Холли Лайл - Дипломатия Волков Страница 4

Если б такая дочка была у меня, не раз думал тюремщик, я бы выплатил любую сумму за ее безопасность и возвращение. Однако он уже давно понял, что пути богатых и знатных людей расходятся с его стезей. Как он слышал, Семья девочки требовала не только ее благополучного возвращения, но и чрезмерного штрафа, который должен был компенсировать ущерб, нанесенный родичам в результате ее похищения. Кроме того, он думал, что Семье этого ребенка вообще неведомо, что такое страдание – хотя и не посмел бы произнести это вслух, – коль они способны требовать компенсации, когда их дочь заперта в подземелье.

Девочка поднялась и подошла к двери. Даже неумытая и непричесанная, в драной одежде, наброшенной на тонкие плечики, она была невыразимо прекрасна. В шелковой пижамке, бывшей на ней в миг похищения, она казалась такой хрупкой, что Маркуи лишь удивлялся, как сумело это создание вытерпеть месяц в холодном, сыром и грязном подземелье.

– Ты можешь выпустить меня? – спросила она.

В тоненьком и нерешительном детском голоске слышалась надежда. Такой голос сокрушил бы даже каменное сердце, какого не было у Маркуи. Впрочем, печально поглядев на нее, он ответил:

– Отпустить тебя я не могу, хотя, посмей я только, на все не ушло бы даже мгновения.

Она вцепилась в решетку и с отчаянием впилась в него глазами.

– Ну почему? Ты же знаешь, что твои хозяева захватили меня не по праву и что поведение их просто позорно.

Эти слова Маркуи сказал ей несколько дней назад и теперь сожалел о них. Нечего сомневаться, мысль абсолютно правильная, но если она проговорится кому-нибудь из Сабиров о его поступке, голова его будет красоваться на шесте возле западных ворот Дома этой Семьи.

Она пригнулась и молвила шепотом:

– Если ты поможешь мне, то получишь от Галвеев все что пожелаешь.

Он пододвинулся к ней, не переходя, впрочем, запретную зону, обозначенную врезанной в каменный пол чертой, и ответил негромко, моля о том, чтобы его никто не услышал:

– Я знаю об этом, но тем не менее не могу отпустить тебя. Не из страха за собственную жизнь – я боюсь за родителей. И отец, и мать работают на кухнях Сабиров. Если я отпущу тебя, то – останусь ли здесь, убегу ли вместе с тобой – моих родителей казнят в тот же самый миг, когда станет известно о моем предательстве.

Умолкнув на миг, он уточнил:

– Нет, не так. Сперва Сабиры будут пытать их, а потом убьют.

Девочка поникла и съежилась прямо у него на глазах.

– Так вот как, значит. Ты был моей последней надеждой. А говоришь точь-в-точь как все пятеро стражников, что караулили меня: «Я бы мог, но тогда они убьют мою семью... или мою жену... или сестру».

Она вдруг показалась ему разгневанной.

– По-моему, Сабиры сами научили вас, что надо говорить, если пленники станут просить о помощи, только я посоветовала бы им побольше разнообразия.

Он удивился. Неужели девочка решила, что он обманывает ее? Покачав головой, Маркуи едва не переступил черту, чтобы подойти к ней поближе и объяснить, но вовремя вспомнил и не сделал этого.

– Девочка... – сказал он. Она оборвала его.

– Даня. Меня зовут Даня. И я хочу, чтобы ты запомнил мое имя, потому что не хочешь помочь мне. Запомни его, и, когда они сделают со мной то, что собираются сделать, мое имя и лицо будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь.

Отступив от прутьев решетки, она упала ничком в солому.

Тюремщик вздрогнул.

– Даня, ты думаешь, что мы все рассказываем тебе одну и ту же историю... но это не так. Как, по-твоему, Семьи добиваются верности от своей охраны, а? Тебе не приводилось думать об этом. Они выбирают лишь тех из нас, у кого есть что терять... точнее, кого терять. И с того самого дня, когда мы надеваем вот эти мундиры, они стараются, чтобы нам было ясно: мы взяты на службу из-за наших любимых, и они станут нашей платой за ошибку.

Даня перекатилась на спину и села. Яростно поглядев на него, она смахнула с лица пряди волос.

– Быть может, так принято у Сабиров...

Маркуи не дал ей закончить.

– Если только ты не посидела уже в тюрьмах Галвеев и, переговорив с их стражей, можешь утверждать обратное, представь себе, что того, кто охранял тебя дома, подбирали подобным образом. Предположи, что, когда тебя украли, женщину, которую он любил, убили прямо у него на глазах, а когда она умерла, убили и его самого. Верность, девочка, можно купить и продать, даже просто отдать... но страх может сделать цену верности настолько большой, что денег не хватит даже у самого богатого покупателя.

Девочка в ужасе посмотрела на него.

– Моя Семья никогда не причинит вреда Квинталу. Он охранял меня со дня рождения. А его жена и дочь... дочь была моей подругой до прошлого года, а его жена работает у нашего сенешаля. Они входят в Семью.

Даня наклонилась вперед и спрятала лицо в коленях. Охватив тонкими руками ноги, она вновь зарыдала.

– Их никто не тронет, – настаивала она вновь и вновь.

– Пожалуйста, не надо, – прошептал Маркуи. – Не делай этого. Не спорю – ты, конечно, права. И твой охранник, и его семья будут целы и невредимы. Кстати, Даня, здесь ты находишься в безопасности. Твоя Семья не допустит, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Они заплатят, чтобы забрать тебя отсюда... и в любой день, хоть завтра, за тобой могут спуститься сюда и вывести на свободу.

Девочка не подняла головы. Страж едва расслышал глухой ответ. Ему показалось, что это были слова «День Терамис».

И какое же отношение к чему-либо имеет тот факт, что сегодня День Именования? Он спросил у нее об этом.

– Потому что, – сказала она, подняв голову, – дипломат Сабиров, спустившийся ко мне сразу после того... как я попала сюда, сказал мне, что День Терамис является последним сроком, когда моя Семья еще может договориться о моем освобождении. Он сказал, что если к этому дню Сабиры не получат того, что хотят, то добьются своей цели другим путем, и моя жизнь будет им не нужна.

Тюремщик попытался улыбнуться.

– Они всегда говорят подобные вещи во время переговоров. Не могу даже сосчитать, сколько я слышал здесь высказанных Сабирами угроз... Кстати, судя по тому, что я слышал, Галвеи поступают ничуть не лучше.

Он покачал головой и улыбнулся более уверенно.

– Но если говорить о тебе, все эти угрозы бессмысленны. Чего они добьются, причинив тебе вред?

Девушка бросила на тюремщика странный взгляд, зазубренным лезвием рассекший кожу до самых костей. Взгляд этот заледенил все нутро и заставил его пожалеть о том, что в темнице нет никого, кроме них двоих. Когда она отвернулась, жуткое чувство исчезло.

– Ты удивился бы, узнав это, – ответила она. Возможно, и удивлюсь в конечном счете, подумал он, промолчав.

Высоко наверху послышались негромкие, ритмические прикосновения сапог к витой лестнице, ведущей в подземелье. Для смены было еще слишком рано, для посыльного из кухни с едой для него и девочки чересчур поздно. Итак, кто же это?

Даня забилась в самый дальний угол камеры и, свернувшись в комочек, старалась укрыться за грудой соломы.

– Теперь жди плохих новостей, – промолвила она. – Но ты, быть может, еще успеешь спасти меня.

Девчонка решила погубить его. Маркуи замотал головой. Она смотрела на него как лиса из капкана – до смерти перепуганная и в то же время хитрая.

– Я соглашусь на брак с тобой, если хочешь. Даже если ты потребуешь себе имя в Семье Галвеев, я могу обещать тебе, что ты его получишь. Я обещаю тебе. Обещаю. Если ты просто выведешь меня отсюда.

Она предлагает брак? Печально улыбнувшись узнице, он спросил:

– Сколько тебе лет, Даня? По-моему, тебе еще рано думать о свадьбе.

– Мне восемнадцать, и по закону я могу дать согласие.

Так ей восемнадцать? А он не дал бы ей больше тринадцати, да и для тринадцати-то она была не слишком уж оформившейся. Если ей восемнадцать, во что он вовсе не склонен был верить, – девицу ожидают куда худшие беды. В качестве взрослой она не может рассчитывать на льготы, предоставляемые детям в переговорах между Семьями. Со взрослой женщиной – если семейство не выручит ее и она не в состоянии предложить свой собственный выкуп – Сабиры вправе сделать все что угодно.

Однако, причинив ей ущерб – тем более убив дочь Галвеев, о чем нельзя было даже помыслить, – они развяжут войну. А кому из Семейств и Подсемейств в Калимекке хочется таких неприятностей?

Или это не так?

Шаги сделались отчетливее. Тюремщик подумал, что слышит поступь трех пар ног по каменной лестнице.

– Спаси меня и получишь все, что я в силах тебе дать.

Маркуи ощутил, как ее страх словно одеяло окутывает его, удушает, и негромко ответил:

– Ты не в силах гарантировать безопасность моим родителям. Прости меня, девочка, но я не способен помочь тебе.

Она пронзительно закричала – в равной мере от страха и от ярости. Затем принялась кидать в него горстями подобранной с пола соломы. Отодвинувшись подальше от черты, Маркуи приложил усилие, чтобы превратить свое лицо в бесстрастную маску. Шаги наверху становились все ближе. Его охватило смятение. Быть может, у нее есть причины для страха. Быть может. Они были и у него самого.