Барри Лонгиер - Божественная шкатулка Страница 4

– Корвас! – сумел я наконец выдохнуть свое имя.

– Корвас? – удивленно выгнула брови божественно прекрасная жрица.

– Да-да! Мое имя Корвас!

Должно быть, мой голос неуверенно дрогнул, как у прыщавого молокососа, впервые оказавшегося в борделе, а лицо в полумраке храма вспыхнуло краской, словно фонарь. Мне не оставалось ничего другого, как извлечь на свет божий письмо таинственного Олассара и протянуть его жрице. Ее теплые руки нежно легли на мои ладони. Она не отнимала рук так долго, что мне показалось, будто я воочию вижу, как мы корчимся от страсти в любовных муках, как воспитываем детей, как вместе старимся. А как же иначе? С какой стати тогда она так долго держала мою руку в своей, причем с такой нежностью?

– Корвас, я не смогу прочитать письмо, если вы не выпустите его из своих рук!

Ее нежный голос вывел меня из мира грез. Мои пальцы разжались и быстро скрылись в складках одежды. Это движение было проделано с такой поспешностью, что я довольно болезненно задел при этом свое собственное, скажем так, мужское достоинство.

– О, конечно же! – с трудом выдохнул я, – Прошу простить меня, о Синдия!

Чтобы рассмотреть текст, жрица поднесла письмо Олассара поближе к свету, исходившему от второго светильника. Когда я увидел ее лицо, освещенное пламенем свечи, то мгновенно почувствовал, что сердце вот-вот разорвется у меня в груди. Я поспешил отвернуться, сделал шаг в сторону и в то же мгновение наткнулся на молодого человека, старательно соскребавшего с пола воск. С громким шлепком я приземлился на собственную пятую точку!

Жуткий это был миг для меня, друзья! Просто кошмарный! Не знаю почему, но я почувствовал, будто какая-то неведомая сила заставляет меня предстать перед жрицей таким, каков я есть, можно сказать, во всей своей красе. Однако следует знать меня настоящего тогда, если вам суждено оценить меня настоящего сейчас. Впрочем, я отклонился от темы.

Меня тотчас усадили в кресло – скорее всего ради моей же собственной безопасности. И пока я сидел в нем, чувствуя себя дурак дураком, Синдия, присев рядом со мной, читала письмо.

– Итак, – промолвила наконец красавица-жрица. – Вы – благодетель Олассара.

После этих слов она приободрила меня пристальным взглядом своих бездонных, как океан, глаз. Ее взгляд пробудил во мне какое-то смутное, неясное чувство. Мне подумалось, будто я, Корвас-как-его-там, вырос в глазах жрицы Нантского храма до уровня весьма важной персоны. Клянусь нежными коготками Ангха, все это дело представлялось мне тогда связанным с храмами, религией и какими-то тайнами, известными лишь узкому кругу посвященных.

– Уважаемая Синдия, клянусь прахом матери, но я никак не могу припомнить этого самого Олассара.

Это правда, друзья мои. Я произнес эти слова прежде, чем получил хоть какое-то представление о характере наследства. Я сказал истинную правду, потому что просто не мог солгать храмовой жрице. Действительно, не мог. Не мог солгать очаровательной Синдии. Скорее всего это было какое-то колдовское наваждение. Впрочем, сей факт не имеет никакого значения. Дорогая Синдия! Зачем нам какие-то богатства и государства? Для чего нам какая-то там слава или могущество, если у тебя есть я, а у меня есть ты.

– Мастер Корвас, – сказала она и сложила лист пополам. – Возможно, произошла какая-то ошибка. Вы уверены в том, что не помните Олассара?

– Абсолютно уверен.

– Значит, вы не помните нищего, которому могли дать деньги? Может, вы просто забыли его имя?

– Нет.

– Вы уверены? Этот случай мог просто вылететь у вас из головы?

Я скромно потупил взор и принялся разглядывать пол.

– Я самовлюбленный негодяй, Синдия. И я пальцем никогда не пошевелю, чтобы вернуть деньги тому, у кого их занял. Посмотрите на мое жалкое рубище! Благотворительность – вовсе не мое ремесло. Не помню я никакого нищего бродягу.

Жрица смерила меня пристальным взглядом.

– Корвас. Довольно редкое имя.

– Рафас, мой отец, был уроженцем Амриты, страны, лежащей по ту сторону великого океана Илана. Это он дал мне такое имя.

Синдия кивнула и снова развернула письмо.

– Олассар в своем завещании совершенно точно указал ваше имя, внешность и то место, где вы можете находиться. В этом деле очень важно избежать любых ошибок.

– Совершенно верно.

– Мастер Корвас, у нас имеется возможность воскресить ваши воспоминания. Желаете подвергнуть себя особому ритуалу?

– Сколько угодно!

Я был готов выдержать пытку раскаленным добела железом только бы остаться рядом с Синдией. Постояв со мной еще секунду, жрица выскользнула из комнаты. Я уже было привстал с кресла, когда передо мной возникло лицо, которое может привидеться лишь в кошмарном сне.

– Меня зовут Иамос. Насколько я понял, вы согласились подвергнуться ритуалу прочесывания снов?

– Прочесывания снов? Думаю, да. Только я не имею ни малейшего представления о том, что это значит.

Памятуя о лукавом характере богов, я тут же поинтересовался:

– Имеет ли этот ритуал какое-нибудь отношение к раскаленному добела железу?

Вы можете представить себе урода, которого улыбка делает еще более уродливым? Так вот, именно таков был нантский жрец Иамос. Он мгновенно разразился гадким смешком:

– А почему вы об этом спрашиваете?

Я понял, что сболтнул лишнее.

– Смею заверить вас, что процесс совершенно безболезненный при условии, что сами воспоминания не причиняют вам никаких неприятностей. Ведь бывают воспоминания, которые способны причинить великие страдания. Иные воспоминания вообще могут лишить человека жизни.

– А где же Синдия?

– Она занимается приготовлениями к прочесыванию снов. Вы историей интересуетесь?

– Ну, разве лишь в тех случаях, когда это мне по карману.

– Прочесывание снов можно уподобить историческому изысканию. Сам ритуал восходит к временам Иткана. Прошу вас следовать за мной.

Иамос жестом указал мне, куда нужно идти. Я принял вертикальное положение и направился вслед за ним на неверных ногах. Иамос проводил меня через коридор в огромное помещение, в котором я заметил несколько массивных железных дверей. Комната была настолько велика, что свет немногочисленных свечей, видимо, не достигал потолка и стен. Я потянул жреца за мантию.

– Мне кажется, что слишком много суеты затевается ради какого-то жалкого, давнего воспоминания.

Мой спутник нахмурился, но затем его лицо приняло выражение, хорошо знакомое тем, кому приходится иметь дело с безбожниками.

– Воспоминания – это сокровища Богини-Воронихи. Она сама решает, где их оставить – или у Аму Светлого, или у Хоранса Темного и Туманного. Когда вы думаете о прошедшем, то ваши воспоминания находятся во власти Аму. Если вы что-то забываете – значит ваши воспоминания отошли во владение к Хорансу.

– Хоранс, наверное, будет посильнее Аму, – предположил я, – учитывая то тяжелое бремя, которое нам приходится нести. Мы чаще забываем, чем помним.

– Аму сильнее, – возразил Иамос и положил руку на массивный запор железных дверей. – Хоранс всего лишь стережет сокровища Богини-Воронихи. Аму должен нести груз того, что остается в памяти всех смертных.

– Память о наших поступках?

– Верно. Их собственных и поступках окружающих, – кивнул Иамос, по всей видимости, отягощенный грузом собственных воспоминаний. – А также всего того, что совершается во имя истины.

От сводов огромного, похожего на пещеру зала громким эхом отразился скрежет дверного запора. Чья-то невидимая рука распахнула двери, и моему взору предстало еще одно внушительных размеров помещение, пол которого представлял собой поверхность естественной скальной породы. На сводах зала играл слабый голубоватый свет, и неровная поверхность пола у нас под ногами отбрасывала причудливые тени. Каждый ее бугорок венчали оплавленные восковые свечи. К одной такой выпуклости и подвел меня Иамос. Когда мы благополучно поднялись на него, мой спутник замер, крепко сцепив перед собой руки. Я последовал его примеру. Нагретый воздух вокруг нас источал тяжелый запах курящегося ладана.

Глядя с возвышения вниз, я смог разглядеть нечто вроде подиума, высеченного древними людьми прямо в толще скалы.

– Вон там – самое древнее святилище, место свершения таинств еще в те времена, когда нас называли Итка. А вот это, – Иамос указал на своды зала, – было построено много позже, уже руками нантов.

На каждом конце подиума в огромных жаровнях светились раскаленные угли. Не исключено, что это была лишь игра моего воображения. Но я готов поклясться, что в них нагревались какие-то инструменты. Я уже был готов бежать, когда мой слух уловил мечтательные аккорды арфы. Над моей головой выросли огромные черные тени. Это были гигантские птицы! Они кружили в вышине, величественно размахивая крыльями. В их облике мне почудилось нечто странное. Головой и крыльями птицы походили на воронов огромного размера, однако, когда мои глаза полностью привыкли к темноте, мне удалось разглядеть, что у них обнаженные человеческие тела, мужские и женские.