Денис Чекалов - Френки и Майкл Страница 16

– Судя по его виду, он порядочно набрался, – заметил я. – Трудно было его найти?

– Не очень. Если бы мы могли посадить всех мошенников и торговцев наркотиками, имена которых нам известны, эти улицы опустели бы.

Он отлепился от края стойки, грозя унести с собой добрую ее часть.

– Луиджи, – распорядился он, знаком подзывая бармена. – Когда эти господа закончат разговаривать с Майерсом, можешь налить ему выпить. За счет заведения.

Оставив бармена молча восхищаться щедростью полицейского, который позволил ему угощать Майерса за его, Луиджи, счет, Маллен выплыл из дверей тяжелой грозовой тучей.

Я подсел на табурет, возле которого сидел Майерс, и с некоторым удивлением обнаружил, что у этого мусорного мешка на самом деле имелись руки и голова, только они были надежно спрятаны под телом, служа ему подпорой.

– Вам сейчас тяжело, мистер Майерс, – сказал я.

Он ответил, при этом в его словах фигурировали и растения, и животные, и полицейские. По странному стечению обстоятельств, добрая половина этих слов оказались ругательными.

– Они даже не дают мне выпить, – заключил он. Франсуаз спросила Майерса:

– Трудный день?

Тот поднял голову, тяжело, словно в ней было что-то, что хоть сколько-то весило. Затем он сказал:

– Что-то я тебя здесь раньше не видел.

Франсуаз уверяет, что может простить людям очень многое – хотя мне еще не доводилось этого видеть.

Но ей очень не нравится, когда ее принимают за проститутку.

Правда, из-за этого она не собирается менять свою манеру одеваться.

– А ты ничего, – заключил Майерс.

Франсуаз наотмашь ударила его по лицу металлическим подносом.

Луиджи вздрогнул, не зная, что еще в баре ему сегодня испортят. Но вмешиваться дворф не стал – по всей видимости, собственную физиономию он забыл застраховать.

Сутенер свалился с табурета, и Франсуаз пнула его ногой, не глядя.

– Мое лицо! – закричал он, ощупывая то, куда пришелся металлический поднос. – Мое лицо.

Один человек пришел бы в глубокий экстаз при виде мистера Майерса. Он наверняка счел бы его лицо самым замечательным из тех, что когда-либо видел.

Ломброзо.

Девушка благосклонно посмотрела на преступника сверху вниз – Франсуаз предпочитает разговаривать с людьми именно с такой позиции.

– Если у тебя есть еще части тела, которыми ты дорожишь, – проворковала она, – то самое время их назвать.

Заплывшие глаза сутенера скользнули по черным полуботинкам девушки. Они снабжены металлическими подковками и достаточно крепки, чтобы при желании проломить кому-нибудь череп.

– Что вам надо? – Сутенер отполз подальше по полу. – Я всего лишь хочу выпить.

– У твоего Эрманоса, – объяснил я, – были плохие друзья. Поэтому теперь Эрманос в морге. Ты улавливаешь нить истории?

– Нет, – ответил он.

– Ты тоже был другом Эрманоса, – вздохнул я. – А сегодня ночью это небезопасно.

Он отполз еще дальше, не предпринимая попыток подняться на ноги.

– Вернись сюда, – мягко посоветовала ему Франсуаз.

Он испуганно покачал головой.

Франсуаз запустила тонкие пальцы в стоявшую на стойке чашку с соленым печеньем, подбросила одно из них на ладони и с разворота швырнула его в лежавшего на полу сутенера.

Твердый комочек теста угодил человеку в ухо. Из мочки полилась кровь.

– Черт, ухо мое! – закричал Майерс. – Ухо. Я ж ни черта не слышу теперь.

Наверное, у него на самом деле наметились проблемы со слухом, потому что он кричал в два раза громче, чем следовало бы.

– Слушать тебе не надо, – улыбнулась Франсуаз. – Это не концерт. Ты будешь говорить. Сядешь сюда сам?

Она приподняла одну бровь, и Майерс поспешил вновь занять место у стойки.

– Ты должен рассказать нам все, что знаешь о друзьях Эрманоса из Аспоники, – сказал я. – Абсолютно все.

Он спросил:

– А вы защитите меня от них? Я пожал плечами:

– В полицейском участке для тебя всегда найдется камера.

Его нижняя челюсть задрожала так сильно, что он чуть не отгрыз единым махом себе губу.

– Говори, – напомнила Франсуаз. – Я девочка нетерпеливая.

– Хорошо, – сказал он и начал.

14

Лестница стучала под ногами Рикки Эрманоса. Она стучала громко, как кровь в ушах.

Нет, не как кровь.

Он слышал этот звук малолетним сопляком много лет назад.

Теперь кажется, целую вечность, хотя прошло всего-то лет пятнадцать.

Стук-стук, стук-стук.

Звуки кирок.

Приятель отца вел его, держа за руку, а вторую руку он поднимал, показывая куда-то вперед.

«Ну же, Рикки, поздоровайся с папой».

Солнце пекло так невыносимо, что он едва не терял сознание. В горле у него было сухо, как в пустыне, с которой было неразрывно связано его детство. Ноги еле отрывались от земли, он то и дело цеплялся ими за большие камни.

«Ну же, Рикки, поздоровайся с папой».

Приятель отца нагибается; наверное, он хочет стать такого же роста, как он, Рикки, чтобы ему стало понятнее. Но мальчик и так все понимает, или, вернее, ничего не хочет понять.

Он останавливается, потому что приятель отца тоже не идет дальше. Мерный звук отдается в его ушах в такт шагам, хотя он больше не шагает по горячей земле.

Стук-стук, стук-стук.

«Рикки, поздоровайся с папой».

Звуки кирок.

Изогнутые кирки на длинной рукояти. Они поднимаются и опускаются с упорством того, что кончится только тогда, когда закончится все, не подарив надежды.

Люди распрямляются и нагибаются, делая это в такт движению кирок. Мальчик смотрит туда, и ему кажется, что это не люди воздевают металлические орудия; нет, все не так.

Кривые рогатины металла, впившись в ладони людей, заставляют их снова и снова разгибаться и наклонять голову, расправлять плечи и снова горбиться.

Точно птица, которая хочет взлететь, но уже не сможет никогда.

Каторжные работы.

«Рикки, сынок».

Стук-стук.

Он протягивает руку в холодную пустоту заброшенного дома, куда привела его лестница; горячий воздух обдувает его пальцы, обсыпая каменной крошкой.

Он видит перед собой отца – но отец ли это?

Мальчик помнит его другим – молодым, здоровым, улыбающимся; отец ходил, широко расправив плечи. Он был великаном, способным коснуться руками вершин гор Василисков.

Стоящий перед ним человек другой.

Старый, с опущенными плечами, он смотрит на мальчика, и Рикки узнает и не может заставить себя узнать его.

Почему твои волосы теперь покрывает седина, отец? Почему лицо твое стало черным от солнца и изрезано морщинами? Почему в глазах твоих такая усталость и такая тоска?

Стук-стук. Стук-стук.

Каторжные работы.

Человек опускается на колени; мальчик не может подойти к нему, их разделяет решетка. Люди в серо-зеленой форме ходят вдоль проволочного забора.

Стук-стук.

Мальчик видит только отца; он забыл уже про того, кто привел его сюда. Он тянет маленькую ручонку вперед и не может дотянуться.

«Рикки, сынок».

Ладонь мальчика застывает в воздухе; он хочет что-то сказать, но слов нет, есть лишь слезы и бессильный крик.

«Сынок».

Люди в серо-зеленой форме ходят, изредка останавливаясь; они больше ничем не заняты, и мальчику кажется, что они – часть проволочной стены, которая отделяет его от постаревшего отца.

Он снова слышит его голос. Отец зовет его и знает, что Рикки больше никогда уже не придет.

Мальчик плачет; слезы прорываются у него внезапно и текут по щекам, словно горный ручей по травянистому склону.

Он приникает лицом к груди того, кто опустился рядом с ним на землю, и плачет, не в силах обернуться и еще раз посмотреть на отца.

Стук-стук.

Как глухие шаги.

«Рикки, посмотри на меня еще раз. Прошу тебя».

Он не поворачивается, только его пальцы крепче сжимают мокрую рубашку сидящего рядом с ним человека.

Лестница ведет Рикки в темный подвал, глубоко, и так же глубоко прячутся в нем воспоминания.

Он слышит голос отца за своей спиной и хочет повернуться.

Он хочет видеть отца – боже, дай ему еще раз увидеть отца, – но настоящего.

Не этого, немощного, морщинистого старика, исчерканного тенью решетки. Рикки хочет увидеть отца таким, каким он был раньше, – веселым, улыбающимся, сильным.

Его отца.

Эрманос останавливается, хотя лестница еще дальше уходит в глубь, где темнеют запылившиеся контейнеры.

Его шаги стихают, но резкие звуки кирок все так же бьют в его ушах.

«Рикки».

Он больше не видел его – никогда.

Его отца убили в драке заключенных месяца два спустя после того, как мальчик видел его.

Каторжные работы, пожизненный срок.

Эта жизнь оказалась очень короткой.

Стук-стук.

Мальчик не понимает, не может даже осознать всего – но он чувствует, что его отец умер в тот момент, когда оказался по другую сторону проволочного забора.

Стук-стук.

Пожизненное заключение. Каторжные работы.

Теперь это же ждет его, Рикки Эрманоса. Похищение, шантаж, попытка убийства. Федеральное преступление, газовая камера.