару длинных ножей и с угрюмой улыбкой салютует мне.

– Кажется, они меня зовут.

– Таланн… – говорю я, но она уже исчезает в соседней комнате.

Не зря она так почитает Кейна – в бою она становится настоящим дьяволом, машиной смерти, скомплектованной из ног, кулаков и клинков. Крики страха и боли, доносящиеся из соседней комнаты, подтверждают, что Коты не были готовы к ее появлению. Я вдруг обнаруживаю, что молюсь: пусть она убьет побольше врагов до того, как они покончат с ней.

Ламорак вытягивает Косалл из стены и пинает выпиленный кусок. Тот падает и исчезает в облаке пыли, а Ламорак уже помогает семье Конноса выбраться через дыру. Потом он берет меня за руку и привлекает к себе…

– Больше ничего резать не надо. Бегите прямо по коридору и в переулок, он выходит к реке. Беги!

– Ламорак, они убьют тебя… Он пожимает плечами.

– Либо я, либо ты. Ты можешь вывести Конноса с семьей без нашей помощи, а вот я – вряд ли. – Он касается мечом кирпичной стены. – А эту дыру я смогу удерживать еще очень долгое время. Если доберетесь до кантийцев, пришлите подмогу.

Я начинаю протестовать, но в мой щит ударяет волна пламени, и в глазах у меня темнеет от боли.

Это Берн. Он идет сюда.

Колени у меня подламываются, и Ламорак выталкивает меня в дыру со словами:

– Поверь, я не хотел этого. Извини, Пэллес. Приходится мне платить…

– Платить? Ламорак…

Но он уже повернулся ко мне спиной и встал, закрывая плечами проход. Я слышу пение Косалла, пронзающего сталь и кость.

– Идите!

Коннос и его жена – оказывается, я не знаю ее имени – ждут, чтобы я повела их.

– Берите девочек на руки и бежим! – приказываю я. Они хватают на руки дочерей и следуют за мной. А я бегу через комнаты и через пустой, к счастью, холл – длинный, с множеством дверей. Окно на противоположном конце сияет в солнечном свете, как бы обещая спасение. Мы мчимся изо всех сил.

Добежав до окна, я выглядываю в переулок.

Он полон Котов.

Там их около десятка: две пятерки, закрывающие видимые мне выходы из переулка. Десять Котов – и никакого оружия, чтобы сразиться с ними.

Коннос видит выражение моего лица и бормочет:

– Что случилось? В чем дело? Они уже там, о боже, уже там.

– Мы пока еще живы, – успокаиваю я его и достаю из внутреннего кармана куртки серебряный ключик.

За какую-то секунду я вхожу в состояние мысленного зрения и вызываю в сознании светящиеся символы. Я прикладываю ключ к замку ближайшей двери, и тот открывается с резким звуком. Я затаскиваю своих спутников в помещение.

В нем две комнаты – хвала богам, пустые,

– Так, у нас есть несколько секунд, чтобы наметить дальнейший план действий. У меня не осталось магии, поэтому нас не засекут до тех пор, пока не примутся открывать каждую дверь.

– Разве вы… разве вы не можете сделать нас невидимыми… или еще что-нибудь придумать? – неуверенно выдавливает жена Конноса.

– Не глупи, – сердито вставляет Коннос. – Плащ Невидимости не способен работать без магии. Тогда любой прибор может засечь нас, как только мы станем вбирать Силу.

– Но, может быть, – говорю я, – плащ в сочетании с сильной защитой от обнаружения… Он широко раскрывает глаза.

– Дай мне свиток.

– Но… но…

За дверью громыхают сапоги. Значит, Ламорак убит. При мысли об этом я перестаю дышать, на глаза наворачиваются слезы. У меня такое чувство, будто мне в грудь вонзили огненный нож и от невыносимой боли я не в состоянии даже мыслить.

Зло смахиваю слезы. Поплакать я всегда успею – если, конечно, у меня будет на это время.

Я хватаю Конноса за куртку и встряхиваю его.

– Давай свиток. Не дожидаясь согласия, я срываю с его пояса футляр и отталкиваю. Коннос спотыкаясь делает шаг назад, в то время как я отвинчиваю крышку футляра и вытряхиваю свиток себе на ладонь.

– Но я не уверен, что…

– У тебя есть лучшая идея?

Я разворачиваю промасленный пергамент с выведенными золотыми чернилами знаками. Знаки сразу же проникают в мозг, и мне остается только включить мысленное зрение да открыть Оболочку – таинственное заклинание льется с моих губ.

Слова звенят в воздухе, нет больше ни света, ни звука, ни Пэллес; остается только Хэри Майклсон, сидящий в кресле председателя Коллберга. По его лбу стекает пот. Изображение исчезает с экрана, и теперь Хэри слышит только собственное хриплое дыхание да гулкие удары сердца по ребрам.

Несколько минут он просидел не двигаясь и не отирая пот, конвульсивно цепляясь пальцами за кожаные подлокотники. Он не мог ни о чем думать, не мог заставить себя отодвинуть с глаз щиток, не мог даже сглотнуть, потому что горло сжимала чья-то сильная рука.

– Вот, собственно, и все, – донесся откуда-то издалека голос Коллберга.

«Наверное, именно так возникает паническое состояние, – отрешенно подумал Хэри. – Да, точно, это паника».

Шлем соскользнул с головы, и Хэри ничего не оставалось, как только посмотреть в круглое лицо Коллберга, на толстые губы, кривящиеся в дурацкой ухмылке.

– Э-э… впечатляет, а?

Хэри страдальчески закрыл глаза. Чем дольше он смотрел на этого высокомерного ублюдка, тем сильнее хотелось врезать ему по физиономии. Коллберг был администратором: оскорбление действием, нанесенное представителю высшей касты, хоть и не считалось тяжким преступлением, все же влекло за собой принудительный перевод в касту рабочих и пятилетнее отбывание в трудовых лагерях.

Овладев своим голосом, Майклсон спросил:

– Она жива?

– Неизвестно. Эта запись – наш последний контакт с ней. У нас нет телеметрии, мы не можем засечь ее ответчик. Вероятно, это заклинание на свитке нарушило связь.

Хэри прижал руки к глазам и увидел рассыпающиеся цветные пятна.

– Сколько у нее времени?

– Если считать, что она еще жива…

– Сколько?

Голос Коллберга стал ледяным.

– Не прерывайте меня, Майклсон. Знайте свое место! Хэри открыл глаза и наклонился вперед. Коллберг стоял перед ним и ждал. Невидимая рука, сжимавшая грудь Хэри, не ослабляла хватки до тех пор, пока у него не перехватило горло.

– Приношу свои извинения, администратор.

– Ладно, – хмыкнул Коллберг. – Итак, то, что вы наблюдали, произошло этим утром примерно в десять по анханскому времени. Заряда в энергетической ячейке ее мыслепередатчика хватит на сто семьдесят часов плюс-минус еще десять. Значит, сейчас у нее остается по меньшей мере сто пятьдесят семь часов. Если за это время она доберется до точки переноса – прекрасно. Иначе…

Хэри застыл на месте. В его воображении проносились ужасные картины. Распад тела – ночной кошмар каждого актера. Когда Студия начинает обучение новых лицедеев, им непременно показывают, что осталось от актеров, которые вышли из фазы Поднебесья. Как правило, подобные неудачники возвращаются в виде бесформенного комка протоплазмы, или груды полукристаллизовавшихся обломков, или чего-то совсем уж неописуемого – в таком случае везет зрителям, так как этого им запомнить не удается. Только изредка прибывшая обратно субстанция напоминает человека.

Хэри тихо спросил: