Дэвид Геммел - Кровь-камень Страница 2

Иеремия стоял на коленях рядом со спящим, осматривая рану у него на виске. Он не думал, что кость треснула, но проверить это было невозможно. Кровь уже не текла, но огромный кровоподтек уходил под волосы и тянулся через скулу почти до самого подбородка. Иеремия поглядел на лицо человека. Худое, угловатое, глаза глубоко посажены. Рот тонкогубый, но Иеремии он показался жестоким.

Изучив лицо человека, о нем можно узнать очень многое, подумал Иеремия. Словно прожитая жизнь оставила на нем тайные знаки. Быть может, думал он, каждое проявление слабости или злобы, мужества или доброты оставляет крохотный след, складочку или морщинку там и тут, которые можно прочесть словно буквы. Быть может, так Бог позволяет святости замечать зло в благообразии. Хорошая мысль! Лицо раненого было сильным, но лишенным доброты, решил Иеремия. Однако в нем не было и зла. Он осторожно промыл рану, а затем откинул одеяло. Ожоги на плече и руке подживали хорошо, хотя из нескольких пузырей еще сочился гной.

Теперь Иеремия занялся оружием раненого: револьверы исчадий, однозарядные пистолеты. Взвесив на руке первый, он взвел курок наполовину, щелкнул застежкой и открыл барабан. Две каморы были пусты. Иеремия извлек патрон и осмотрел его. Оружие было не новым. В годы перед Второй сатанинской войной исчадия создали вариант револьвера с более коротким стволом, а еще автоматические пистолеты и винтовки, которые стреляли гораздо точнее этих. Однако и новое оружие не спасло их от полного уничтожения. Иеремия своими глазами видел гибель Вавилона. Диакон приказал сровнять его с землей, разобрать по камушкам, пока не осталась только плоская бесплодная равнина. Старик вздрогнул при этом воспоминании.

Раненый застонал и открыл глаза. Глядя в них, Иеремия ощутил леденящий страх. Глаза были голубовато-серыми, дымчатыми, как зимнее небо, их пронзительный взгляд словно читал в его душе.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, стараясь унять бешеное сердцебиение. – Раненый заморгал и попытался приподняться. – Лежите, лежите, друг мой. Вы были тяжело ранены.

– Как я попал сюда? – Голос был тихим, слова звучали мягко.

– Мои друзья нашли вас на равнине. Вы упали с лошади. Но перед тем побывали в огне, и в вас стреляли. Раненый глубоко вздохнул и закрыл глаза.

– Не помню, – проговорил он наконец.

– Бывает, – сказал Иеремия. – Болевой шок от ран. А кто вы?

– Не помню… – Он заколебался. – Шэнноу. Я Йон Шэнноу.

– Бесславное имя, друг мой. Отдыхайте, а я зайду вечером покормить вас.

Раненый открыл глаза, протянул руку и взял Иеремию за локоть.

– А кто вы, друг?

– Иеремия. Странник. Раненый откинулся на подушку.

– «Иди и возгласи в уши дщери Иерусалима», Иеремия, – прошептал он и снова погрузился в глубокий сон.

Иеремия выбрался из фургона и притворил за собой заднюю деревянную дверь. Исида уже разложила костер. Он увидел, что она собирает травы на речном берегу, и в солнечных лучах ее короткие светлые волосы блестят, как чистое золото. Он почесал в седой бороде и пожалел, что ему не на двадцать лет меньше. Остальные десять фургонов образовали кольцо на берегу, и возле них уже горели три костра для вечерней стряпни. Он увидел, что у первого стоит на коленях Мередит и режет морковь в висящий над огнем котелок.

Иеремия неторопливо прошел по траве и скорчился на земле напротив молодого ученого.

– Жизнь под солнцем и звездами пошла вам на пользу, доктор, – сказал он шутливо.

Мередит смущенно улыбнулся и отбросил с глаз светло-рыжую прядь.

– И очень, менхир Иеремия. С каждым проходящим днем я чувствую себя сильнее. Если бы больше людей из городов могли бы побывать в этих краях, я уверен, жестокостей творилось бы меньше.

Иеремия промолчал и устремил взгляд на огонь. Его опыт говорил ему, что жестокость всегда гнездится в тени человека и где бы ни проходил человек, зло всегда следует за ним. Но Мередит был светел душой, и молодому человеку не вредно лелеять светлые мечты.

– Как раненый? – спросил Мередит.

– По-моему, ему лучше, хотя он и утверждает, что ничего не помнит о стычке, в которой получил свои раны. Сказал, что его зовут Йон Шэнноу.

Глаза Мередита на мгновение вспыхнули гневом.

– Да будет проклято это имя! Иеремия пожал плечами:

– Но это ведь всего лишь имя!

Стоя на коленях над речным обрывом, Исида следила за длинной изящной рыбой у самой мерцающей поверхности воды. Какая красивая рыба, подумала она, потянувшись к ней мыслью. И тотчас ее мысли затуманились, а потом слились с рыбой. Она ощутила прохладу воды по бокам и исполнилась тревожности, потребности двигаться, преодолевать течение, плыть домой.

Оторвавшись, девушка легла на спину… и почувствовала приближение Иеремии. Она села и с улыбкой повернулась к старику.

– Как он? – спросила Исида, когда Иеремия с некоторым трудом опустился на траву рядом с ней.

– Ему получше. Мне бы хотелось, чтобы ты посидела с ним.

Старик встревожен, но старается скрыть это, подумала она. Подавив желание слиться с его сознанием, она подождала, чтобы он снова заговорил.

– Он воин, возможно, даже разбойник. Я не могу понять. Наш долг был помочь ему, но вот вопрос: не станет ли он опасным для нас, когда окрепнет? Не хладнокровный ли он убийца? Не разыскивают ли его Крестоносцы? Не навлечем ли мы на себя беды, дав ему приют? Ты мне поможешь?

– Ах, Иеремия? – ласково сказала Исида. – Конечно, помогу. Или ты сомневался в этом? Он покраснел.

– Я ведь знаю, что ты не любишь применять свой дар к людям. Мне очень жаль, что я вынужден просить тебя об этом.

– Ты прекрасный человек, – сказала она, вставая. У нее закружилась голова, и она едва не упала. Иеремия подхватил ее, и она чуть было не утонула в его заботливости. Мало-помалу к ней вернулись силы, но тут же возникла боль в груди и в животе. Иеремия взял ее на руки и пошел к фургонам. Доктор Мередит бросился им навстречу. Иеремия усадил ее в высокую качалку у костра, а Мередит взял ее руку, щупая пульс.

– Мне уже хорошо, – сказала она. – Нет, правда. Тонкие пальцы Мередита прижались к ее лбу, и ей понадобилась вся ее способность сконцентрироваться, чтобы отгородиться от властности его чувства к ней.

– Мне уже совсем хорошо, – повторила она.

– А боль? – спросил он.

– Полностью прошла, – солгала она. – Просто я слишком быстро вскочила на ноги. Пустяки.

– Принесите соли, – сказал Мередит Иеремии. Когда старик вернулся, Мередит высыпал соль на ее подставленную ладонь. – Съешьте! – скомандовал он.

– Меня от нее тошнит, – воспротивилась девушка, но он промолчал, и она слизнула соль с ладони. Иеремия подал ей кружку с водой, и она сполоснула рот.

– Теперь вам нужно отдохнуть, – сказал Мередит.

– Хорошо, – пообещала она. – Но немножко погодя. – Она не торопясь встала. Ноги не подогнулись, и она поблагодарила старика и доктора.

Торопясь укрыться от их заботливых взглядов, Исида направилась к фургону Иеремии и забралась внутрь, где раненый продолжал спать.

Исида придвинула табурет к постели и села. Ей стало совсем нехорошо – она ощутила близость смерти.

Отогнав эти мысли, она протянула тонкую руку и коснулась пальцев спящего. Закрыв глаза, она позволила себе утонуть в его памяти, опускаясь все ниже и ниже сквозь слои его взрослости и подростковости, ничего не воспринимая, пока не добралась до его детства.

Два мальчика. Братья. Один застенчивый, чувствительный, другой – задиристый буян. Любящие родители, фермеры. Потом явились разбойники. Кровопролитие, убийства, мальчики спаслись. Мучительное горе, трагедия подействовали на них по-разному, и один стал разбойником, а другой…

Исида судорожно вернулась в явь, забыв про свое недомогание, всматриваясь в спящего. «Я гляжу в лицо легенды», – подумала она. И вновь слилась с ним.

Взыскующий Иерусалима, преследуемый прошлым, терзаемый мыслями о будущем, разъезжающий по диким землям в поисках… города? Да, но не только. В поисках ответа, в поисках причины своего бытия. И во время поисков останавливаясь, чтобы сразиться с разбойниками, навести порядок в селениях, сражать богопротивных злодеев. И все время скитаясь, скитаясь, находя гостеприимство только тогда, когда кому-то требовались его пистолеты, и почти изгоняемый, чуть только злодеи бывали убиты и нужда в нем отпадала.

Исида вновь вырвалась в явь, растерянная, угнетенная – и не просто из-за воспоминаний о постоянных смертях и, схватках, но и из-за его душевной муки. Застенчивый чувствительный ребенок стал символом беспощадности, которого страшатся и избегают, и каждое убийство погребало его душу под новым слоем льда. Вновь она слилась с ним.

Она/он подверглась нападению. Из ночной мглы выбегают враги. Треск выстрелов. Шорох позади нее/него. Взведя курок, Исида/Шэнноу стремительно оборачивается, уже стреляя. Ребенок отброшен назад, вместо груди у него рваная рана. О Господи! О Господи! О Господи!