Дэвид Зинделл - Сломанный бог Страница 2

Соли обнял его за плечи, погладил по голове, и Данло заплакал, зарывшись лицом в его холодные меха. Он плакал, пока внезапная мысль не отрезвила его. Ему было всего тринадцать лет, но у деваки тринадцатилетний мальчик – почти мужчина. Он посмотрел на Соли, в чьих льдисто-голубых глазах тоже стояли слезы.

– Почему мы, Соли? Почему медленное зло не поразило и нас тоже?

Соли потупился.

– Просто удача. Воля случая.

Жалость и боль в голосе Соли поставили Данло на грань отчаяния. Соли тоже приготовился к смерти – это и ребенку было ясно. Безумие и смерть стояли в его глазах, в его изможденном, сером лице. Ветер, дующий от леса над обледенелыми валунами, веял смертельным холодом, и Данло казалось, что сам он тоже умирает. Но он не мог позволить себе умереть, потому что слишком любил жизнь. Разве не шайда – умереть слишком рано? Разве шайда, которую он видел, не превысила меру его сил? Он подышал на замерзшие багровые пальцы и снова натянул рукавицы. Да, он должен жить, потому что ему еще не пора уходить, потому что он молод и полон жизни, потому что в этот самый миг он понял, что должен постичь тайну шайды.

Он посмотрел на пещеру, на черный проем в горе, где лежали его собратья.

– Странно, что медленное зло меня не тронуло, да? Может быть, оно испугалось моей дикости. Хайдар всегда говорил, что я дикий и шальной, потому что хочу запрячь нарты и поехать на восход. Говорил, что я наслушался твоих рассказов. Когда я был маленький…

– Ш-ш-ш. Не надо говорить так много.

– Но я должен спросить тебя, отец, спросить об одной вещи.

– О чем?

– Когда я был маленький, я хотел найти место, где спит Савель, откуда он встает утром, чтобы осветить мир. Хайдар говорил, что это шальные мысли. Скажи, отец, я должен знать: я и родился таким? Лицо у меня не такое, как у моих братьев, и все они были намного крепче и сильнее меня – мне кажется, они никогда не чувствовали холода. Почему на ту сторону ушли они, а не я?

– Это судьба. Слепая судьба.

Данло встревожили эти слова Соли. Он знал, что существует галия, мировая душа, и никто не может с уверенностью предугадать вила галия, намерения мировой души, но разве может мировая душа быть слепой? Нет, подумал он, слепыми могут быть только люди и животные (и даже сам Бог). Данло опять закрыл глаза, как учил его Хайдар, и вдохнул морозный воздух, чтобы прояснить свое внутреннее зрение. Он хотел увидеть вила галия, намерение мировой души, но не мог.

Перед ним была только тьма, черная, как неосвещенная пещера. Он открыл глаза и заморгал от холодных игл ветра. Может ли быть, чтобы Хайдар рассказывал ему и другим детям неправду обо всем – о зверях, и о зарождении мира, и о жизни? Может ли быть, что все его, Данло, знания оказались неверными? Возможно, только взрослым мужчинам дано увидеть, что намерения мировой души – шайда; возможно, именно это подразумевал Соли, говоря о слепой судьбе.

– Холодно, – сказал Соли, притоптывая ногами. – Очень холодно, и я устал.

Он вернулся в пещеру, и Данло последовал за ним. Он сам устал так, что все связки ныли и живот скручивало, будто он наелся плохого мяса. Всю его жизнь, сколько он себя помнил, вхождение в пещеру с холода означало тепло, уверенность и тихую радость. Но теперь ничто уже не будет прежним, и даже священные камни у входа – круглые глыбы белого гранита, положенные здесь предками, – больше не приносили утешения, Сама пещера осталась такой же, как тысячи лет назад, – пузырь в застывшей лаве сбоку горы, природный храм со стенами из блестящего обсидиана, с каменными подвесками на потолке, полный глубокой тишины.

Но теперь она показалась Данло слишком уж тихой и слишком светлой. Пока он спал в сугробе, Соли собрал факелы из костяного дерева и разместил их через каждые пятьдесят футов на стенах пещеры. Они заливали светом все скальное помещение; оранжевые и рубиновые блики, освещая изображения зверей на стенах, проникали в самую глубину темного чрева пещеры, где пол сходился с потолком. Пахло сладким дымом, и свет был так ярок, что, казалось, источал собственный аромат. Но позади запахов дерева, меха и снега Данло стал различать нечто другое. Все вокруг него, каждый камень и каждая щель, разили смертью. Даже дыша ртом и временами сдерживая дыхание, он не мог избавиться от этого смрада. Мертвые тела были повсюду. На утоптанном снеговом полу лежали в беспорядке его братья и сестры – груда скрюченных рук, волос, мехов, гниющего мяса, густых черных бород и мертвых глаз. Они напоминали Данло загнанное, свалившееся с утеса стадо шегшеев. До погребения их можно было, бы оставить в снежных хижинах, но Соли решил перенести их сюда. В хижинах, пятнадцати куполах из снеговых кирпичей, разбросанных по всей пещере, было слишком тепло. Собаки снаружи выли, обезумев от голода и запаха мертвечины. Соли вытаскивал трупы, один за другим, на середину пещеры, чтобы они замерзли, и Данло боялся, как бы он не забыл случайно когонибудь. Он поделился с Соли своей тревогой, и тот быстро пересчитал тела: их было восемьдесят восемь, все племя деваки. Данло казалось неправильным считать их, применяя бездушные цифры к людям, которые еще совсем недавно дышали этим воздухом и ходили по сверкающим ледяным полям этого мира. Каждый из них обладал именем (кроме, конечно, младенцев и совсем маленьких детей, известных просто как «сын Чокло» или «вторая дочь Ментины»). Данло знал их всех, поэтому он стал над умершими и начал перечислять их имена.

– Сания, – говорил он, – Юкио, Чокло, Джемму… – Под конец его голос пресекся, и он перешел на шепот, а потом совсем замолчал, как Соли, стоящий с ним рядом. Он не мог видеть лица всех, кого называл по именам. Некоторые лежали лицом вниз, младенцев прикрывали тела матерей. Данло обошел всех, он искал человека, которого звал своим отцом. Хайдар лежал рядом с Чандрой, усыновившей Данло сразу же после рождения. Тут же лежали Килейе, Чокло, старая Лилуйе и другие члены семьи. Хайдар при своем небольшом росте был очень крепок и мускулист. Вспоминая его, всегда терпеливого, изобретательного и доброго, Данло не мог понять, почему такой человек должен был умереть. Теперь, когда анима покинула его тело, Хайдар стал как-то меньше, будто съежился. Данло стал на колени между ним и Чандрой. Вытянутая рука Хайдара покоилась на лбу жены. Данло взял ее в свои. В этой огромной руке не было больше ни силы, ни жизни. Холодное мясо, которое скоро застынет, как лед. Лицо Чандры тоже было холодным, и на волосах за ушами засохла бледная кровь. Самая свежая, вытекшая из Чандры в час ее смерти, только начинала замерзать. Данло убрал густые пряди со лба и заглянул в ее красивые карие глаза, открытые и затвердевшие, как камни. В них не осталось ничего – ни радости, ни света, ни боли. В смерти Данло больше всего поражало то, как быстро боль уходит из тела вместе с анимой. Он потрогал холодный лоб Хайдара и зажмурился от накипающих заново слез. Ему хотелось задать Хайдару один простой вопрос: почему, если смерть приносит покой и уносит боль, все живое предпочитает жизнь смерти?

– Данло, надо подморозить нарты, – мягко сказал стоящий над ним Соли.

– Не сейчас. Еще немного.

– Пожалуйста, помоги мне – у нас впереди много дел.

– Нет. – Сидя на полу, Данло закрыл глаза Хайдару и Чандре. – Хайдар, алашария ля шанти, – сказал он. – Чандра, матерь моя, ступай с миром.

– Успокойся. – Соли взъерошил волосы Данло. – У нас еще будет время, чтобы помолиться.

– Нет.

– Данло!

– Нет!

Соли вздохнул, глядя в глубину пещеры, где свет отражался от блестящих черных стен.

– Нарты надо подморозить, – тихим, измученным голосом сказал он. – Выходи ко мне, когда закончишь, и будем хоронить деваки.

Они начали похоронный обряд в тот же вечер. Быстро, как могли, они раздевали мертвых донага и натирали их тюленьим жиром с головы до пят. Холоден путь на ту сторону дня, и жир нужен, чтобы предохранить умерших от холода. Потом тела грузили на нарты и везли в, гору, на кладбище. Это был тяжкий и горестный труд. Некоторые женщины, умершие несколько дней назад, потемнели и стали мягкими, как гнилой кровоплод. Было бы легче вытащить все трупы наружу и уложить в снег, они бы там быстро замерзли. Но Данло и Соли и без того приходилось постоянно подкладывать хворост в костры у входа, чтобы отогнать медведей и волков, которые водились в лесу. Ездовые собаки знали, что такое огонь, и почти не боялись его. Через некоторое время Данло и Соли решили посвятить пару дней охоте на щегшея, а потом уж похоронить остальных покойников. Большим, белым, мохнатым животным предстояло умереть и быть разделанными на мясо, иначе голодные собаки могли перегрызть поводки и потревожить мертвых в пещере. Добыв мясо, Соли и Данло продолжили свою работу. Они носили покойников, одного за другим, на ледяное, безлесое кладбище и укладывали их головой на северТела заваливали камнями. Они воздвигали много каменных пирамид для защиты мертвых от диких зверей, ибо все живое должно вернуться в землю, из которой вышло. На это у них ушло десять дней. У пещеры большие камни попадались редко, поэтому приходилось запрягать собак и ездить в лес, к ручью, где было много гладких, круглых валунов. Они "делали много таких ездок туда и обратно, а закончив свой труд, нарвали на кустах анды рыжие и красные-огнецветы, чтобы украсить могилы. Пришло время молитвы. Они молились, пока не охрипли, и слезы замерзали у них на щеках. Они молились далеко за полночь, пока холод, идущий с моря, не пробрал их до костей.